Ги Лардро. Материализм – это решение
Фрагмент из книги Ги Лардро Отложенное упражнение в философии. На случай Делёза (L’exercice différé de la philosophie. À l'occasion de Deleuze; до этого мы также публиковали размышления Лардро о диалектике из этой же книги), в котором утверждается «решенческий» характер материализма как субъективирующей философии, о которой у Лардро можно также прочесть в листовке под названием Да здравствует материализм (Vive le materialisme!), размещенной в начале одноименного произведения автора (его, как и Отложенное упражнение, выпускает издательство Verdier), обнаруживается – если предложить такое сравнение за неимением доступа к полному изданию Vive le materialisme – уже в двухтомнике Онтология революции Лардро и Жамбе, открывающемся с определения реального как дискурса и дискурса как претензии [pretention, которая, правда, встречается здесь чаще в глагольной форме pretendre]:
Любой мир, на самом деле, является вечным в том смысле, что любое мировоззрение не может не претендовать [ne peut pas ne pas prétendre] на то, чтобы тем или иным образом охватить вечность, даже там, где это мировоззрение заключается в отказе от увековечивания [существующего порядка вещей] Дело вот в чем: когда мы утверждаем, что «есть только история», то, если мы способны в этом общем наблюдении (la contemplation) пойти до конца и сказать: «и это утверждение тоже исторично», «оно могло прозвучать только в этой пришедшей в упадок западной культуре, чью генеалогию я сейчас прослеживаю», то, как только эта мысль возникла, нужно спастись от вызываемого ею головокружения и положиться на извечность того, что мы утверждаем (Jambet C., Lardreau G. L’Ange. Ontologie de la révolution, tome 1: pour une cynégétique du semblant, 1976. p. 20)
разум необходимо говорит больше, чем он сказать в праве (Жиль Греле определяет это так: существует героизм Разума), отождествляющего себя с Целым [le tout], но без того, чтобы это целое отождествилось с самим разумом, невзаимное различие [différence non réciproque] между ними (в своей книге о Делёзе Лардро также обращается к этому неоплатоническому понятию, связанному, прежде всего, с именем Дамаския). Второй том Онтологии, Мир (Le Monde, 1978), подчеркивает, что в остатке из этого различия мы получаем невозможность для мысли совпасть со Всем (или его образовать, сделавшись исчерпывающей), трансцендентность реального вместо абсолютной имманентности, отождествляющей реальное с мыслью о нём. Их разделением и занят материализм, осуществляя антифилософское (строго в этом смысле) и симптоматизирующее прочтение философии как дискурса, который вовсе не «ни холоден, ни горяч», как того ему бы хотелось, но имеет в отношении реального определенные притязания даже там (и особенно там), где берёт беспристрастный тон, чтобы говорить от лица голой действительности.
Мы будем называть «материализмом» решение [décision] касаемо того, что есть материя, которое само по себе не значит ничего, если не придать ему содержание.
Материя вовсе не узаконивает материализм или приводит к его появлению – это материализм заставляет её существовать [exister]. Соглашаясь, пусть даже в шутливой манере (её здесь извиняет стоящая за материализмом богатая история), вновь обратиться к старой враждующей паре, скажем, что точка зрения, согласно которой материализм – это мысль, чьим принципом является материя, представляет точку зрения идеализма, единственную точку зрения, с которой можно как-то вообразить себе этот конфликт: вполне вероятно, что это искажение [материализма] – злонамеренное, поскольку из-за него противник вынужден противоречить самому себе; но оно также выражает неспособность идеализма считаться с теми, кто отклоняет вопрос о принципе как таковом
Последовательный марксист Политцер говорил нечто схожее[1].
И наоборот: материализму по силам построить особый концепт идеализма, неподотчетный той логике, в согласии с которой последний был вынужден определять своё собственное решение: он также пренебрежет удобствами, которые сулит отнесение [идеализма] к принципу, противоположному тому, которого якобы придерживается сам материализм; если материализм не знает, что такое идеализм, то ему точно известно: идеализм не есть мышление, чьей максимой было бы «существует только дух или разум [esprit]». Так материализму удаётся достичь определенного прогресса, но ему ещё предстоит выработать собственную оценку данного конфликта.
Если материализм есть решение, то в таком случае необходимо, чтобы он перестал брать себе в свидетели истину: ни – это уж точно – истину, определенную как согласие между представлением и предметом (поскольку, в ходе принятия решения, это представление становится причиной существования своего предмета, подобно тому, как это делает способность желания, тем самым вступающая в противоречие со способностью познания[2]), ни ту, которая известна благодаря математикам (решение не является аксиомой, вместо этого оно создаёт определенную ценность [valeur], с точки зрения которой взвешивается тот или иной дискурс, соответствует ли он её требованиям [capable d’en supporter la charge]; решение не занято вопросом своей внутренней согласованности: так бы оно только уклонилось от возложенной на него задачи).
Того, кто его принимает, решение – крайне заинтересованное, непримиримое [intolérante] – выводит из состояния невинности, в котором всё ещё находится говорящий от лица истины (как гласит словарь расхожих мнений: «всегда незаинтересованной»), от лица беспристрастности, что освобождает его от ответственности за собственную мысль.
С поднятой головой, материализм занимает сторону, он – это абсолютная непреклонность, война, предвзятость: ему неведома учтивость [courtoisie] идей, и всё, на что он согласен – это рубить с плеча [trancher] [3].
Чтобы мышление пошло на такой риск, сделавшись столь уязвимым, оно должно быть в этом крайне заинтересовано.
Что сулит это решение, вознамерившееся подняться над противоположностью истины и лжи?
Быть материалистом означает утверждать, что всё [tout] не сводится к тому, как мы его мыслим, и что материя – это предел, дальше которого разум – независимо от совершаемой им работы и выполняемого прогресса – продвинуться не может, потому что этот предел заключается не в простой ограниченности разума, но сообщает закон его активности, который задаёт ту, но всегда позади неё.
Но этого недостаточно: ведь всё ещё можно подумать, что это смутное нечто, слепое пятно мышления и одновременно условие его возможности, даже если оно всегда ускользает от нас, имеет ту же природу, что и разум. Настоящий конфликт вспыхивает с появлением радикально Иного [un Autre radical].
С этого момента материя утрачивает те элементарные свойства, в которые мы её облекали: первичную, лишенную значения [insignée], совершенно нагую, теперь её нельзя мыслить даже в качестве чего-то непредставимого: ей нельзя приписать предикаты, наделяющие её формой. Она не унифицируема.
И это ещё не всё: нужно, чтобы это чистое разнообразие [divers pur] было превращено в определенную инстанцию [instance].
Материалист будет таким философом, который представляет непредставимое (в последней инстанции) мышлению, или тем, кто занимает сторону Реального [qui prend parti du Réel] – в этот раз в его лакановском, а не классическом понимании.
Так как мышление [pensée] осуществляется только в мыслях [pensées] (дискурсах, знаниях), дадим краткое определение: материалистским является то мышление, которое представляет для мыслей, попадающихся ему в ходе работы [travail], невозможность сомкнуться в целое [tout].
Если необходимо, то в несколько грубой форме суть решения можно выразить так: материализм велит, чтобы всё не сводилось к мышлению, но без того, чтобы мышление само было отлучено от всего, поэтому у материализма есть некий принцип [un principe], который при этом не един [qui n’est pas un].
То, что затем этот принцип называют по-разному, имеет второстепенное значение; мы принимаем квази-эквивалентность всех пар понятий, которые пытаются выразить избыточность реального [reel] по отношению к реальности [réalité], будь то Принцип/вещь, Бытие/сущие, Бог/мир – можно подставить и другие.
Иначе говоря: если разум в какой-то момент упирается в собственные границы, и, тем самым, некое потустороннее реальное даёт о себе знать, то «материалистским» является то решение, которое хочет, чтобы разум столкнулся с чем-то ещё, но чтобы это нечто не было совершенно иным [по отношению к разуму] [l’esprit se heurte à autre chose, sans que cette chose soit autre].
Сказать, в таком случае, что платонизм (как я сам считаю) является единственным последовательным материализмом – это не просто провокация, ведь под реальным платонизм понимает нечто такое, что, мерцая, иногда даёт себя увидеть, иногда же – нет, но его никогда нельзя увидеть действительно [actuellement], потому что разум не отличает себя от него, тогда как оно является источником всего, что было увидено, что мы видим, и что нам ещё только предстоит увидеть.
Позаимствовав у Лакана стиль его отчеканенных изречений, резюмируем:
- материализм – это философия, чье правило таково: ничто не есть всё [rien n’est tout]
Отсюда выводится рискованное противопоставление:
- идеализм – это философия, чьей максимой будет: всё есть всё [tout est tout]
В результате, материализм может представлять собой некоторое единство только в том отношении, что везде он продвигает решение за то, чтобы существовали лишь материи [des matières], или лучше сказать, столько точек материи, сколько существует дискурсов, дающих представить неохватность этих точек; загвоздка же заключается в том, что идеализм знает только материализмы, потому что его концепт требует, чтобы существовала Материя [une matière].
Это объясняет, почему делезианство, подобно всякому «монизму» (без разницы, является ли его принципом жизнь, поток, длительность или, например, материя) и, таким образом, всякому имманентизму – не радикальному, а абсолютному[4] – в конце концов сходится со спиритуализмом.
[1] «Именно так поступали философы-идеалисты в течение пятидесяти лет. От имени "позитивизма" они подвергли критике материализм и науку за их якобы метафизический характер, чтобы помешать им объяснять мир исходя из материи» Политцер Ж. Что такое рационализм // Избранные философские и психологические труды. М.: Прогресс, 1980. С. 183; Подробнее эта мысль изложена в подразделе Конец материи и неопозитивистские революции (С. 181-187), где проводится критика отождествления философского материализма и метафизики, предпринятого А. Байе.
[2] имеется в виду кантовское учение о способностях. Конфликт между способностью желания (как способностью через свои представления быть причиной предметов этих представлений) и способностью познания Кант пытается разрешить в Критике способности суждения:
Для способности познания законодателен только рассудок, если эта способность (как и должно быть, когда она рассматривается сама по себе, без смешения со способностью желания) соотносится в качестве способности теоретического познания с природой, лишь по отношению к которой как явлению мы можем устанавливать законы посредством априорных понятий при· роды, представляющих собой, собственно говоря, чистые понятия рассудка. Для способности желания как высшей способности в соответствии с понятием свободы априорно законодателен только разум (в котором только и имеется это понятие). Однако между способностью познания и способностью желания находится чувство удовольствия, так же, как между рассудком и разумом способность суждения.
Кант И. Критика способности суждения. М.: Искусство, 1994. С. 48-49.
[3] trancher - одновременно (раз)решать и разрезать, резать.
[4] То, что мы считаем субстанцию производительной силой, принимаем бесконечные модусы за способы и средства производства (в зависимости от того, являются ли они непосредственными или опосредованными), а конечные модусы, проще говоря, тела, в их несхватываемой [improbable], но всё же реальной индивидуальности, называем продуктом, это имеет место быть – более того, на самом деле, меня в этом случае не так волнует распределение терминов. Но только при условии, что мы уделим внимание тому крохотному избытку [l’exquis surplus], который обычно зовут «трансцендентностью». Слово это – такое уж по-сульпиански набожное – мне нравится не больше, чем вам.
Однако у неоплатоников имеется одна категория, которая соответствует двойному требованию сохранить избыток и одновременно не пренебречь неразличимостью [l’indifférence], и потенциал которой в полной мере раскрывает Дамаский: невзаимное различие [différence non réciproque].
Согласно этой категории, субстанция не отличается от совокупности [l’ensemble] своих модусов, в том числе, от самых простых из них, но при условии, что все они, не только дистрибутивно, но и коллективно, отделяются от неё. Имманентность принципа [principe] по отношению к тому, что ему подчинено [principiés], является полной [totale] только при условии, что она не объемлет ничего: она нуждается в еле заметном зазоре, который зовётся трансцендентностью – и который, в свою очередь, существует только благодаря предположению, что имеется, по ту сторону того, чем порождается сущее, некий безымянный принцип, совершенно непроизводительный, совершенно трансцендентный.
Ещё раз, как и всем вокруг, мне это слово претит; тем не менее, от этого понятия, кажется, не уйти, как только мы выставляем понятие имманентности. Идея чистой (или всеобъемлющей) имманентности лишена содержания; даже так, она противоречива, поскольку ей ничего не противостоит [rien n’y contredit].
Но мы вполне на законных основаниях будем говорить о радикальной имманентности [immanence radicale] как об отдельной позиции [une decision], если тот или иной термин вступит с ней в противоречие. От Платона и до Гегеля это требование называлось диалектикой.
Это позволяет мне беспрепятственно говорить о радикальном имманентизме Платона или, если вам так больше нравится, о его материализме, тогда как чистый имманентизм неизбежно оборачивается простым спиритуализмом. Который мы обнаруживаем у Спинозы, Бергсона и – посмею ли я сказать это: у Делёза? (Lardreau G. L’exercice différé de la philosophie. À l'occasion de Deleuze. 1999. pp. 52-53)
Перевел – Александр Сковородко (https://t.me/nosmessiesordinaires) по изданию Lardreau G. L’exercice différé de la philosophie. À l'occasion de Deleuze. 1999. pp. 79-82.