Фр. Ларюэль, ‹Непристойность философии› (2005)

«Осудить теоретический застой [marasme] и серийные сокращения мысли, которые были в порядке вещей в „интеллектуальной жизни“ Франции и других стран на протяжении почти 30 лет? Или наметить программу, предложить средство для исправления ситуации? В любом случае отклики на призыв, направленный осенью 2004 года как можно более широко по свету, носят характер восстания, причем каждый толкует генитив по своему усмотрению. Ничего академического, ничего трудоемкого, но без того, чтобы была скомпрометирована строгость: если бунт сегодня является одним из девизов самодовольной тупости и расчета деловитых лицемеров, рвущихся ко власти на всех фронтах, то развитие теории-восстания, т.е. мятежа по каналам теории и даже прямого действия внутри нее, это ультиматум для тех, кто не разрабатывает — или более не вырабатывает — изобретательную, требовательную, ликующую мысль на самом острие, которую без-(кровные-)философии считают своим долгом почтить войной из-за неспособности их удовлетворить» (Жиль Греле, Кормей-ан-Паризи, 18 июня 2005 года)

5.3. Непристойность философии

(Для не!философов в курсе)

Ультиматум, точь-в-точь Незапамятный Чужеземец, чей приход более внезапен, чем явление Элеата, — вот что принудит нас к мысли, нас, героев, уставших от концепта или от жизни, обреченных на выживание. Нам нужен не предельный миф, не грандиозный образ, вдохновляющий на действия, и не символ, заставляющий задуматься, а гипотеза без образа, которая напрямую форсирует погружение в загадки [arcanes] мысли. Это было бы прекрасным «утешением» для самой философии…

Провинокуренная и разбодяженная Платоном, обжаренная до карамельных отсветов и поплавленная Декартом, реципированная Кантом, взбитая Садом, поглощенная Гегелем, изрыгнутая Штирнером, отварьированная Гуссерлем, пережеванная и взвешенная заново Ницше, попавшая не в то (в другое) горло Деррида, повороченная туда и обратно Хайдеггером, высранная Делезом, сблеванная Ларюэлем. Она вернулась бы за добавкой, если б мы ее пустили!

Танец Саломеи, Роберт Фаулер (1909)

Вся расфуфыренная и размалеванная, непристойно содрогающаяся, эта падшая царица танцует вокруг человека, соблазняя галлюцинациями. До-человеческая, бес-человечная [in-humain], слишком-человеческая, сверх-человеческая — она столь же искусна в наворачивании приставок, сколь и в игнорировании корней [radicaux], которые ей не удалось фетишизировать. Мы возвращаем ей алаверды, признавая ее сугубо как городскую, буколическую, медийную, сельскую, буржуазную, пролетарскую, плебейскую, позитивную, негативную, утвердительную, простаков, ученых. Если мы современны [modernes], отчего бы нам не создать международную номенклатуру или нозографию? Если мы современны, отчего бы не сбацать клип, монтаж или коллаж ее непристойностей? Столько профессионалов, мастеров, специально обученных людей, разнорабочих, чернорабочих, официантов кафе-философии. А кадры концепта? Прежде всего кадры, мастера медитаций, старшие преподаватели, менее старшие эйчары. Мы познали Laphilosophie, Ouilaphilosophie, l’Antiphilosophie, la Non-philosophie, les Sans-philosophie, наконец la Non!philosophie, дабы завершить сей бал Золушки.

Философии, конечно, слишком много, как и вещей ей подобных, навроде мира. Но имеется и Неизвестное Реальное, причем вечно вне гробницы. Мы имеем в виду человека, никогда не воскресающего, его тайное пришествие, где она слишком неравноправна, чтобы участвовать иначе, чем издалека и по приглашению. Этот ультиматум во-плоти-и-крови — Единое, элиминирующее любое алгебраическое постулирование термина, как и любое топологическое полагание, — это будущее, которое решает во встрече своих амбиций. Говорить, мыслить, воображать, верить — философские траты нужны, но они не реальны. Дуальность этой формулы, ее два времени, дает точную идею проблемы, а не абсолютного отсутствия или ее нигилистической негации, которая без промедления была бы поглощена самопротиворечием. Тревожит, что кто-то заподозрит здесь полное отсутствие философии, которую можно помыслить, или лишь «анти-» ненависти, что одержима своим объектом любви. Как далеко мы можем зайти в отрицании философии или в безразличии? Насколько далеко — tabula ли это rasa? Ни ничто [néant], ни ненависть не являются роскошью, доступной человеку. Любовь к философии может позволить себе быть менее слепой, чем ненависть: попросту равнодушной.

Не!философия — это последовательная интерпретация приставки «без» из обозначения «без-(крова-)философии», скорее ее экс-кламация, нежели экстаз. Из этой «эврики» она делает метод. Лишенный философских доспехов, человек все еще достаточно силен, чтобы принудить свои симптомы родить лекарство. Не!философия родилась как попытка осмыслить простоту [simplicité] Единого в соответствии с его собственным законом. Ультиматум, разящий как акт его признания, раз за разом на протяжении всей бесконечной борьбы с двойственностью [duplicité], с ее шнурами и кружевами, с ее узлами и извивами. Что же касается присутствия философии, ставшей возможной благодаря Реальному в той же мере, в какой она ему бесполезна, т.е. Двоих рядом с Одним, то она находит свое решение в полунеобходимом статусе, она остается целой, но упрощенной, как бы разрезанной вдоль по всей длине, а не иерархически расчлененной. Поскольку мы не нуждаемся в ней, чтобы быть Людьми-собственной-персоной, мы находимся вместе с ней. Упростив ее, мы можем от нее избавиться. Правда, дабы выследить философов, в их аппарате должна быть развернута роскошь различий и концептуальных инноваций, как переусложнение [surcomplexité], которого требует чувство Простого.

Это порождает теорию «персон», а не «персонажей»: Простаков, обыденных Людей, Меньшинств, Чужестранцев, Равных, Минимальных, Односторонних, Мессий — всех неконцептуальных жизней в правоте их тайны [secret]. Не!философия — подлинно «народная [populaire] философия», которая, чтобы жить, должна стать абсолютно «непопулярной»; это имманентная мысль народа, чья скудость [pauvreté] должна попрошайничать у мысли-мира, чтобы дез-ориентировать и дез-окцидентировать себя. Простаки по-своему превращают практику в созерцание, будто оставляя философию нетронутой — и вместе с тем ее преобразуя. Народ не осознает себя в какой-либо полученной или данной идентичности, но он определяет одну тождественность для нас как Подданных (Субъектов) [Assujettis]. Он носитель духовного действия, которого не хватает философии — этой эманации мира, желающей, чтобы народ был воображаемым, и это не-деяние деяния, радикальный покой, что лежит в сердцевине всякого действия. Объявленный под видом априорной защиты, народ ставит перед философами ультиматум, за пределами которого, если они его проигнорируют, они поддадутся трансцендентальной галлюцинации и обрекут себя на бесплодие.

Последний дар оригинарен, он дан нам человеком; это гипотеза, спасенная от всякого основания и легитимации. Это алгоритм спасения, брошенный нам из ниоткуда [jeté de nulle part]. У не!философов есть чувство Нулевой Стороны.

фотография из (анти-)канала Le Magneau «дудубля» Жиля Греле на ютубе

Пер. с фр. Артёма Морозова по изданию: Laruelle F. Obscénité de la philosophie // Théorie-rébeliion. Un ultimatum / G. Grelet (dir.). P.: L’Harmattan, 2005. P. 123–125.