Замедление, критика и кретинизм
Далее заметки и гипотезы насчёт прочитанного, требующие своих подтверждений + несколько переживаний.
В интервью «Ересь» есть одно довольно интересное место про отношение между Философией I и Философией II у Ларюэля, где он прокладывает мостик между ними (он это редко делает вроде как, да и по тону дальнейшей дискуссии с «философиями различия» из, например, одноименной книги, кажется, что общего между ними не так много… но об том чуть ниже).
Жан Дидье Вагнор — «Биография ординарного человека» стала вашей восьмой книгой, тогда как все написанные вами произведения делятся на два ансамбля: «Философия I» и «Философия II». Как «Биография» связана с вашим общим исследовательским проектом?
Франсуа Ларюэль: Я ввёл обозначения «Философия I» и «Философия II», поскольку между этими периодами одновременно существуют преемственность и разрыв. Для начала о преемственности: в каждый из периодов меня интересует индивид. Как помыслить индивида и множественности, что сопутствуют ему? Я думаю, что был одержим этой темой с самого начала. Думаю, что поворотным моментом в моём творчестве оказалась книга «Принцип меньшинства». До этой книги я мыслил преимущественно ницшеански, чтобы понять, что представляет из себя индивид и многое, составляющее его. Я надеялся, что сумею добраться до индивидуальности в её наиболее радикальной или предельной форме, пользуясь традиционными философскими средствами в том виде, в каком они были сконцентрированы и описаны в текстах Ницше. Поэтому я работал в рамках своего рода «четырёхугольника», состоящего из Ницше, Хайдеггера, Делёза и Деррида
Это ведь интересно – что изначально, чтобы помыслить индивида (который неотчуждаем и радикально одинок) и тождество Л. начинал с инструментария тех, кого немного позже он окрестит как философов различия, скрещивая тот же различание/восполнение Деррида и делезовский дифферанциал (получается différantial - вот тут пара сносочек на всякое). Никита во вступлении к интервью вот тоже обозначает видимый контраст Л. с тогдашней конъюнктурой:
Таким образом, в течение практически 60 лет мышление о субъекте не претерпевало сильных изменений: он отмечен различием, не совпадает с самим собой, отталкивается от себя, трансцендирует, революционизируется, шизофренизируется, децентрируется, всегда находится в другом месте, всегда обещан сам себе, и это обещание никогда не исполняется.
Примерно в такой обстановке Ларюэль пишет книгу с дерзким названием: «Биография ординарного человека». Да, он пишет не «биографию ординарного субъекта», не «биографию тела без органов», не «биографию слизи» и даже не «биографию вот-этой-вот-нечеловеческой херни» (если ваш модный собеседник заговорил о нечеловеческом, то просто бегите). Сущность, чью биографию пишет Ларюэль, вполне может усидеть на Одном месте и скорее отмечена тождеством, чем различием. Человек остаётся совершенно чуждым «блужданию по назначению» или любым иным ипостасям логики Различия, чья повсеместная тривиализация породила так много пластмассовых делёзианцев. Такое противопоставление ряду меинстримных теорий 80-х (исключение отчасти составляет Деррида) даже подтолкнуло Ларюэля шутливо окрестить свой проект "Ересью". Биография предваряется пятью теоремами:
Здесь нужно сделать одно замечание (оно никого не уточняет, т.к. в тексте не об этом), которое понадобится здесь в дальнейшем. Деррида, например, вот вполне себе говорит о том же, используя для этого le meme и противопоставляя ему тождественное, l’identique (скажем так, тождество, прошедшее через различение и прочие выше перечисленные субверсивные операции, и тождество метафизики присутствия – об этом Деррида пишет в «Позициях» и в «Насилии и метафизике», где, скажем так, «отстаивает» Хайдеггера перед Левинасом: то же тождеству рознь, разнится и различается – см. Позиции. М., 2007. С. 17; Письмо и различие. М., 2000. С. 241, сноска 56 – правда, в отличие от Бибихина, Кралечкин переводит как тождественное и идентичное, но не суть, le même n'est pas l'identique). Л. скрещивает это le meme в «Текстуальных машинах» с делезовским (судя по всему, просто в Делёза мне бы самому углубиться получше) повторением/répétition, интенсивностями и либидо (у Делёза в «Различии и повторении», кстати, по поводу различных тождеств тоже есть - ближе к концу первого раздела – упоминание Хайдеггера и его «ldentitdt und Differenz»).
Насколько бы сам Деррида, например, это всё с темой индивида связал, я не уверен, однако, интерес к нему кажется неслучайным (в другом интервью Л. даже предлагает посмотреть на свой проект не как на последовательность этапов, но как на единый поток) и было бы интересно подробнее описать, а что именно меняется (Л. говорит: средства) при переходе от I к II. Работ на эту тему вроде почти нет (у Джереми Смита, правда, в диссере это обсуждается), есть немногочисленные замечания самого Л. + всё про «философии различия», вот только с ними он не совсем дружил уже изначально (деконструкция Деррида вот им заимствуется в чем-то, но в «Текстуальных машинах» он её обозначает как зацикленную на тексте + реактивную + ещё их напряженный разговор в интервью – но это всё отдельно вообще надо будет пересматривать), т.е. какая-то дистанция была. Так что вопрос открытый, у нас тут разрыв на разрыв наложился.
Вот теперь можно замедлиться (капитан, сейчас только понедельник; а ведь впереди ещё великий пост…). Ларюэлевская ницшеана с её «стать фашистом, чтобы лучше победить фашизм» с одной стороны, напоминает, наверное (я лично именно в эту сторону пока ещё не углублялся) акселерационистский движ: воля к мощи (volonté de puissance) и а-текстуальные и а-означающие силы, ответственные за властные и означающие эффекты, производят эти последние и, на манер дерридианского восполнения или фармакона, ведут их же к своему закату или погибели (Untergangуют):
У означающего всегда – прежде всего в случае Ницше – есть, как минимум, два способа применения или два аспекта. Один аспект подрывной, где означающее функционирует как активная сила (или как реактивная, но «подчиненная» в качестве таковой), то есть, как а-текстуальная (в последней инстанции) машина, производящая смысл (sens) в такой степени, функционирующая настолько, что ей недостаёт значения (signification), она его исключает и разрушает (это активное различие смысла и значения). И фашистский аспект, в котором означающее функционирует только как реактивная и не подчиненная сила, то есть, как означающее или означаемое
Laruelle F. Nietzsche contra Heidegger. Theses pour une politique nietzscheene. P. 218.
Взять на службу означающее, чтобы осуществить его же критику (подробнее об этой стратегии можно почитать у Якоба Ванхейста и у Нандиты Мелламфи в Nietzsche’s Political Materialism: Diagram for a Nietzschean Politics). Однако самое симпатичное здесь для меня то, что во всей этой свистопляске Л. делает акцент, скорее, на ядре описываемого процесса, которым оказывается то, что он называет нулевой степенью, degré zéro господства, власти и значения, которая включена в эти последние. Сюда же, думается, надо отнести всё, что им говорится про анти-власть, анти-производство и анти-означающее, а также одно очень примечательное место в «Ницше против Хайдеггера»:
Позитивное не означает здесь противоположность негативного, если мы хотим описать мышление Ницше, но, скорее, «нейтральное» или, лучше, корреляцию Активности и Утверждения, которая делает из негативности производное свойство (une propriété dérivée)
Laruelle F. Nietzsche contra Heidegger. Theses pour une politique nietzscheene. P. 187.
В общем, гипотеза такая, что здесь как раз и надо искать то общее, что позволяет Л. связывать «Философия I» и «Философия II» и одновременно отказываться от этого деления (см. выше), т.к. во всех философских позициях, учреждающих срачи и доминирование, бесконечно накидываемых тезисах и творимых концепциях (философский супермаркет, как это Брасье в статье о Л. называет) содержится одновременно нулевая степень всякой позициональности и вытекающей из неё распри, нечто предельно одинокое, пассивное и не-производственное, неделимое. Отсюда, думается, произрастает и ларюэлевское внимание к Левинасу, пытающемуся подчинить политику этике и выйти «по ту сторону власти» (я не только об одноименном тексте Л. о нём, но и о некоторых замечаниях на эту тему в интервью и, например, в «Философии и не-философии» и «Философиях различия»), но и понятие «Философского решения» и размышления Л., что философия, будучи позицией, ведет гражданскую войну:
Мыслить, исходя из идеи о «смерти философии», включая более сладкую идею о смерти господства и конце попыток отцеубийства, — вот желание и практика всякого философа, даже если он выступает за философию, разумеется, свою, а не чью-то ещё. «Смерть философии», понятая в таком ключе, — это «главный аффект», присущий философии. Это не пафос, внутренне характерный для самой философии, как это происходит с тревогой, сомнением или удивлением, но пафос, которым охвачено отношение любой философии ко множеству других. Необходимо перестать ставить эту проблему в обще-абстрактной манере (с точки зрения конкретной и определённой философии с необходимостью слепой в отношении других), и начать полагать её как проблему междоусобной борьбы, характерной для множества философских решений, не ведающих о себе. Мы не имеем дело с межгосударственной или партизанской войной, но гражданской войной всех против всех. «Гражданская» всё еще означает «естественную» войну. Порядок мышления многократно делится: между множеством конкурирующих философий, между философией и науками, философией и искусством, философией и этикой. Это иерархический, несправедливый и авторитарный порядок без демократии.
Ларюэль Ф. Начала не-философии. Введение // Another One. №1. С. 116-117.
И Хайдеггер, с точки зрения Л., Ницше не выкупил именно потому, что предполагает, что тот всё ещё мыслит позициями (Л. предпочитает posture: то ли осанка, то ли повадки, то ли поза, то ли положение, мне лично определиться с переводом было сложно и остаётся так до сих пор). Тот, конечно, выдвигает какие-то тезисы, что-то пишет, так что позиция какая никакая да вроде бы имеется, il y a. Но не запустить ли нам долг (долг мира, paix, который мы своими срачами задолжали ближнему), говорит Л. в своём эссе о Левинасе и диаспоре (там же про разрывы), в саму игру, в этого философского «Дурака», чтобы долг ходил по рукам или перемещался под видом монет, жетонов или карт? Из игры выходить необязательно, как и придумывать какой-то инояз, противопоставляя его иноязу философскому – потому что всякий язык это инояз, остаётся только переходить с одного инояза на другой, а руки всё равно не отмоешь (но можно стараться как можно меньше их марать...). Видимо, отсюда же происходит ларюэлевский интерес к дерридианским «двойному письму», «общей стратегии деконструкции» и, с другой стороны, делезовскому использованию, usage из Анти-Эдипа, различающему usage transcendent et usage immanent (а если дальше идти, то вообще к Канту):
Итак, это обращение продвигается психоанализом сначала благодаря глобальному и специфичному использованию коннективных синтезов. Это использование может быть определено в качестве трансцендентного, оно заключает в себе первый паралогизм психоаналитической операции. Мы снова пользуемся кантианскими терминами по простой причине. Кант собирался, выполняя то, что он назвал критической революцией, открыть критерии, имманентные познанию, чтобы различить законное и незаконное использование синтезов сознания. Поэтому во имя трансцендентальной философии (имманентность критериев) он разоблачал то трансцендентное использование синтезов, которое обнаруживалось в метафизике. Мы должны в том же смысле сказать, что у психоанализа есть своя метафизика, а именно Эдип. И революция, на этот раз материалистическая, может осуществиться лишь благодаря критике Эдипа, путем разоблачения того незаконного использования синтезов бессознательного, которое проявляется в эдиповом психоанализе, так что в итоге будет обнаружено трансцендентальное бессознательное, определенное имманентностью своих критериев, и соответствующая практика, определяемая как шизоанализ.
А Деррида описывает стратегию палеономии:
мои тексты не принадлежат ни к регистру «философских», ни к регистру «литературных». Они сообщаются таким образом, надеюсь по крайней мере, с другими, которые благодаря определенному произведенному в них прорыву именуются «философскими» или «литературными» уже только в порядке своего рода палеонимии: вопрос о палеонимии: в чем стратегическая необходимость (и почему мы еще называем стратегической операцию, которая отказывается в конечном счете подчиниться телео-эсхатологическому горизонту? до какой степени отказ этот возможен и как он выговаривает себе условия своей действенности? по[1]чему он их обязан себе выговаривать, вплоть до вопроса о самом этом почему) почему стратегия склонна отсылать скорее к игре стратагемы, чем к иерархической организации средств и целей? и т. д. Не так уж быстро удастся переварить эти вопросы), в чем, я говорю, «стратегическая» необходимость, велящая иногда сохранить старое имя, чтобы пустить в ход новый концепт?
Я не?я и лошадь не?моя, так что и стратегией это Ларюэль в какой-то момент перестанет называть или будет это делать, но с натяжкой и оговоркой:
С того момента, как мы пробуем мыслить с опорой на Одно, нежели на Бытие или Бытие-Единое, как на нашу путеводную нить – с того момента, как мы выстраиваем подобного рода дискурс – мы уже имеем дело с не-философией, но именно в родовом её смысле, родовом и, необходимым образом, ограниченном и ограничительном, поскольку мы заставляем течь новое вино в старых мехах философии, в её преобладающей на данный момент форме, в её литературном жанре, её кодах, в согласии с которыми что-либо может быть в неё пропущено или ею воспринято. Мы делаем это всё ещё с опорой на стратегию (stratégiquement): это не только неизбежно, поскольку не стоит вопрос о том, чтобы отвоевать [у философии] всё территорию разом, и поскольку есть земли, по которым ещё только предстоит пройти; она необходима и для того, чтобы «проработать» («travailler») философское сопротивление и произвести в нём смещение, ограниченное в своих масштабах и, разумеется, без претензий на то, чтобы разрушить это сопротивление (напротив). Но точно так же нужно знать, что сам концепт не-философии требует практического производства новых стилистических и литературных колов, новых форм, которые нам ещё не известны и которые, возможно, будут обладать невероятной свободой … и комплексностью
Laruelle F. En tant qu'Un. La « non-philosophie » expliquée aux philosophes. P. 182.
Тут, на самом деле, открываются некоторые возможности для критики, слово сейчас (но я сужу по окружению + инфополю своему) нередко толкуется примерно в том смысле, в котором её понимает Бруно Латур (по крайней мере, это одно из её возможных использований) или изображает Тристан Гарсиа в следующем отрывке в переводе Никиты:
Претендующий мыслить [в состоянии гиперболической критики] более не может взять на вооружение иного императива, нежели подчинить всё, что оказывается перед ним, критике. Всё, что он читает, видит, чувствует и переживает, включая сюда дискурсы и обыденные теории (относятся ли они к области мирского или священного, появляются стихийно или в результате тщательной разработки, носят популярный или научный характер), должно критиковаться с целью его радикального преобразования. Отныне мыслить — значит пропускать всё, что предоставляется субъектами, через сито критики. Таким образом, музыка, тексты, дискуссии, мнения, а также диссертации, теории, системы, поведенческие установки, архитектурные сооружения, проекты урбанизации, телесные позы, шутки, наши образ действия и любви, нормы, правила, законы, обычаи, желания, удовольствия, питание и косметика пропускаются через этот фильтр. Для начала такое мышление отрицает, что любые наши репрезентации действительно выступают тем, чем они претендуют быть. Затем, создавая асимметрию, оно замещает предмет этих репрезентаций драматическим разоблачением условий их производства. Зачастую такое разоблачение сводится к разговорам об отношении господства, которое складывается между видами, гендерами, классами, расами или поколениями. В конечном счёте, такая критическая установка вменяет мышлению обязанность трансформировать эти условия и помыслить новые, справедливые и уравнительные условия
Больше всего, если я правильно понимаю не только людей, с которыми я вживую вижусь время от времени и с кем этот разговор о критике всплывает, но и то, на что я часто наталкиваюсь на каких-нибудь публичных выступлениях и проч., в критике смущает то (если немного грубо это формулировать, но честно, так иногда и выглядит), что она меньше «что-то делает» и больше занимается теми самыми «срачами» и «подставлением», как выразился один мой товарищ, друг другу рожек (один заделывает другому философского ребенка, наставляя рога третьему – настоящая Левинасовская дилемма; но мне кажется этим же и снимается великое противостояние критики и чего-то там активного...). Ведёт паразитарное существование и стремится к трансцендентности и превосходству и переигрыванию в «Дурака», о которых выше уже сказано. А выходит из такой критики кретинизм.
Однако вот чем мне и нравится Л. «Философии I» и «Философии II» (всё про «реальную критику», critique réelle), что, описав всё это, он не противопоставляет критике ничего, но старается – я так скажу, потому что всё это на зыбкой почве с возможностью напортачить, почва-то под ногами не?наша, зыбучие пески, пустыня, а то и пустыня в пустыне – удержаться в философии с её распрей наплаву (море? может быть), попутно, перемещаясь по ней и с её помощью/через неё (à travers), производя внутри неё смещения, deplacements, в этой игре, где мы все потихоньку становимся банкротами. Видимо, здесь нужно уметь плавать. Оттого и сравнение мысли с потоком. Без?позиции, без?собственности и без?свойств.
Правда, смещая понятие критики, Ларюэль, похоже, хочет сместить и понятие активного, производства и творчества. Конкурирующих друг с другом предложений, если возвращаться к тому образу из Брасье, хоть отбавляй. Позиции множатся, тексты пишутся, аффирмативность хлещет через край, тезисы наговариваются, концепты не прекращают твориться и даже видимость какой-то философской войны остаётся. Сам вон попробую про «активную критику» рассказать (которая не?активная, выходит, и не?критика), ещё и писать статью сел. Надеюсь, всё закончится как-то так: «– я пойду тогда? – да. – если что, найдешь меня» (с) худ. фильм Жмурки. И всё же мы, я думаю, все друзья и все на одной стороне сами знаете чего, а сплачивает нас , если возвращаться к раннему Л., непроизводительность, безвластие и миролюбие. Возможно, мы даже воюем друг с дружкой мирно.
