Библия как источник богословия – что подразумевается под этим?
«Библия — это величайший памятник мировой литературы, поэтому каждому образованному человеку не помешает прочесть её». Примерно так я отреагировал на приглашение изучать Библию после того, как впервые в жизни услышал проповедь и посетил собрание новой христианской общины в моем городе в последнее июньское воскресенье 1993 года. Это было так не похоже на все, что я думал о христианстве до того дня. Я еще не знал, что это решение полностью изменит мою жизнь. Я не знал, что с того момента я навсегда буду вовлечен в общность с людьми, для которых Библия стала Книгой Жизни и что поиск верного её понимания станет одним из моих главных приключений. Я не предполагал, что из «древней и вероятно мудрой книги» она превратится для меня в живое и преображающее Слово, обращенное ко мне «здесь и сейчас», открывающее общение с Тем, Кто стоит за ней. Выбор темы этого эссе, как и изучение курса, в рамках которого оно написано, являются прямым продолжением поиска понимания того, что и каким образом открывает нам Библия, и что это означает для нас.
Говоря о Библии как источнике богословия уместно вспомнить слова Карла Барта о том, что суть богословия и само его существование проистекает не благодаря его собственным словам, но благодаря Слову, которое оно слышит и на которое отвечает. Богословие делает богословием не истолкование и объяснение Слова, но в первую очередь способность услышать и воспринять голос Бога в том, через что Он говорит с нами.[1] И такое наличие слуха, способность слышать, воспринимать, различать, напрямую влияет на отражение, воплощение, на ответ, на реакцию слушающего.
Для восприятия Слова необходим слух и в таком случае ответ на тему этого эссе, зависит от того, как и что именно слушает каждый конкретный отвечающий. Наш слух несовершенен, и нуждается в развитии чтобы услышать совершенное. Работая над курсом, я боролся со своими недопониманиями и предубеждениями, переосмысливал сложившиеся концепции и обнаруживал одновременно более точные и более широкие горизонты богословского мышления. Иными словами, критическая и конструктивная задачи богословия были применены к моим собственным верованиям. Например, к осознанию разницы между догматическим ядром, доктринами и мнениями, пониманию того, чем на самом деле являются ереси, к переосмыслению и даже открытию понятия Традиция, обретению ей места в моей системе веры, в частности, из-за необходимости общинного толкования Писания. Я начал слышать то, что ранее не слушал и различать то, что ранее казалось однотонным.
Сказанное выше может служить иллюстрацией к тем вопросам, которые поднял Роджер Олсон, говоря об источниках и нормах христианского богословия.[2] Он обозначил их как (1) основополагающий, (2) поляризующий и (3) истинный водораздел ортодоксального христианства, а именно:
- что является авторитетными источниками и нормами для определения истинных христианских верований;
- существует ли один источник и норма для христианской веры или несколько источников и норм;
- какова связь Писаний и Традиции.
Пожалуй, так или иначе любой христианин неминуемо сталкивается с этими вопросами. Где я могу найти подлинное откровение от Бога? У меня в распоряжении один или несколько источников? Если несколько, то почему? Если несколько, то какие? Как они взаимосвязаны и как они дополняют друг друга? Равны ли они по своей сути или различаются по степени авторитетности и роли? И что это значит для меня? Все это в свою очередь дает возможность существования разных комбинаций ответов.
Так каким же образом Бог открывает нам себя? Каким образом Он сообщает нам о себе? И какова роль Библии в этом?
Сэр Френсис Бэкон в своем трактате Advancement of Learning (1605) говорил о двух Книгах доступных человечеству для познания Бога: Книге Божественных Слов и Книге Божественных Дел. Это можно сравнить с тем, что богословие называет особым, специальным и общим, универсальным Откровением:
- Общее или универсальное откровение, где Бог говорит через творение и опыт (например совесть, сознание, культуру).[3]
- Особое откровение, в центре которого находится личность и служение Иисуса Христа, в своей конечной форме называющееся «Евангелием».[4]
Проявления общего откровения мы можем увидеть в природе, сущности человека, человеческой истории, искусстве, музыке,[5] науке. В то же время об особом откровении Евангелия Дженсен говорит:
«Евангелие — это Божье самооткровение, но единственное Евангелие, которое у нас есть, это то, которое полностью выражено записанным Словом Божьим во всей его полноте».[6]
То есть Евангельская весть доступная нам сегодня в своей нынешней и конечной форме это Библия. И совершенно очевидно, что она открывает нам, то, что по своей природе не способно поведать общее откровение. Рассматривая Книгу Божественных Дел, мы возможно подчерпнем что-то об их Вершителе, но она не в состоянии сообщить нам каков статус наших взаимоотношений с Ним. Безусловно она говорит нам что-то о Творце, как если бы мы, рассматривая картины художника или слушая произведения композитора, могли бы что-то предположить о характере их создателя, но, в сущности, без прямого общения, это оставалось бы лишь догадками.
Эту принципиальную разницу между двумя типами откровений хорошо отражает цитата Демареста которую приводит в своей работе Стенли Гренц:
Не сообщая спасительных истин, таких как Троица, воплощение или искупление, общее откровение опосредует убеждение в том, что Бог существует и что он самодостаточен, трансцендентен, имманентен, вечен, могуществен, мудр, добр и праведен.[7]
В сравнении с этим особое послание Библии говорит: «Ибо так возлюбил Бог мир…». Т.е. оно сообщает нам Его отношение и поэтому мы можем повторять вслед за Карлом Бартом: «Я знаю, что Иисус меня любит, поскольку так говорит Библия».[8]
В обобщенном смысле христианское богословие определяет четыре основных источника: Писание, Традиция, Разум и Опыт. И хотя среди христианского сообщества существуют разные взгляды о полномочиях каждого из них, очевидно, что Библия занимает совершенно особое место в силу своей природы, являясь основным источником, выражающим непосредственную волю Бога в отношении человечества. Миллард Эриксон формулирует это так:
Богословие — это библейское учение. Оно берет в качестве основного содержания ветхозаветные и новозаветные Писания. В то время как дополнительное понимание может быть получено путем изучения творения Бога, или того, что иногда называют книгой Божьего дела, именно слово Божье составляет содержание богословия.[9]
Здесь мы видим признание фундаментального авторитета Библии, в то время как остальным источникам отводится вспомогательная, дополняющая роль. О такой роли Библии говорят и другие богословы. Например, Уэйн Грудэм, определяет систематическое богословие как «любое исследование, которое отвечает на вопрос: "Чему учит нас сегодня вся Библия?” на любую заданную тему».[10] Гренц и Олсон в своей совместной работе утверждают: «Священные Писания являются основополагающими для всего, что мы делаем в богословии».[11]
Это безусловно не означает, что остальные источники не имеют никакой практической ценности. Напротив, они позволяют нам слышать Божий голос во всей его полноте. В сравнении с этим пренебрежение или отказ слушать что-либо кроме Библии подобны пешеходу, переходящему нерегулируемый дорожный переход в закрытых наушниках, в которых кроме собственной (пусть и прекрасной) музыки не слышно ни других пешеходов, ни сигналов машин, ни визга тормозов. И если мы хотим быть «верующими людьми Бога в современном мире»[12], нам необходимо развивать способность узнавать Божий голос в том числе и в голосах окружающего нас мира. Так Рональд Ролхейзер[13] говорил о таком распознавании и в голосе Писаний, и в голосе профессиональных богословов и ученых-библеистов, голосе энтузиазма и благочестия, голосе бедных и голосе искусства. Но при этом он обозначил очень важную черту: среди них лишь голос Писания является нормативным. [14]
Олсон в этом отношении подчеркивает:
Традиция, разум и опыт не являются источниками и нормами так же, как или на одном уровне со Священным Писанием, что само по себе отражает для христианской традиции-сообщества саму природу Бога в согласованном порядке.[15]
Таким образом, поскольку Писание «обладает правом определять правильную веру и практику»,[16] мы отвечаем на основополагающий вопрос тем, что именно оно является авторитетным источником, «информирующим» и «формирующим» каноном для Божьего народа, «нормирующей нормой» богословия.[17]
Возможность принятия иных источников богословия помимо Библии — это область поляризующего вопроса. Поляризующий он потому, что действительно может развести христианское сообщество по разным лагерям. Пожалуй, больше опасений (по крайней мере из моего опыта) находится в лагере тех, кто сомневается в целесообразности таких источников помимо Библии. Скорее всего такое внутреннее сопротивление вызвано опасением перед возможным принижением библейского авторитета и в конечном счете боязнью соскользнуть с твердых позиций веры. В действительности же, учитывая различия природы веры и природы богословия, все это самой вере никак не угрожает. Вера по своей сути одна, по своему существу неизменяема, вне культурного влияния, связует истину и сознание. Богословие же множественно по сути, изменяемо, культурно обусловлено и может быть предметом обсуждения в своих не нормирующих формах.[18] Это значит, что здесь нет никакой опасности для веры поскольку ортодоксальная вера неизменяема. Опасность лежит лишь в области пересмотра своих богословских позиций, не авторитета самой Библии, а того, как мы понимаем эту авторитетность и как на практике работает ее нормирующая функция в соотношении с другими богословскими источниками.
В этой связи примечательна оценка, которую Н.Т. Райт дал, по-видимому, происходящему в другом лагере:
В современном богословии Библия все чаще рассматривается как один из множества первоисточников — для одних важный, глубокий, дарующий вдохновение; для других — загадочный и неясный. Однако никто не задумывается о том, что христианское богословие может и должно подчиняться ее авторитету, предлагая теоретическое обоснование этого авторитета.[19]
Фактически мы видим еще одно заявление о необходимости упорядочить наше понимание взаимоотношений источников в соответствии с их приоритетностью, при этом начиная с номера «два», ведь предыдущий уже занят. Это справедливо поскольку Библия обладает первостепенным определяющим правом, в отличие от остальных источников. Это довольно легко признать в отношении Опыта и Разума. Но как быть с Традицией? Разве она не обладает определяющим правом? Я полагаю, что оправданным ответом на это будет: «если и обладает, то во второстепенном качестве», поскольку она, согласно трехчастному определению Барта,[20] в конечном счете является совокупностью ответов как на воплощенное, так и записанное Слово.
Как отметил Олсон, преодолеть водораздел в христианском сообществе в вопросе связи Писания и Традиции одним мановением руки представляется мало возможным, но что возможно и полезно, так это оставив чрезмерные полярности, осмыслить роль Писания в, пусть и не совершенной, аналогии с ролью Конституции:
Священное Писание является нашим высшим авторитетом для христианской веры и практики, потому что оно вдохновлено Богом и потому что именно этот конституирующий текст создает христианскую идентичность в терминах веры.[21]
Когда христианское сообщество в поиске истинно христианских верований и практик обращается к своим богословским источникам, представляется чрезвычайно важным то, какую мы видим между ними модель взаимоотношений. Для кого-то это может быть четырехугольником Писания, Традиции, Разума и Опыта,[22] но каким именно он будет, напрямую зависит от нашего осмысления. В свете всего вышеизложенного мне бы хотелось отойти от такой плоской модели к трехмерной. Не претендуя на оригинальность и сознавая относительное отсутствие изящности, я называю ее «трехногий табурет на столе». И хоть ставить табурет на стол не принято, обычно мы делаем это, чтобы дотянуться до чего-то недосягаемого. В этой модели Традиция, Разум и Опыт представляют ножки, стоящие на основании Писания. Координаты их расположения не фиксированы, но и не произвольны и определяются нашим текущим витком герменевтической спирали, которая, в сущности, является отображением нашей способности слышать, воспринимать, отражать и воплощать.
[1] Karl Barth, Evangelical Theology: An Introduction (Grand Rapids, Mich: Eerdmans, 1979), pp. 16, 18, 23.
[2] Roger E. Olson, The Mosaic of Christian Belief: Twenty Centuries of Unity and Diversity, Second Edition (Downers Grove, Illinois: IVP Academic, 2016), pp. 50, 52, 66.
[3] P.F. Jensen, ‘Revelation’, in Evangelical Dictionary of Theology, ed. by Daniel J. Treier and Walter A. Elwell, Third edition (Grand Rapids, Michigan: Baker Academic, 2017), p. 747.
[4] Jensen.
[5] Norman L. Geisler, Baker Encyclopedia of Christian Apologetics (Grand Rapids, Mich: Baker Books, 1999).
[6] Jensen, p. 748.
[7] Stanley J. Grenz, Theology for the Community of God (Grand Rapids, Mich: W.B. Eerdmans, 2000), p. 134.
[8] Однажды Карла Барта попросили суммировать его богословие, все чему он научился за всю жизнь в одном лишь предложении. Подумав, он процитировал слова из гимна: "Я знаю что Иисус любит меня, потому что об этом мне говорит Библия".
Roger E. Olson, ‘Did Karl Barth Really Say “Jesus Loves Me, This I Know….?”’ <https://www.patheos.com/blogs/rogereolson/2013/01/did-karl-barth-really-say-jesus-loves-me-this-i-know/>.
[9] Millard J. Erickson, Introducing Christian Doctrine, ed. by L. Arnold Hustad, Third Edition (Grand Rapids, Michigan: Baker Academic, 2015), p. 4.
[10] Wayne A. Grudem, Systematic Theology: An Introduction to Biblical Doctrine (Grand Rapids, Mich: Zondervan Pub. House, 1994), chap. 1.
[11] Stanley J Grenz and Roger E Olson, Who Needs Theology?: An Invitation to the Study of God. (Downers Grove: InterVarsity Press, 2009), chap. 6.
[12] Grenz and Olson.
[13] ‘Curriculum Vitae | Ron Rolheiser’ <http://ronrolheiser.com/about-ron/curriculum-vitae/>.
[14] Ronald Rolheiser, ‘Teaching and Spirituality’ (presented at the ICOC Global Teachers Forum, Oblate School of Theology, San-Antonio, TX, 2020).
[15] Olson, The Mosaic of Christian Belief, p. 68.
[16] Erickson, p. 7.
[17] Grenz and Olson.
[18] Rolheiser.
[19] N. T Wright, Scripture and the Authority of God (London: SPCK, 2005), para. Scripture and Theology.
[20] В своей "Церковной Догматике" Барт определяет Слово Божье как Воплощенное Слово (событие Иисуса Христа), Записанное Слово (Писание) и Провозглашенное Слово (проповедь).
[21] Olson, The Mosaic of Christian Belief, p. 67.
[22] Четырехугольник Уэсли (Wesleyan Quadrilateral). Термин введен американским ученым Альбертом Аутлером, одним из выдающихся специалистов 20 века по работам Джона Уэсли.