Созерцание обстановки нашего детства потрясает нас: беседка, церковь с могилами, пруд и лес – на все это мы смотрим, страдая. Нас охватывает сострадание к нам самим: ведь сколько мы с того времени перестрадали! Здесь же все стоит еще столь тихо, столь вечно; лишь мы так изменчивы, так подвижны; мы встречаем даже кое-кого из людей, на которых время оказало не больше разрушительного влияния, чем на какой-нибудь дуб: крестьяне, рыбаки, обитатели леса – они остались прежними. – Потрясение, сострадание к самому себе перед лицом низшей культуры есть признак более высокой культуры, из чего следует, что последняя отнюдь не увеличивает количества счастья. И кто хочет пожинать в жизни счастье и довольство, тот пусть всегда избегает встречи c более высокой культурой.

Человеческое, слишком человеческое. Ф. Ницше.

Наиболее расхожим понятием в популярной культуре новых редукционистов является информация. Информация, говорят они, возрастает обратно энтропии и оттого является, в некотором смысле, показателем стабильности, устойчивости системы. Системные процессы вообще базируются на обмене информации между компонентами, что позволяет вести себя детерминированным образом. Такое рассуждение, в сущности, является перенесением логики естественного отбора на добелковую стадию организации материи: мол, разумеется, нет никакой невидимой руки, которая заставляет систему вести себя более организованно, однако те системы, которые не будут этого делать, скорее всего, рано или поздно распадутся. Системы коммуникации есть не только между животными, они встречаются и среди других царств, существуют системы коммуникации между клетками, тканями и органами, даже химические соединения, по видимому, могут рассматриваться как подобные коммуникаторы, если только правы те, кто допускает предшествовавшую естественному отбору энергетическую оптимизацию геохимических циклов. Действительно, воображать цепи химических взаимодействий - возможно разведённых в пространстве - как основу для будущей коммуникации между людьми не столь безосновательно. Косвенным подтверждением этому служит то, что основным фактором отбора для безъядерных одноклеточных в прошлом (и в настоящем!) служит эволюция биохимических цепей, протекающих в клетке, причём они очень сильно зависят от типичных физико-химических характеристик той среды, в которой вид будет существовать.

Р. Докинз в работе “Эгоистичный ген” объявляет ген ключевым актором эволюционного процесса, участвующий в конкурентной борьбе за сохранение своего бытия путём мутации, кооперации (с другими генами) и репликации. Ген является ключевым носителем информации о протеиновых последовательностях белков, при том вторые играют системообразующую роль в биохимических реакциях в качестве катализаторов и ингибиторов. Неудивительно, что гены стали своего рода универсальными “лексемами” в коммуникации т. н. “белковых тел”. Красота этой метафоры пленяет как естественника, так и гуманитария: гены - это своеобразные знаки, образующие набор побудительных предложений-инструкций, передающих информации о сборке конкретного живого организма. “Таким образом, - добавляют вслед за всеми вышеперечисленными новые редукционисты, - формируется программа детерминации действия между компонентами системы - Life.exe, снижающая энтропийное рассеивание энергии Солнца”. На самом деле, здесь может быть множество возражений: от невозможности определить то, как концептуализируется “стабильность” системы и трудности понимания причин превосходства низкоэнтропийных систем над высокоэнтропийными - до антропного принципа и нехитрого наблюдения, что, вообще говоря, не все объекты окружающей среды обязаны своим постоянством “сложности” и “внутренней коммуникации” системных процессов, но есть и те, которые так или иначе постоянны “по инерции”. Однако все эти теологические дебаты, как мне кажется, мало должны нас интересовать, поскольку мы в любом случае имеем как данность то, что системы при взаимодействии друг с другом могут создавать более сложные системы, внутри которых в силу взаимодействия между компонентами формируются системные процессы. По standpoint гипотезе в современной биологии эукариоты сформировались в разультате эндосимбиотического взаимодействия архей с некоторыми видами биохимически специфицированных бактерий. Иногда кооперация может быть вызвана необходимостью чисто количественного улучшения взаимодействия со средой: так формирование некоторыми видами одноклеточных довольно крупных колоний может быть вызванных целым комплексом причин - от улучшения локомоции до сопротивления поеданию - такой вид кооперации можно называть несистемным. Первые Metazoa и вообще все первые представители многоклеточных клад образовывались по принципиально иному пути, предполагающему специализацию клеток, таким образом, что они теперь могли быть разделены по функциям. Естественно, геном у них по попрежнему был один, только ряд белков взяли на себя функцию контроля за секвенированием отдельных генов, иначе называемую эпигенетическим контролем.

Среди многоклеточных есть примеры как несистемной, так и системной кооперации: так, например, кооперация между волками в стае не имеет никакого особенно разделения функций и вызвана чисто практической необходимостью повышать собственную эффективность в сражении - как с жертвами, так и с другими хищниками. Ярким примером системного взаимодействия являются, конечно, колонии перепончатокрылых насекомых - пчёл и муравьёв - они имеют настолько ярко выраженную и необратимую сегментацию ролей, что их система сообщества называется иногда истинно социальной. Системная кооперация является ключевым компонентом выживания и для некоторых видов обезьян. В отличие от пчёл или ос, их сообщества не имеют ролей, жёстких и закреплённых за особями с рождения - фенотипически особи внутри одного сообщества практически неотличимы друг от друга - на чём же тогда держатся их иерархия? Р. Докинз говорит, что для человека и высших обезьян, а также некоторых прочих видов, характерно, что межпоколенческие паттерны поведения акторов закрепляются не только через генетику, но и через т. н. “меметику”, где мем - есть универсальный культурный код, который является ключевой лексемой, но уже в рамках культурной эволюции. Не столь важно, будем мы рассматривать этот факт как рабочую модель, или как следствие определённого концептуального шаблона, мы явно видим, что и у людей, и у обезьян (как показывают эксперименты с бананами на потолке - вы точно о них слышали!) паттерны поведения могут наследоваться не только как врождённые инстинкты, но и “горизонтально” передаваться через вербальную коммуникацию и закрепляться. С точки зрения спирали системного усложнения это по-настоящему революционный процесс: впервые за 4 с лишним миллиарда лет появился автономный от генетической продукции способ развёрнутого коммуницирования между особями одного вида. Его явное преимущество состоит в том, что он обеспечивает более быстрый отбор требующихся конфигураций для того или иного сообщества, чем если бы эта конфигурация получилась бы эволюционным путём. Это обеспечивает более быструю адаптацию к изменяющимся условиям, что само по себе - в рамках всего эволюционного процесса - является огромным преимуществом. Естественно, культурная эволюция не замещает биологическую, равно как никакая сложная система коммуникации не замещает более простую (ср. коммуникацию при помощи языка и при помощи жестикуляции и мимики у людей). Культурный отбор обеспечивает формирования наиболее адаптивного modus operandi в некоторой природно-климатической зоне, но также закладывает и стратегии генетического отбора внутри сообщества, институционализируя сексуальность. Не стоит здесь заходить слишком далеко, но, возможно, формирование эндогамных субсообществ внутри более крупных и организованных сообществ, таких как варны в Индии, может быть связано с функциональной селекцией.

Итак, выходит, что человек стал системой, которая координируется со своими гомологами при помощи экстернальной коммуникации. Основная концептуальная метафора такого подхода предполагает рассматривать взаимодействие систем, как своего рода субъектов, обладающих способностью принимать осознанные решения на основании доступной им информации, примерно так, как это делают люди.

Время человека

1913 год. Испанский остров Тенерифе близ Западного побережья Сахары, адище лета в самом разгаре, сколько не обливайся питьевой водой - не спасает. Низковатый и худосочный немец в тростниковой шляпе и очках сидит где-то вдалеке под деревом, ближе, почти у самой клети с шимпанзе, пара молодых ассистентов - юноша и девушка - говорят о чём-то малозначительном; им нет дела до того, что находится внутри клетки. Шимпанзе - ближайший из сохранившихся родственников человека; перед ним два ящика - достаточно крупных, и длинная, почти в целую обезьянью величину, палка. Неожиданно шимпанзе подходит к ящикам, ставит их один на одного и, взяв палку в руку, сбивает висящие на потолке бананы, стоя на самом верху этой башни. До того она уже пыталась и ставить ящики друг на друга, и использовать палку, однако соединить два действия - одно с другим, не представлялось для неё возможным. После серии безуспешных попыток, шимпанзе обречённо поплелась к краю клетки и какое-то время обездвижено смотрела на ту ситуацию, в которой ей пришлось оказаться. Что в это время происходило в её мозгу? Можно ли было это назвать разумом или мышлением?

Десятилетие спустя Вольфганг Кёллер - тот самый немец - на этом примере будет описывать бывшее доселе неизвестным явление инсайта. Кажется, что-то подобное раньше уже описывал один французский математик, но термин был введён впервые именно Кёллером.

Отличительной особенностью гоминин является способность принимать осмысленные решения на основании анализа предыдущего опыта. Это, видимо, один из ключевых признаков для понимания социальности, поскольку требует учёта меняющегося общественно-натурального контекста, возможности сопоставления условий и возможностей поведения. Для социальности принципиальным моментом является наличие выраженной интенциональности субъекта, отличного от условных стимулов поведения, поскольку это позволяет выражать и учитывать желание особей, и на основании этого принимать решение о наиболее оптимальной стратегии поведения. Вероятно, эта способность появилась вследствие некоторых более примитивных форм социальности, а не стала условием для формирования социальности по типу гоминин. Однако, подобное поведение в целом должно иметь некий изначальный нейробиологический субстрат, при том, что даже примитивная форма псевдосоциальности, такая как стая у волков, разумеется, требует некоторого отхождения от чисто инстинктивной модели поведения. Часто отличие млекопитающих от других видов позвоночных определяют наличием у них ярко выраженной стадии воспитания потомства. В самом деле, если вам не посчастливилось родиться амфибией, вам бы показалось, что вы зареспавнились в одиночной видеоигре, пропустив обучение. Однако, я полагаю, что это скорее следствие, чем причина - более эффективная адаптация к изменяющимся условиям окружающей среды, а для этого, в свою очередь, необходимы пластичные нейронные структуры, которые будут способны к избеганию инстинктивных стратегий поведения. Грубо говоря, поскольку “рептильный мозг” не предполагает существенной модификации поведения, чтоб это изменить - необходима надстройка в виде неокортекса, которая будет адаптироваться к среде со временем, но она же и не сможет действовать без научения.

Вследствие появления сообществ, приматы приспособились научаться также и связи поведения других особей с их поведением - эмоции и мимика начинают играть важную роль уже у млекопитающих, так как выступают в качестве либо знаков угрожающего поведения  для хищников, либо в качестве сигнала доверия у животных, склонных сбиваться в стаи для выживания - друг для друга. Для того, чтобы возникло социальное поведение подобное тому, каким оно является у приматов - диапозон этих эмоций был расширен; за счёт появления интенциональности стало возможно межсистемное взаимодействие между особями приматов, приводившая к достижению предпочтительного состояния для всех них. Под предпочтительным состоянием не имеется в виду “личные” предпочтения каких бы то ни было животных, но, до появления явной аксиологической и этической организации у этих видов, их интенциональность выражала потребности этих особей. Таким образом, появление социальности непосредственно связано с возникновением альтруистического отношения к сородичам: потребность в альтруистическом поведении и его непосредственная возможность, модулирует интенциональность у животных. Рептилии, как мы говорили выше, в общем, мало заботятся о потомстве по сравнению с млекопитающими: это высвобождает время для собственного выживания, и, параллельно, увеличивает количество возможного и необходимого потомства для репродукции. В случае с позвоночными, чем сильнее поддерживающее внутривидовое взаимодействие, тем в меньшей степени действует вышеописанная r-стратегия, направленная на поддержание численности по принципу высокая рождаемость-высокая смертность, и тем в большей степени действует K-стратегия, требующего более тщательного отношения к приспособлениям для выживания, но требует и больших ресурсных затрат, не позволяющих выводить большое потомство. Человек - это апотеоза K-стратегии, современная женщина рожает в среднем 2-3 детей, но и шанс их выживания, по сравнению с остальными животными, достаточно высок. Одна из гипотез появления адаптаций для выживаемости других особей данного вида связана с теорией кин-отбора, которая, в свою очередь, связана с вышеупомянутой концепцией Докинза. Смысл состоит в том, что, поскольку, совокупность генов существует не только в отдельной особи, но и много раз реплицируется в большинстве представителей популяции, резонно предположить, что, наряду с выживанием отдельного представителя, могут накапливаться адаптации, направленные на выживание ближайших родственников, или на предпочтение ближайших родственников отдалённым - по степени генетической близости. Подобный феномен, вообще говоря, не типичен для млекопитающих, но проявляется среди самого широкого спектра живых существ. Так приматы помогают своим собратьям не погибнуть, защищают в случае беды, причём, если среди млекопитающих имеются схожие паттерны для заботы о потомстве, то приматы, по видимому, переносят схемы заботы о потомстве на прочих своих сородичей. Характерно, что даже среди людей наблюдаются некоторые важные инварианты этого поведения, сохранные с довольно давних времён: бабушки по материнской линии чаще принимают участие в воспитании внуков, чем бабушки по отцовской; это объясняется сразу двумя фактами: 1) в целом то, что бабушки воспитывают своих внуков, связывается с необходимостью освобождения времени для второго поколения особей, для большей выживаемости всего вида; этим объясняется и феномен менопаузы, имеющий место только у представителей гоминид и 2) так называемым феноменом ложных детей, связанных с тем, что материнство, в отличие от отцовства, невозможно подстроить.

Весьма любопытна также дискуссия вокруг “истинного” альтруизма, имеющего место якобы только у человека. Дело в том, что люди, в отличие от прочих приматов, могут проявлять альтруистическое поведение безотносительно родственного, и безо всякой выгоды для себя, что объясняется чуть ли не эпифеноменом возникновения разума. Это, конечно, вряд ли что-то большее чем ad hoc. На самом деле, очень похоже, что так называемый “истинный” альтруизм - это сочетание альтруизма родственного с альтруизмом реципрокным, то есть направленным на особей, которые в дальнейшем сами будут приносить пользу сообществу. Дело в том, что человеческие сообщества изначально были очень экзогамны: данные палеонтологических раскопок свидетельствуют о высокой доли миграции между различными популяциями и субпопуляциями древних людей. При всём при этом, были как отдельные постоянно проживающие на некоторой территории родственники, так и большая доля людей, пришедших извне. Американский антрополог Рэдклифф-Браун показал, что для охотников и собирателей характерна экстраполяция родственных отношений, в некотором смысле, на весь социум. Разумеется, кровные связи крепче и важнее, однако отождествление неродственных особей с определённым характером “родственных отношений” указывают на ролевую специализацию внутри сообщества. Так, бабушки обычно занимаются воспитанием потомства, “матери” собирательством, а “отцы” охотой. Рэдклифф-Браун также указывает на то, что “братья” и “сёстры” в некотором смысле являются социальными эквивалентами, потому что с точки зрения эгоистичного гена любая польза от выживания особи эквивалентна выживанию кого-то из его сиблингов: след такого культурного паттерна уравнивания братьев и сестёр прослеживается по сей день: ср. “Все люди братья!” В общем и целом, появление новых членов сообщества, которые будут работать на его благо, связано с развитием языка, и требует адаптации в виде сочетания родственного и реципрокного альтруизма. Мы полагаем, что это могло стать своего рода ядерной бомбой каменного века, поскольку обеспечило целую плеяду преимуществ: 1) Предоставляло для групп особей стратегию позитивной селекции, направленной прежде всего на изобретательность, интеллект и, возможно, волю; 2) Сделало возможным распространение инноваций между достаточно удалёнными популяциями. Таким образом, формируется независимый, но диалектически связанный с генетикой инструмент поддержания наиболее адаптивной конфигурации популяции, который, в то же время, обеспечивает куда более ускоренную адаптивность к новым условиям, чем это позволяла сделать генетика, и базируется, в сущности, на изобретательности отдельных особей. Баланс между инновационностью и консервативностью обеспечивает, с нашей точки зрения, наиболее фундаментальную культурно-ценностную шкалу между открытостью к изменениям и инклюзивности с одной стороны, и социальной стабильности с другой.

Устройство месопотамского нома

Итак, в чём же выражалось существование и возможность взаимодействие человека, как единой системы, с окружающей средой. Ключевым аспектом здесь является способность к преформированию и творческому возделыванию той среды, в которой находится и действует человек. Для того, чтобы система меняла поведение при наличии значимых внешних стимулов необходима внутренняя репрезентация, выражающаяся в наличии образа среды. Важность воображения для структурирования действия - при том, прежде всего, социального, выделяли мыслители прошлого, такие как Лакан и Дюран. Пожалуй, первым этот принцип применил Андерсон, когда в работе “Воображаемые сообщества” присвоил воображению структурообразующую роль при формировании нации. Таким образом, воображаемое - есть не столько незначительное, не имеющее отношения к реальности вещество - сколько цементирующая каркас этой самой реальности сила. Творческий навык человека необходим для овладения орудиями труда, для земледелия, для формирования социальных организаций и проч. На обывательском языке “воображаемое” означает такое воображаемое, которое не прошло ещё значительный социально и инструментально обусловленный отбор, чтобы стать частью реальности, выраженной в виде культурных объектов, вера в существование которых формирует мифологию и проистекающий из неё modus operandi всего сообщества.

Шумерский ноктюрн об нисхождении Инанны под землю за своим возлюбленным Думузи и его восхождения обратно по весне является одним из воплощений мифологемы о годичном цикле и, вне всякого сомнения, связан с сельским хозяйством. Этот миф о Думузи, помимо того, что используется как описание происходящих в природе изменений, также связан и с обрядом сакрального брака, происходящим между Верховной Жрицей и главой города-государства: политически он фиксировал избираемость и временность положения, тогда же практически он повышал рождаемость зимой - когда можно было позаботиться о потомстве - так как зачатие происходило весной, что и символизировал миф о браке. Фактически, первоначально энси - главы городов-государств, заведовали нейтральной “храмовой землёй”, и были избираемы. Возможно, обряд жертвоприношения в дописьменную эпоху мог быть некоторым способом избавляться от возможного злоупотребления властью, завёрнутый в специфически мифологический сюжет.

Начиная с неолетической эпохи, со времени, которое, как сейчас принято считать, характеризуется сочетанием преимущественно экономики присваивающего типа, то есть охоты и собирательства, с скотоводством и, в меньшей степени, сельским хозяйством, сюжет о взаимодействии некоторой условной богини-матери с её ритуальным мужем стал прослеживаться в культурах Евразии. Считается, что это может свидетельствовать о матриархальном корне этих культур: среди многих родственных человеку видов приматов, также как и люди добывающих пропитание при помощи присвоения, характерен контроль за властью через манипуляцию репродуктивностью. Так или иначе, появление первых городов - что можно было бы назвать процессом первичного градообразования - то есть образования первых крупных кластеров поселений, осуществлялось людьми с такой же, комбинированной экономикой. Характерно, что в цивилизациях Мезоамерики, которая развивалась полностью автономно от Старого Света - прослеживается та же самая тенденция, причём переход к интенсивному земледелию и скотоводству с образованием уже полноценных государств затягивается вплоть до конца первого тысячелетия до нашей эры.

Постараемся прибегнуть к нашему пониманию человеческого времени как времени, в данном случае, господства человеческого воображения - для описания хода этого процесса. Французский антрополог Марсель Мосс в своей работе “Очерк о даре” выдвигает тезис о том, что взаимодействия между архаическими обществами строилось на обмене через ритуал “дарения”, который позволял избавлять от накопленных излишков и при этом получить нехватающие средства; так, в Мезоамерике, величина и дороговизна дара, приносимого индивидом для последующей “передачи” другим обществам - влияла на социальный статус этого индивида внутри общества. Бронислав Малиновский в “Аргонавтах Тихого океана” описывает то, какую в этой процедуре играет роль воображение. Меланезийцы сформировали процедуру циркулирования кула по островам - неутилитарной роскоши; значение такого поведения, очевидно, в том, что оно позволяло “в честь” передачи кула производить обмен гимуали, в котором могли участвовать как утилитарные, так и неутилитарные предметы, то есть фактически такую процедуру можно рассматривать как предтечу экономики, основанной на деньгах. Характерно, что обмен кули ритуализировался, и каждый из предметов кули имел свою “историю”, которая наделяла его ценностью. Таким образом, поведение, осуществляемое в интересах всей популяции - поддерживается не столько рациональным расчётом племени, сколько иррациональной верой и плодами их коллективного воображения. Подобные процедуры ритуализации и сакрализации мест обмена, включения их в нарратив могло, видимо, происходить и при первичном градообразовании, таким образом могли бы возникать своеобразные боги мест, которые затем приобретали “федеральное” значение вслед за приобретением того или иного культового центра религиозной и политической власти над другими поселениями: так произошло с Мардуком в Вавилонии и с Гором в Древнем Верхнем Египте. Поэтому, возможно, шумерские города были организованы как храмовые комплексы - вокруг которых объединяются различные племена и луинджи.

Гидравлическая теория образования первых государств, выдвинутая Карлом Витфогелем, объясняла формирование политических институтов экономическими предпосылками, в частности - необходимостью распоряжаться избытком продовольствия и регулировать ирригационное обустройство прилегающих к городу территорий. По всей видимости, эта теория вряд ли может претендовать на универсальность, однако для Месопотамии отчасти она верна, так как важную роль в функционировании шумерских и послед. городов был контроль за ирригацией, для которого необходимо было собирание часть ресурсов в центре, в храме, а также его распределение. Подобное же можно сказать и о Египте, но, по всей видимости, египетские политические институты изначально были связаны преимущественно с содержанием армии, этим же можно объяснить отсутствие изначально разделения на военную и гражданскую власть - в Месопотами же Лугали первоначально нанимались гражданскими властями как воеводы, однако они довольно быстро узурпировали власть шумерских городах, и становились их фактическими монархами - под присмотром церкви. Таким образом, храмы изначально были местами хранения продовольствия для больших аггломераций племён сосредоточенных в одной локальности, что может объяснять их сакральность. Однако, хотя развитое земледелие обеспечивает земледелие городов - резкий переход к нему от охоты и собирательства не целесообразен. Напротив, археологические свидетельства показывают, что первичные городища не были привязаны жёстко к рекам, хотя в последующем все крупные цивилизации Евразии: Месопотамия, Египет, Индия и Китай - возникали именно в бассейнах рек. При этом, охотники и собиратели, равно как и скотоводы - не привязаны ни к какой локальности, но, напротив, всё время мигрировали: откуда же, тогда, образуются, города? Сакрализация торговли и обмена, описанная Малиновским в купе с развитием орудий труда, возможно, сыграла в этом существенную роль. Антрополог Рэдклифф-Браун продемнострировал, что первичным институтом стратификации в первобытных и нецивилизованных сообществах может выступать неравномерное насследование знания, то есть эзотерика. В частности, такие эзотерические сообщества формируют первые металлурги и гончары, с чем связываются их профессионально-специфические божества в различных мифологиях. Тогда города могли быть культовыми центрами, вокруг которых формировались некоторые экономически специфические блоки - так, Чатал-Гююк, характеризуемый обилием изделий из глины, был прибежищем для охотников-собирателей (при том, охотой и собирательством они, видимо, занимались на расстоянии не менее 20 километров от города) и был расположен рядом с месторождениями глины. Возможно, простейшие политические институты появляются уже в сообществах такого рода, чем объясняется нахождение в этом и других раскопках свидетельств “политической” мифологемы сакрального брака богини-матери с супругом-быком. Традиционная версия видит здесь персонификации земледелия и скотоводчества - что отчасти может быть правдой, так как наёмные отряды на протяжении всей истории часто происходили из скотоводческих этносов. Исходя из всего вышеприведённого можно с некоторой осторожностью выдвинуть предположение, также, что такие первичные города не имели постоянного населения - но были некоторой точкой сборки достижений материальной культуры для различных циркулирующих потоков мигрантов, и служили для распространения ресурсов между далёкими друг от друга племенами.

Шумерские города делятся на три части: собственно храмовые угодья - нигенна, наделы земледельцев, обрабатывающих нигенну - курра; они выдаются как бы в аренду; и уруллаль - земля, предоставлявшаяся в обмен на часть урожая. Видно, что “костяк” городового общества, т. е. храмовые служащие, пользуясь порогом входа (в т. ч. через ограничение распространения эзотерического знания) могли использовать “блага” города так, чтобы сконцентрировать экономическую и политическую власть в своих руках, а именно - жрецы, владевшие ограниченной в распространении технологией письма могли успешно поддерживать теорию логистики и обмена, тем самым формируя базовые пути циркуляции благ между городом и периферией, т. е. в рамках всего нома: эти пути, или оси структурации, образуют единую сеть как внутри города, так и между различными городами.

Кратчайшая история Европы

Термин “ось структурации” содержит в себе понятие процесса, введённое Энтони Гидденсом, и являющегося переосмыслением структурно-функционального подхода к обществу, т. е. переосмысление социальной структуры и социальной функции как таковых. Скажем сразу, что структурация лежит в основе усложнения процессов социального взаимодействия и контроля, имеючи предпосылку о нестабильности, о динамике социальной структуры. В подходе Гидденса структура рассматривается как пространственно-временная конфигурация общества, содержащая кумулятивное описание всех действительных, рутинных и инновационных, социальных паттернов поведения. Подход Гидденса основывается на предложенной шведским географом Торстеном Хагерстрандом модели хроногеографии, которая призвана объяснить распространение инновационных моделей поведения на основании пространственной близости и временной смежности носителей инновации.

Ясно, что в процессе технологического развития общества, особенно в процессе индустриализации, ключевой является способность быстрого и повсеместного внедрения эффективных инноваций. То, как распространяются инновации (читай - позитивное знание), сильно зависит от социальной связанности различных общественных структур, но не менее сильно и от культурного аспекта: то, какие возможности культура предоставляет для распространения этих инноваций, как мы убедились - некоторые страты в обществе иногда склонны искусственно ограничивать распространения технологий. Отметим, пожалуй, главный тезис этой статьи: появление многообразных паттернов поведения зиждется на творческом богатстве популяции, и не объясняется эволюционными причинами в том смысле, в котором они должны быть жёстко детерминированы, но объясняется сутью эволюционного отбора - отбора из самопроизвольно возникающего широкого многообразия различных форм бытия.

Так Дипак Лал в книге "Непреднамеренные последствия" указывает на связь социального взаимодействия, изоморфного рыночному поведению акторов, и наличия института нуклеарной семьи. В обществах, опирающихся на клановую ответственность, системой контроля исполнения договора является личная ответственность индивида перед родственниками, тогда как в системах, где нет опоры на родственные связи: а) меньшая диффузия ответственности, такие люди более склоны к тяжёлому труду, не получая поддержки со стороны родни; б) появляется возможность для возникновения института индивидуальной репутации и, как следствие, банковской системы.

Фактически, в основе всякой структурации лежат культурно обусловленные, т. е. закреплённые в популяции приемлемые механизмы взаимодействия индивидов, но с точки зрения Гидденса она имеет не ограничивающий харакатер - как в традиционной культуре - но характер доступа к действию. Такой разворот подобен переопределению здания через пространство комнат, а не через стены, двери и окна. Структура дуальная, т. е. она определяется доступностью в силу хроногеографических характеристик социума ресурсов (природных, когнитивных, социальных и культурных), но она также эквивалентна правилам взаимодействия с ресурсами, причём ресурсы доступны ровно в той степени, в которой это регламентируется нормами, наблюдаемыми в культуре - таким образом, нормы поведения и ресурсы фактически тождественны, как в метафизическом смысле тождественен объект и полная совокупность направленных на него действий.

Городские агломерации играют ключевую роль в структурации по Гидденсу; концентрация действия и возможность контролировать ресурсы - как через экономическую власть, так и через государственную - объясняет обособленность от территорий, где основную роль играют отношения соприсутствия. Они фундаментальны для а. примитивных сообществ; б.малых субгрупп, например, семья, рабочие в цеху; в. сельских общин. Формирование центров структурации, таким образом, напрямую следует из потребности единичных акторов увеличивать собственный доступ к ресурсам, и в то же время она требует формирования акторов, которые будут осуществлять перераспределение ресурсов: лидеров, или государственной власти. Т. о. по Гидденсу градообразование и государствообразование идут рука об руку, что соответствует общему консенсусу. В самом деле, богатство и процветание греческих полисов, равно как до этого финикийских - зависело от возможности доступа к отдалённым ресурсам и инновациям; при том первейшее значение инновации - в расширении доступа к ресурсам.

Диффузия инноваций лежит в основе функционирования как крупных империй востока, так и древних Македонии, Рима. Захватывая территорию - Ахемениды приносили систему почтового сообщения, которая выполняла не только функцию контроля, но и функцию координации деятельности и ресурсов. Римляне приносили в провинции акведуки, водяные мельницы - эти системы увеличивают производительность, что позволяет содержать инфраструктуру огромной империи; - а также все привносили в провинции язык, lingua franka, который, не являясь непосредственно какой-то специальной технологией, тем не менее сам факт его повсеместного использования расширяет возможности акторов.

Разрастание структуры приводит к процессу её поддержания, который обеспечивает институциональными доменами: доменами, существующими как набор структурных принципов в рамках всей системы: примерами таких принципов является римская система латифундий, ставшая предтечей феодализма, организация ремесленных цехов и мануфактур, крепостное право, пошлины, поборы и налоги, банковская система и проч.

Спускаясь от высокоабстрактного к низкому можем задаться вопросом: как в формировании всех этих принципах участвуют единичные акторы? Пьер Бурдье говорит о том, что структура конструируются индивидуумом, при этом индивид воспринимает её через габитус, с которым он взаимодействует: таким габитусом является элемент структуры, или единичный акт преобразования/посредничества, осуществляемый индивидом. Смотря на социальную структуру “сверху” - мы можем заметить движение ресурсов от периферии к центру - и сообщение получившихся товаров между различными центрами, но смотря на неё с “высоты человеческого роста” - мы видим лишь набор ресурсов, которые мы используем для достижения определённой дискурсивно обозначенной цели. Наличие структурных принципов важно для понимания социальной реальности субъекта, для того, чтобы субъект мог формулировать собственные цели своей деятельности: повышения “репутации” собственного бизнеса, создание “семьи”, “продажа” шёлковых тканей, купленных в “Анатолии” - в другой “стране” “Средиземноморья”. Такие атомарные действия, как бы не предвзятые к их структуре, в которой они возможны, и представляют собой формируемые внутри городов оси структурации: между центром и периферией, внутри периферии или внутри центра - и между городами; сами по себе могут быть важными условиями для множества других подобных действий. Каждое такое осмысленное действие предоставляет условие для формирования каркаса социальной структуры, что актуально как для малых несистемных обществ соприсутствия, так и для системных дистальных обществ. Грубо говоря, системность для Гидденса состоит в преодолении пространственно-временной удалённости субъектов, препятствующих их соприсутствию. Можно сказать, что система, структура и ось структурации образуют триаду: ось соединяет структуру с интегральной системой, система образована структурами, связанными между собой осями, а структура является совокупностью ресурсов и правил, обуславливающих возможность доступа к ресурсам при том, что самим наличием этих ресурсов зачастую обязана всей системе, а сама по себе она является средой, поддерживающей существование отдельных осей структурации.

Рассмотрев пространственное расположение Европы можем поспекулировать на счёт того, почему именно в Средиземноморье, в конечном счёте, получилось сформировать наиболее сложные системные формы. Мы указали выше, что важнейшим условием для усложнения структуры является возможность диффузионного распространения инноваций и ресурсов, существующих на отдалённых расстояниях. Так, например, рассмотрев береговую линию Средиземного Моря мы, пожалуй, могли бы составить следующую модель: рассмотрим её как замкнутый контур, при этом произвольные диаметрально противоположные точки примем за 0 и за 𝝅, тогда пусть f(x) - это функция, которая является отношением средневзвешенного квадрата расстояния при перемещении по морю до любой другой точки береговой линии к удалённости этой точки от x по береговой линии. Мы можем захотеть оценить то, каким участкам будут соответствовать наименьшие значения этого показателя. На практике это всего лишь означает, что жители регионов с этим побережьем будут иметь к большему числу ресурсов. Нетрудно понять, что наименьшие лакуны в этой функции будут соответствовать Аппеннам и Балканам, так как два этих полуострова сильно вдаются вглубь моря, и, таким образом, позволяют жителям этих прибрежных регионов иметь быстрый доступ к большему числу регионов Средиземноморья, чем те, кто живёт в “глубине” береговой линии. Скажем, люди, которые живут на Западном Побережьи Иберии будут иметь постоянные Торговые Сношения с Западными Аппенинами, тогда как на Аппенинах люди смогут плавать в Иберию, в Африку и на Балканы. Естественно, близость множества портов вынуждает их развивать кораблестроение, развивать торговлю, так как получение продовольствия “из глубины континента” для них менее либо ровно также предпочтительно, как сообщение с ближайшими портами. Важность морского сообщения объясняется тем, что для древних людей и в отсутствии развитой инфраструктуры наземного транспорта - передвижение по морю значительно быстрее, чем передвижение по суше: поэтому Римской империи были более важны провинции Иберии, чем Германии - они захватили их на несколько веков раньше, несмотря на то, что захватить Германию для них было бы проще.

Посредничество между множеством равноудалённых структур эмерджентно образуют одну из функций (т. е. возможных выполняемых “коллективных действий”) системы в целом, при последовательном доступе, создают потребности для новых структурных компонент, т. к. структура обслуживает поддержание оси структурации, то есть той оси, вокруг которой происходит структурация - преобразование структуры. Тогда система, объединяющая большее число городов, будет градуально усложняться по мере того, как существующие в ней функции будут нарастать структурными компонентами, и эти функции будут наиболее приближены к оптимальным для преформирования некоторых базовых ресурсов X в продукт коллективной деятельности Y. Финикийцы, вслед за ними греки, а затем римляне - градуально формировали наиболее оптимально функционирующую систему по производству благ: именно римская система управления была наиболее эффективной для установления горизонтальных отношений между полисами. Например, на протяжении всего периода римского владычества - вплоть то ранне-византийского, когда фактической властью оказались сами греки - сохранялось всё богатое разнообразие пост-гомеровской греческой культуры, происходил цивилизационный процессс в Палестине. Разумеется, римляне не стали первыми проповедниками diversity - они столь же эффективно несли свои технологии, свою культуру и свой язык в те провинции, которые они захватывали; но, в отличие от, например, Китая - почти все города в Римской империи, за исключением, разве что, североитальянских - были основаны и заселены культурно и этнически негомогенным им населением: и многие из них продолжали существовать как развитые, богатые и процветающие провинции, которые сохраняли всю полноту власти на близлежащие регионе за вычетом провинций. Это форсировало структурацию и к 5-6 вв. мы имеем европейский континент с развитой инфраструктурой, созданной для вовлечения всё более и более отдалённых регионов северо-средиземноморского побережья для диффузии инноваций и ресурсов между ними и более отдалёнными территориями. Так, вопреки общераспространённому мнению - Тёмные Века в технологическом плане были достаточно прогрессивной эпохой: получили хождение трёхпольная система севооборота, улучшается выплавка железа, появляется современный плуг. Как и говорит Лал, Западная церковь стремилась обогатиться, но не могла установить политический контроль - поэтому Папа Григорий запрещает близкородственные браки; однако, одна возможность обогатиться таким образом продиктована изначально горизонтальной системой управления, сильно усложнявшей какую-то внятную централизацию, вместе с развитостью отдельных регионов и городов; сама возможность индивидуальных акторов накопить благосостояние, которое может быть унаследовано Церковью - продиктовано развитием менового взаимообмена и появлением систем ростовщичества в самых удалённых провинциях Европы. Таким образом, образованная на развалинах Рима структура становится условием для дальнейшей структурации, а попытки сведения всего принципа усложнения к каким-то атомарным событиям являются ничем иным, как редукционизмом.

Несмотря на развитие маноральной системы землевладения в Европе - это всё ещё периферия, а центром являются такие места, в котором сходятся оси структурации, и эту роль продолжают выполнять прибрежные города, образующие между собой единую сеть распространения ресурсов и инноваций. Функциональное усложнение системы стремится к образованию подобной сети, и доступ к ресурсам усиливает сети и внутри центра: в этом ключе, главным преимуществом Европы является то, что она расположена между двумя большими и глубоко ушедшими внутрь континента морями. Наиболее развитые торговые центры Средневековья - привязаны к Средиземному морю: Генуя, Венеция, Милан, города Арагона, Константинополь, Иерусалим; Ганзейский союз располагался на побережье Балтийского моря и вовлекал в общий цивилизационный процесс Великобританию, Скандинавию и Киевскую Русь.

Индустрия сложности

Создание сетевых структур является важнейшим условием возможности индустриализации. Отличительной особенностью индустриальной эпохи становится рост вторичного сектора экономики - то есть сектора, направленного на производство товаров. При помощи сети акторы могут позволить себе воздействовать на поведение прочих акторов. Бруно Латур предлагает, что в основе сети лежит тот же принцип, что эмпирики XVIII века Локк и Юм полагали в основе человеческого разума - принцип ассоциации. Акторы в самоусложении социума действуют благодаря другим акторам, что может вынудить их к ассоциации для достижения своих целей. Конечной, экзистенциальной целью актора, надо полагать, является его контингентность. Хайдеггер считал, что дазайн объекта состоит в понимании его временных отношений, где, в свою очередь, время состоит в отношении субъекта с его собственной смертностью. Тогда контингентность можно рассматривать как перенос этого принципа на модальность действия социальных акторов вообще, а не только субъекта. В этой главе попробуем покрыть тему того, как следует понимать ассоциации, что позволяет предполагать их наличие в реальности и как они понимаются в репрезентациях этой реальности, будь то существующих в чьей-то голове или в рамках дискурса целого научного сообщества.

Американский социолог Гарольд Гарфинкель говорит, что исходной точкой структуризации коллективного является понимание реальности субъектов через их праксис. Гидденс разграничивает дискурсивное и практическое сознание, но, при этом, дискурсивное сознание представляет собой лишь некоторый уровень понимания, осуществляемый через конструктивное знание индивида тех объектов, чья “объектность” фактически обязана возможностью интерпретации результатов интеракции акторов. Чистые результаты, лишённые конструктивного компонента, представляют позитивное знание - однако для рутинизации того или иного образа коллективного действия необходимо как использование практического сознания (больше нужно для закрепления правильной последовательности атомарных действий), так и дискурсивного (больше нужно для установления целесообразности тех или иных интеракций в рамках формализованных целей актора). Социолог Ирвинг Гофман говорит, что такого типа интеракции имеют драматическую структуру, то есть их прообразом является театральная постановка: в ней есть чётко обозначенные, часто ритуализированные, начало и конец, у них есть сценарий, и каждый актор, как правило, в том или ином смысле играет свою роль. Возникновение интеракции обязано тому, что ряд акторов, действуя независимо и в своих собственных интересах, добиваются своих целей. Так, выходя утром на работу - человек вступает в некий характер рабочего взаимодействия, которое оказывается рутинным постольку, поскольку это приносит свой результат - зарплату. Каждый рабочий день индивидуален, как правило у него есть некая артикулированная кульминация - определённый итог, который наделяет смыслом всю предыдущую игру, так же, как и в театральной постановке.

В драме есть актёры, или же акторы, но можно ещё выявить всё множество неиграбельного окружения, которое, тем не менее, несёт смысл: декорации, музыка, мизансцена. Тот смысл, который оно несёт, сам по себе может быть ассоциирован с сутью спектакля: “Ружьё висит на стене стало быть оно выстрелит”. Социолог Карин Кнорр Цетина говорит о том, что социальные науки оказались в довольно синтетической ситуации: фактически, рассматривая то или иное явление “социального” мы не рассматриваем социальное как таковое и даже не особую социальную функцию и структуру. Мы всегда рассматриваем некоторую синтетическую ситуацию, которая состоит из коллектива индивидов-людей - и чего-то кроме этого - декораций. В последние годы очень ясно выделяются науки в рамках социальной научно-исследовательской парадигмы, связанные с синтетическим аспектом человеческого и не-человеческого: социология эпидемий, социология искусства, социология видеоигр, политология и социальная справедливость.

Активный характер поведения нечеловеческого связан с капиталистической его направленностью. Развитие капитализма из структурации обязано появлению возможности дистантного взаимодействия, что, тем самым, легитимирует нечеловеческое. Будучи легитимированным, нечеловеческое может уже влиять на поведение людей сначала в их воображении, через символическое, а затем - будучи закрепленно посредством ассоциации действия - в реальности, как фактический актор. Научное понимание технологии или любого прочего коллективного действия не принципиально для того, чтобы этот актор стал реальным - наука, в свою очередь, состоит из такой же совокупности акторов, которая создаёт определённый набор ресурсов для акторов в рамках расширенной социетальной системы - ресурсов знания, но, в смысле их позитивного смысла, научное знание равнозначно любому практическому знанию. Возможность создания ассоциаций между нечеловеческими акторами, даже целых “драм” из объектов - это важный предиктор индустриализации, поскольку она превращает технологии из отдельных устоявшихся практик, как правило имеющих мифологическую репрезентацию в воображении - в расширенную систему сознания-среды, которая делает технологию зависимой от других технологий, таким образом предмет A воспроизводится для создания предмета B для создания предмета C который необходим человеку, который, в свою очередь, будет использовать предмет D для создания предмета E для добычи ресурсов необходимых для создания предмета A - то есть происходит закольцовывание и цикл воспроизводится. В общем случае, онтологию кольцевидных графов можно назвать сетью. В индустриальном обществе не-человеки имеют отношение друг к другу связанное со взаимной контингентностью каждого из них. Предмет “действует” в том смысле, что его dasein ограничивает способ его использования - этот способ использования ведёт к продлению контингентности этого предмета будучи реализован другим актором. Действие захватывается другими акторами, используется в их собственных интересах. Объект исследования учёного более активен, чем сам учёный, поскольку он, разумеется, неосознанно, захватывает действие учёного, направленного на изучение этого объекта - и тем самым продлевает своё существование. Эффект, который одна из проб лекарств оказывает на мышь - захватывает действие учёного: затем вывод его статьи и всё последующее применение лекарства обусловлено не собственной свободной волей учёного, а действием нечеловеческого.

Капитализм порождён тем, что структурация в Средиземном море была наиболее успешна, чтобы создать такие структурные принципы, которые обеспечили наискорейшее горизонтальное ассоциирование акторов, раздвигая количество степеней свободы действия для каждого из них. В прошлой главе мы увидели, как Римско-католическая церковь обусловила расширение процесса усложнения для системы, но для подобного решения система должна была изначально иметь достаточный уровень сложности. В конечном счёте, спонтанное использование всё большего числа предметов и проложило путь к индустриализации, то есть к взаимозависимости различных производимых товаров друг от друга. Классическая экономическая модель рассматривает человека как носителя некоторой функции полезности - то, что он им руководствуется, объясняет отбор наиболее полезных структур из людей и предметов для общества в целом. Поведенческая экономика отвергает этот стереотип - и говорит о том, что, на самом деле, человек часто действует иррационально: это проторяет возможности для исследования технологий маркетинга и рекламы. В действительности, не имеет значения что руководствует человеком при принятии тех или иных решений в рамках капиталистической системы: даже товар как таковой может воздействовать на человека, формируя типичный стазис этого человека, его типичный образ жизни, затем он может войти в моду и стать неотъемлимым атрибутом успешного человека - в рамках габитуса переживается как некая зависимость человека от того, или иного актора, однако в действительности актор по своей природе раздвигает ту контингентность, которую он имеет изначально, через усложнение отношений между актором, человеком и миром вокруг него. Это не стоит понимать как способность “произвольного” актора воздействовать на человека, укрепляя их ассоциацию - но стоит понимать как часть единого ассоциативного процесса, который состоит в непонимании реальных последствий наших действий людьми, и в том, что сам актор является в некотором роде продолжением действия других акторов, причастных к его созданию, и так до бесконечности. В конечном счёте, имеем чистое ассоциирование отдельных сущностей.

Совмещение различных простых технологий в расширенную систему воплощённого познания множества акторов, обслуживающих поддержание выполняемых функций, систему, упомянутую выше, можно называть индустрией. В самом деле, традиционное понимание “индустрии” как связанной сети предприятий, обслуживающие создание товаров одного типа и, часто, товаров, служащих ресурсами для товара этого типа - вполне объясняется этим психологизированным понятием. Ещё сильнее им подчёркивается тот факт, что реально границы индустрии очень сильны размыты - индустрия может состоять как из одного предприятия, так и из сети городских предприятий - и, вообще говоря, из любого множества предприятий, имеющих между собой прямые связи. Индустрией можно пожалуй назвать даже некоторую часть предприятия, если эта часть производит какой-то тип производимого предприятием товара, обособленный от остальных. В общем и целом, вся капиталистическая система связывает индустрии в единую индустрию сложности, задача которой последовательное производство всё большей и большей сложности, при том сложность является определяющим понятием для капитализма, а не наоборот - так как капитализм содержит в себе акселерацию сложности, которая, как говорит Ник Лэнд, может привести к сингулярности, при том, что усложнение происходит в определённой мере и без него, когда источником усложнения в этом случае является некое искусственное “моделирование” более сложных систем, чем имеется в наличном бытии, а не сложность как таковая, усиливающая саму себя.

Что если время человека закончилось?

Латур рассматривает науку взаимодействия актантов на основе АСТ как “социологию перевода”. Впервые это понятие введено Джеймсом Холмсом и рассматривается им как способ описания перевода как социологического феномена. Значение этого тезиса состоит в том, что не стоит заигрывать с причинно-следственными, фактуальными дескрипциями - так, как будто социология была бы ещё одним естествознанием. Дело в том, что наше знание, которое, как мы показали выше, является ещё одним объектом, определяющим поведение акторов, но в рамках этой статьи наша задача не обрисовать какой-то сетевой паноптикум, но приспособить науку к пониманию её неисключительности в той синтетической ситуации, в которой она оказалась - через воспроизводство противоположного универсальному синтетического образа мышления, построенного на том, что воздействие одного актора на другой опосредуется формулированием высказываний, состоящих из знаков, на основании анализа которых акторы могут “принимать решения” в том смысле, что их поведение будет проблематизироваться, а не актуализироваться.

В предыдущей части наше рассмотрение ограничивалось рассмотрением применения ассоциативного прогнозирования применительно к традиционно “социальным” проблемам, не касаясь той расширенной области познания, которая оказывается доступна синтетическим наукам за счёт расширенного понимания социальности. Здесь мы покажем каким образом возможно последнее, и как это объясняет сложность мира для созданий грейгорийского типа.

В постиндустриальном обществе основным сектором экономики является третичный сектор - а именно сфера услуг. Таким образом, взаимодействие человека и природно-культурной среды осуществляется не посредством создания товаров, которые служат потребностям человека или его “потребностям”-зависимостям, или “общественным” “задачам”, но непосредственно сфера ритуальности распространяется на поведение человека как таковое. Это очень важная веха: прежде поведение человека представляло собой некоторую ограниченную совокупность возможностей человека, при том не делается никакого различия между “производящими” и “потребляющими” его возможностями: рассматриваем просто скиннеровское поведение безо всякого контекста - такие возможности служат инструментом ритуализации, при этом не ритуализуются сами по себе, а, скорее, формируются под влиянием достаточно узко очерченных нужд этой самой среды; теперь же само бытие человека оказывается под ударом - образ действия человека именно становится тем, что называют социальным конструктом, так как некое единое целенаправленное поведение разбивается на набор услуг, обеспечиваемых материальными благами. Это, впрочем, не следует пропускать через чисто экономическую призму - поскольку собственно платные услуги являют только структурирующую роль, не исчерпывая каждый значимый human-involved ритуал. Я пишу этот текст в бесплатном онлайн-сервисе, предоставляемом одной крупной корпорацией, который вы прочтёте в приложении которым, возможно, пользуетесь бесплатно - по крайней мере ваша возможность прочитать этот текст входит в перечень бесплатных функций, которые предоставляет это приложение. Если не думать, что наступил коммунизм - кто и кому оплачивает обеспечение услуги передачи этого сообщения? Подумайте над этим самостоятельно, и вы поймёте, что такое сеть, и как она связана с ритуализацией человеческих интеракций в мире.

Представитель Чикагской антропологической школы Джордж Герберт Мид указывает на то, что каждый поступок связан с определённой социальной ролью, которая приписывает этому поступку значение. Но если всякое социальное действие наделено значением, то их можно рассматривать как просто коммуникацию акторов, которая опосредует затем их поведение. При этом, условием для коммуникации является возможность усвоения акторами некоторой символической системы. Отсюда открывается смысл ритуализации - ритуализация приводит к появлению знаков, которые могут приводить к её воспроизведению, тем самым становясь посредником при появлении стойкой ассоциации феномена. Здесь раскрывается смысл того, что есть социология перевода - так как для каждого актора побудителем к действию является не общая причина, но только такая, которая специфически информирует актор - служит для него знаком. Если такого знака нет, то ассоциации не существует, либо она распадается как только знак перестаёт нести для актора ту валентность, которую он нёс прежде.
Дэниэл Белл называет современную эпоху информационной, тем самым характеризуя поздний постиндустриальный этап. В современном мире может быть также важна передача информации между цифровыми не-человеками - для стабильности той или иной системы - как и между разными людьми, или человеком и не-человеком. В самом деле, алгоритмы предоставления рекламы, которые сильно изменялись за последние десятилетия - действуют не по всецело поддающимся объяснению принципам, просто накапливая опыт о человеке, которому эта реклама предоставляется, поскольку она накапливает опыт не столько о самом человеке, сколько о компьютере и той информационной системе, поведение которой не всецело соответствует воле человека. Оказалось, что взаимодействуя не с человеческим разумом, а с автоматизированным процессом манипуляции информацией, происходящим неподконтрольно сознанию - рекламный алгоритм, подбирая, зачастую, нерелевантную для человека рекламу, невольно создал знаковую систему, которая позволяет этой автоматизированной системе эту самую рекламу игнорировать.

Знаки так или иначе опосредуют некоторую реальность, которая недоступна интерпретатору непосредственно. Иконический знак, который, как говорят, несёт образ, в общем случае несёт некоторый структурный паттерн, который может быть так или иначе использован. Строго говоря, иконический знак обозначает габитус, но не означает реальности - поэтому задача таких знаков предшествовать функциональной обработке. Когда мы смотрим на карте как куда-то дойти - это не говорит ни о чём, пока мы не формулируем когерентный этому знаку образ действия в соответствии с нашей целью. Оказавшись перед указателем на улице - мы уже погружены в некоторую реальность, и этот знак может служить некоторым связующим звеном, если интроецированное условие поведения формулируются так: “Выйдя из автобуса на остановке и пройдя влево до белого стэнда, следуйте за указателями” - автобусная остановка, “лево” в условии, белый стэнд и, наконец, указатели - используют наличное бытие для собственной референции. По этой причине, использовать их могут только те акторы, которые действуют в той же самой среде, которая и служит для коммуникации. Интуитивно может показаться, что и карта и территория находятся в одной реальности, поэтому разделять их таким образом довольно натянуто. На самом деле сама карта ни знаком, ни знаковой системой не является, а является лишь носителем знака. Реальным знаком является изображение, помещённое на карте, которое, исходя из этимологии этого слова, действует через “воображаемую” реальность на субъект, соответственно формируя у него воображаемое представление о территории. Для того, чтобы понять как зритель интерпретирует Мона Лизу, впервые её увидев, не имеет значения существовала ли Мона Лиза в действительности или Да Винчи просто выдумал этот образ: важно то, что здесь задействованы минимум две реальности: реальность нахождения человека на выставке (служащая внешним условием для чтения, интерпретантом) и реальность, воображаемая субъектом в ходе созерцания картины.

Бывают знаки, которые, будучи предварительно прочитаны как иконические - затем используются как индекс: так мы усваиваемым вненшие стимулы с определённой валентностью. В общем случае, для прочтения иконического знака служит механизм, аналогичный импринтингу у животных. Тогда акторы вообще, и не-человеческие акторы в частности, возможно рассматривать как некую систему воплощённого познания, где для понимания причин и возможностей действия этих акторов следует рассматривать не только их собственное строение, но и их среду, и характер их взаимоотношения со средой. Таким образом, различные акторы образуют некую систему, в рамках которой единственной возможностью для организации действия становится, в конечном счёте, модус коммуникации между ними. Социолог Николас Луман, развивая такой подход, говорит, что сводимость поведения системы к доступной ей самой её собственной структуре возможна благодаря самореференции: то есть система создаёт тот знаково-понятийный аппарат, который позволяет координировать функции, присущие системе самой по себе. Морфогенезис комплексности объясняется тем, что любая система, которая, в конечном счёте, оказывается системой коммуникации, для поддержания своей контингентности должна постоянно воспроизводить саму себя, порождать всё больше новых конфигураций. Рост числа конфигураций объясняет не только постоянство, но и изменчивость системы, так как, в конечном счёте, их дифференциация - за счёт которой происходит усложнение как самих систем, так и социетальной системы в целом - обуславливает отбор и, как следствие, редукцию сложности - включение её в новую макросистему. Система постоянно расширяется, производит всё больше и больше новых модулей за счёт спонтанного произведения, ассоциации и воспроизводства определённых взаимодействий между индивидуумами. Мне нравится романтический пример: когда вы только влюблены, вы стесняетесь разговаривать, приглашать куда-то или совершать любое другое взаимодействие с объектом своих чувств; но чуть стоит вам повести себя определённым образом и заметить некоторую взаимность в поведении другого - это легко закрепляется и воспроизводится так, как будто это само собой разумеющееся свойство. Уверен, вам не составит труда представить себе множество аналогичных, но более тривиальных моделей взаимодействия. В конце концов - рыночная конкуренция, политические технологии, профессиональный опыт и даже навык взаимодействия с незнакомым объектом - работают по тому же самому принципу. На системном уровне это приводит к бесконечному аутопоэзису системы, о котором говорил Луман - к циклу самоусложнения и самовоспроизводства. А именно, окружающие акторы посылают нам некоторые знаки, полагая (или, что даже более типично, в особенности для не-человеков, не предполагая) что в ответ получат определённую обратную связь в виде действия. Таким образом, коммуникация становится социальным посредником коллективного действия, а в топике Лумана это можно рассматривать не иначе, как взаимодействие двух систем коммуникации, или двух реальностей, откуда и возникает понимание, что перевод есть principium operandi актанта.

Существует и третий вид знаков, который, как бы, является производным от двух предыдущих. Он содержится в реальности, отличной от той, на которую он указывает, при этом он не изоморфен этой реальности, как иконический знак, а пользуется некоторым условием - или правилами перевода - как индексный знак. Такой вид знаков называется символами. Свойство содержать в себе некоторую предполагаемую реальность, на которую, как на каркас нанизывается конструкция из разнообразных символов - является важным свойством для возможности социального конструирования реальности.

Питер Бергер и Томас Лукман в работе “Социальное конструирование реальности” рассматривают общественное, как некое пространство связанной реальности, которая бесконечно воспроизводится за счёт общих мифов, или за счёт общих мемов. Они описывают отношение между этими мифами или мемами как диалектическое: да, человек мыслит и действует в рамках некой своей реальности, но он и дополняет эту реальность, что-то изобретая или просто делясь с окружающими теми или иными мыслями. “Базовой” для Бергера и Лукмана является реальность повседневности, от которой любой, сколь угодно глубокий специалист, или просто разносторонний человек, осуществляет переход к более высокоуровневым реальностям. Вообще знание, и производство знания - является основным посредником при передачи некоторого общественного мышления одной реальности.

Язык не состоит только лишь из символов, но также он содержит в себе индексные знаки: например, местоимения и местоименные наречия. Тем не менее, способ интеракции при помощи символов казался специфически человеческим, поэтому такие социологи как Гофман или Ги Дебор полагали, что общество базируется на последовательном воспроизводстве символически окрашенного действия. Дебор вообще полагал, что постиндустриальное общество стало своеобразным обществом спектакля, обществом, в котором внимание зрителя полностью сковано искусственно сконструированными нарративами, предназначенными для захвата внимания. Что же, важнейшую роль здесь сыграло уничтожение аскрипции и возникшее, вследствие перехода к экономике, построенной на специфических навыках, роста роли человеческого капитала в ней - построение мира множества реальностей. Во второй половине XX века появились не-человеки, взаимодействие между которыми содержало символическую компоненту, что и привело к тому, что Кнорр Цетина назвала синтетитеской ситуацией. Конечно, можно было не согласиться с этим, сказав, что эти акторы на самом деле между собой взаимодействуют не так, как мы это себе представляем - однако же, сложность, внутри которой они существуют, превращает их в чисто символическую модель - по крайней мере с тех пор (а то и прежде того) как люди могут только программировать, но не прогнозировать эти системы, напр., такие системы как глубинные нейронные сети.

Но наша реальность не вполне наша не только в этом смысле: если честно, мы вообще не имеем никакого понятия что такое наша реальность. Согласно Бергеру и Лукману - вновь рождённая реальность может по той или иной причине начать разделяться многими людьми, в ней они научаются говорить на родном языке, но теми словами, которые недоступны прочим. Но какова причина, по которой люди разделяют эту реальность? Вообще наша способность программировать важна была не только при взаимодействии с техническими информационными машинами, вроде компьютера: она вообще является ключом пониманию образования и обучения, притом на всех уровнях.

Человек пользуется своей творческой способностью, своим воображением - чтобы создавать мир вокруг себя. Реализацией его мы обязаны нашим мозгам, нашим нейронам - как реализацией самого мира, так и нашей способности связывать разные его репрезентации друг с другом: исследование и созидание имеют под собой одну причину - способность воображать действия вещей в их связи друг с другом, и способность отделять одно от другого. Индексные знаки позволяют человеку образовывать некоторую абстрактное, обобщённое представление - они позволяют понимать предмет исходя из его сущности. Иконические знаки позволяют располагать конкретный паттерн, конкретные соотношения в мире, иконические знаки непосредственно модулируют воображение, тогда как индексные знаки модулируют его обобщённо. Важнейшим свойством символов является то, что из них возможно сформировать пропозицию - таким образом субъекту становится доступно аристотелевское мышление - мышление над абстрактными объектами через воображение и, тем самым, возможность установления соотношений между понятиями.

Когда человек формирует понятие, само понятие становится актором - сама по себе концепция начинает вести себя так, как будто она существует конкретно, ибо люди, которые это понятие наблюдают - независимо от того, верят они в него или нет - могут помыслить его существующим. Тогда понятие вступает в процесс ассоциации с другими акторами, оно формирует коллективное действие. Сеть, которая включает в себя понятия, не-человеческие объекты и людей при аутопоэзисе воспроизводит старые формы вместе с новыми: когда несколько понятий, связанных между собой сетью ассоциативного действия - заставляют человека делать определённые трансформации реальности - например, учёного производить эксперимент, которые бы подтвердил или опроверг гипотезу, сформированную на языке этих понятий - эти цепи понятий и образов мышления в голове у учённого и объектов, задействованных в научном процессе - выступают как посредники определённой реальности для этого человека. Воображение человека позволяет сформировать символ для некоего воображаемого референта или пропозицию об этом референте - но устойчивость реальности обеспечивает стабильность ассоциации. Как это показал Томас Кун - именно сообщество учёных поддерживает научную реальность, однако и нечеловеческие объекты - производя всё больше и больше аномалий - могут влиять на её, реальности, устойчивость. Человек может переходить между разными реальностями, но может ли он мыслить эти реальности как нечто связанное, может ли он понять то - зачем и для чего та или иная реальность создана? А если бы мы и смогли разработать какую-то такую методологию - не была ли она просто очередной реальностью, выступавшей бы проективной плоскостью коллективного гнозиса на наше, человеческое познание? Рост сложности и включение в нашу деятельность всё большего числа нечеловеческих объектов, поведение которых становится всё сложнее и всё менее прогнозируемым по мере развития технологического прогресса - нейросети, agile продукты, нано- и биотехнологии - не обнадёживает. Постструктуралисты говорят, что структура оказалась утраченной, потому что её компоненты указывают на другую часть этой же структуры, они самореферентны, благодаря чем образуется бесконечная аутосимуляция или аутопоэзис - а не моделлирование некой исходной реальности, принимаемой за истинную. Деконструкция реальности в постмодернизме является единственным способом сделать высказывания, не занимаясь спекуляцией искусственными понятиями, другими словами, единственный способ рассказать о реальности - рассказать о языке, на котором сделаны высказывания об этой реальности.