Рыба-молот 6. Рональд Фрай.
18. Фейерверк
Стены не сильнее людей, которые их защищают.
Философствовать о войне под огнем бесполезно.
Через день после возвращения из отпуска, 4 марта, я снова оказался в Вэнсе, разговаривая с адвокатами. 23 февраля, в день моего отъезда домой, начальство, расследовавшее дело об уничтожении «Хаммера», сообщило мне, что с меня не будут взыскивать всю стоимость грузовика (возможно, они проверили мою кредитную линию и выяснили, что она составляет менее 250 000 долларов), а только снимут половину месячного жалования. Это все равно было принципиально неприемлемо, поскольку никто не раскрыл, какой блестящий план армия придумала для грузовика, если бы Джейсон не превратил его в металлолом.
В данный момент мы находились в середине процесса, называемого «Отчет об обследовании» ООС (ROS), юридической процедуры, разработанной для оценки виновности в порче имущества на основании «пренебрежения» - последнее, что происходило в тот день. Именно в этом отчете было указано на лишение двухнедельного жалованья.
Подполковник Кастер, надо отдать ему должное, сказал полковнику Херду, что любую цену, которую ROS взыщет с меня, он должен разделить с ним, так как он поддерживал мое решение на месте. Я оценил этот жест, но согласиться отдать даже недельное жалованье мне показалось равносильным признанию ошибочности решения о подрыве грузовика. Я не был готов к этому. Поэтому через неделю в марте я снова был в Баграме и разговаривал с офицерами из JAG об обжаловании решения. Я возмущался тем, что мне приходится заниматься возмещением ущерба, но я знал, что поступил правильно, и не собирался сдаваться без боя.
Когда я прибыл в Кэмп-Вэнс, меня ждала засада: меня вызвали на встречу с полковником Хердом, которая оказалась формальным допросом. Я стоял по стойке «Смирно» перед полковником и отвечал на ряд вопросов «Да, сэр» и «Нет, сэр», а майор сидел рядом и делал заметки.
«Вы не получили приказ не уничтожать грузовик?».
«Сэр, я понял, что приказа на ликвидацию из «Апачей» не было, вот и все».
«Знали ли вы, что оперативная группа отправляла CH-47 со строповочной загрузкой, и что вы, таким образом, уничтожили машину без необходимости?».
«Нет, сэр. Я так и не получил никакой информации о том, что существует план по переброске грузовика. При всем уважении, сэр, как долго мы должны были ждать прибытия этого вертолета? Должны ли мы были охранять грузовик всю ночь?».
«Капитан Фрай, вы знаете стоимость «Хамви»?
Возможно, я не знал ее до копейки, но я мог предположить, основываясь на выставленном армией счете. «Да, сэр», - сказал я.
После, казалось, еще десяти минут вопросов полковника, у меня появилось несколько собственных.
«Сэр, если вы считаете, что я не подчинился прямому приказу, почему вы пытаетесь наказать меня рапортом об обследовании, а не военным трибуналом?».
«Сэр, если бы вы были на моем месте в тот день, с небольшими силами и средствами, под прицелом врага, сделали бы вы то, что сделал я, или провели бы всю ночь, защищая грузовик, который фактически уже был уничтожен?».
Ответ полковника напомнил мне, что у него была репутация «крепкого орешка». «Я бы подчинился приказам, которые мне отдали, капитан».
Крепкий орешек или нет, но это был шокирующий ответ. Следующие слова, которые вырвались у меня изо рта, грозили мне отстранением от командования, но в тот момент я руководствовался инстинктом и чувством справедливости. Я проговорил то, что считал нужным.
«Сэр, мои люди благодарны, что в тот день командовал я, а не вы».
Полковник Херд сохранил самообладание, но секретарь поднял глаза, и его рот слегка приоткрылся. Я не знал, чего мне будет стоить моя дерзость. Возможно, полковник тоже не знал. В любом случае, этот комментарий закрыл заседание. Херд посмотрел на меня спокойным взглядом и сказал: «Капитан, вы свободны».
На этом все закончилось. Уходя, выполнив «воинское приветствие» и повернувшись «кругом», я подумал, что одержал маленькую моральную победу, хотя реальный исход моего дела оставался под вопросом. Я не знал и не заботился о том, как долго это продлится. Я чувствовал себя застрявшим в правовом лимбе здесь, на ПОБ, и мне очень хотелось вернуться к своей группе в лагерь. Я не был освобожден от командования, и мне не терпелось к нему вернуться.
Это заняло еще один день - день, который оказался особенно неподходящим временем для моего отсутствия. Рано утром 9 марта - фактически, посреди ночи - меня поднял с койки CSM Аллен Смитти, который находился в Вэнсе и координировал снабжение.
«Что случилось, Смитти?» спросил я.
Его ответ вызвал у меня еще большее недовольство тем, что мое возвращение в долину было отложено из-за этого юридического фиаско.
Я накинул одежду и поскакал в оперативный центр, где я мог узнать по спутниковому радио, что происходит с моими ребятами. Там было несколько радиостанций, отслеживающих разные каналы. На одном канале я слышал, как Кортни говорит с авиацией. На другом Рэнди - в ту ночь он был фактическим командиром лагеря - передавал сводки боевому капитану в Вэнсе. То, что я услышал, усилило мою обиду на то, что меня вытащили из лагеря, но это также заставило меня гордиться тем, как работает команда. Я чувствовал зависть от того, что не участвовал в сражении, и в то же время вину за то, что меня не было рядом в то время, когда я мог бы командовать.
На фоне переговоров Кортни и Рэнди я слышал взрывы и отрывистые звуки стрельбы из оружия, используемого группой. Я надеялся, что большинство из них были нашими, но чувство тревоги в голосе Кортни подсказывало мне, что поддержка с воздуха будет необходима. Время от времени кто-нибудь из сотрудников, сидящих рядом со мной в оперативном центре, высказывал Рэнди свое тактическое мнение или запрашивал незначительные подробности о ситуации, и я вежливо отмалчивался, чтобы Рэнди мог сосредоточиться на бое. Находясь на расстоянии более ста миль, это было самое большее, что я мог сделать. Рэнди, как и ожидалось, отлично справился с руководством лагерем в ту ночь.
С того места, где я сидел, казалось, что бой длился около часа. Я слушал, пока стрельба то вспыхивала, то затихала и закончилась приглушенным рокотом издалека, который, как я узнал позже, был звуком выстрела из пушки A-10. Около часа ночи, когда голос Рэнди сообщил мне, что все закончилось и лагерь в безопасности, я прошептал благодарственную молитву и отправился спать.
На следующее утро, когда я вернулся в лагерь и получил доклад от Рэнди и Кортни, я составил более полное представление о том, что произошло.
Сразу после полуночи того утра лагерь «Благословение» подвергся ракетному обстрелу, гораздо более продолжительному, чем те спорадические залпы, к которым мы привыкли. Ранее мы получали информацию о том, что готовится крупное нападение на лагерь, и, судя по интенсивности обстрела, Рэнди решил, что это может быть именно оно. Он поднял всех, кого еще не разбудили ракеты, и направил их на боевые позиции. Минометы открыли огонь, как только ОП определили вероятные места запуска на южных хребтах. Вскоре к ним присоединились наша недавно приобретенная 107-мм ракетная установка и 14,7-мм зенитная пушка - единственное вооружение, которое могло достать до этих удаленных точек.
Мы уже привыкли к тому, что обстрелы ограничивались тремя-четырьмя ракетами в течение нескольких минут, а затем наступала тишина. В эту ночь, спустя пятнадцать или двадцать минут, они все еще продолжали прилетать - и все ближе. Кортни и Роджер, расположившиеся в укрепленном мешками с песком укрытии на крыше командного домика, слышали, как на северо-западе, сразу за лагерем, разгорается бой. Было похоже, что ОП «Лавина» ведет перестрелку. Сводка от командира отряда подтвердила, что они вступили в бой с силами, пытающимися занять возвышенность над лагерем.
Видя необходимость в поддержке с воздуха, Кортни связался по рации с Баграмом. Пока он пытался обеспечить поддержку, в бой вступила новая угроза с юго-востока.
В темноте ребята в Блессинге не могли видеть эту новую угрозу, но они могли чувствовать ее присутствие в виде стрельбы из пулеметов и РПГ. Жители кишлака, которые были ближе к нападавшим, сообщили на следующий день, что их было около сорока человек, что они были одеты в камуфлированную боевую форму типа армии США и что они вели огонь с макового поля примерно в двухстах ярдах от наших ворот Джона Уэйна.
Это была лобовая атака, о которой нас предупреждали, и тот факт, что нападавших было всего сорок человек, а не 150, как нам сообщали, был слабым утешением для осажденного гарнизона. Снаряды сыпались туда-сюда перед воротами, и в какой-то момент молодой морпех, стоявший у пулемета прямо под Кортни и Роджером, получил прямое попадание из РПГ. Выстрел попал в мешки с песком в бункере, и показалось, что позиция морпеха была уничтожена взрывом.
Как описал это Кортни: «Мы вели плотный огонь. Мы выдавали столько, сколько получали, а здание становилось похожим на швейцарский сыр. А тот молодой морпех... Я повернулся к Роджеру и сказал: «Этого парня больше нет». Но потом дым рассеялся, и я услышал, как он сказал: «Вот сукины дети!», и он вернулся к своему M-240B, посылая свинец в атакующих. Его ранило осколками в лицо, но он снова в бою».
Штурм продолжался еще двадцать минут, пока в зоне видимости не появились два самолета А-10, которые поднял Кортни. Когда они приблизились и Кортни крикнул, что A-10 собираются сделать пушечный залп, несколько человек из отряда морской пехоты лагеря упали на землю; только после атаки их сержант объяснил Рэнди, что они случайно попали под обстрел A-10 в Ираке и по понятным причинам были напуганы тем, что это может повториться.
Что касается нападавших, то они поступили так, как всегда поступали боевики Талибана, когда на месте появлялся Warthog: отступили на более безопасную позицию. В данном случае это был Нангалам. Половина отряда скрылась в здании на его окраине, а другая половина растворилась в темноте.
В этот момент, когда фронтальная атака была отбита, Кортни предстояло принять решение. Как специалист по тактическому авианаведению, отвечающий за наведение авиаударов, он имел полное законное право определять, что делать, как он считал нужным - не было необходимости запрашивать разрешение вышестоящего командования. Он видел пятнадцать или двадцать вооруженных людей, которые только что пытались захватить лагерь «Благословение», а теперь укрывались в хорошо различимом дувале. Поэтому он сделал очевидный, на его взгляд, шаг: приказал пилоту A-10 атаковать этот дувал. Так близко к лагерю и в населенном пункте, пилоту требовалось получить разрешение на атаку от командира наземного подразделения. Рэнди не колебался.
Самым впечатляющим, если не самым смертоносным оружием Warthog является 30-мм «пушка» типа Gatling, способная выплевывать семьдесят выстрелов в секунду бронебойными или зажигательными снарядами. Когда наводчик начал стрелять, прошло всего несколько секунд, прежде чем дело было сделано. Второй пилот последовал его примеру и выпустил еще одну очередь из своей пушки. Здание, обстрелянное пушками A-10, превратилось в огненный шар.
«Сначала я подумал, что мы попали не в то здание», - объясняет Кортни. «Рядом с укрытием нападавших находилась бензоколонка, и я подумал, что наводчик промазал и попал в бензохранилище. На самом деле он попал в баллон с пропаном рядом с целью. Так что мы накрыли нужное здание, и на этом волнения закончились».
Когда атака закончилась, ODA, афганцы и морские пехотинцы подвели итоги. Они были рады обнаружить, что только морпех, находившийся в бункере у командного пункта, получил реальные ранения. (Когда его осколочные ранения зажили, я представил его к награде). Что касается морпехов на ОП «Лавина», то они отчаянно нуждались в пополнении боеприпасов, но потерь не понесли. Пока все хорошо.
Но возбуждение еще не закончилось.
Позже тем же утром, когда командование получило подробную информацию о ходе боя, мы приступили ко второй фазе ликвидации последствий. Уничтожив убежище нападавших и неизвестное количество самих нападавших, самолеты А-10 вызвали, как теперь говорили, жертвы среди гражданского населения. Молодой человек, который находился в здании - на самом деле он был братом одного из наших бойцов - был убит выстрелом из пушки Гатлинга или взрывом. Он мог быть невинным гражданским лицом, а мог быть и нападавшим.
Узнать это было невозможно, но в этот период войны побочный урон был очень чувствительным вопросом. Всего за несколько дней до этого международное агентство Human Rights Watch опубликовало доклад, осуждающий «злоупотребления американских войск в Афганистане».[1] Хотя никогда не бывает хорошего времени для того, чтобы пострадали некомбатанты, это было особенно плохое время для такого инцидента.
Никто не был более заинтересован в этом факте, чем начальство в Баграме. Около 11 часов того же утра, когда я заканчивал работу над апелляцией в JAG, мне сообщили, что «Черный ястреб» ждет, чтобы доставить меня обратно в лагерь Блессинг. Меня должны были сопровождать офицер по связям с общественностью, кто-то из отдела уголовных расследований[2] и два агента ФБР - команда мечты, собранная для того, чтобы «не было никаких проблем».
Когда мы приземлились в Блессинге, я увидел, что морские пехотинцы и ASF ведут себя с заслуженным чувством гордости и удовлетворения. Меня удивил ущерб, нанесенный лагерю, и еще больше удивило то, что его защитники не понесли серьезных потерь. После того, как я поздравил Рэнди с успешным ведением боя, я отозвал его и Кортни в сторону, чтобы сказать им, что с ними хочет поговорить команда юристов. Знакомство состоялось, а затем мы отправились в сопровождении агентов ФБР и других следователей в Нангалам.
Там мы встретили жителей кишлака, явно впечатленных мощью А-10, которые рассказали нам свою версию случившегося, пока парни из ФБР делали замеры сгоревшего здания и фотографировали ущерб. Когда через час мы покидали кишлак, следователи, похоже, были довольны тем, что, хотя смерть молодого человека была прискорбной, не было никакого злого умысла или халатности со стороны ODA или пилотов A-10, Кортни или «Ромео Дельта». Самолеты поразили законную цель - убежище нападавших - и непреднамеренно нанесли побочный ущерб. Это была первая встреча ODA с этим несчастным термином.
Тот факт, что армия направила юридическую группу для расследования происшествия, показал, что они серьезно относятся к подобным инцидентам. Веские причины, по которым они должны это делать, начинаются с гуманитарного порыва, лежащего в основе всех законных военных действий. Если мы находимся в Афганистане для того, чтобы защищать людей, то, следовательно, последнее, чего мы хотим, это причинить вред некомбатантам. Были и юридические причины избегать подобных инцидентов. Женева, Международный уголовный суд, многовековой консенсус теоретиков справедливой войны - все это говорило в пользу защиты невинных гражданских лиц. Не в последнюю очередь существовала и прагматическая причина. Каждый раз, когда афганский мирный житель погибал в результате ошибочного ракетного обстрела, ночные послания талибов осуждали виновных как убийц, и десятки новых джихадистов вступали в их ряды. Сопутствующий ущерб был одной из лучших вербовочных ставок противника.
Наше командование понимало, что, хотя потери среди гражданского населения неизбежны, их можно свести к минимуму (официальный термин - смягчить), придерживаясь правил ведения боевых действий. Цель военных - не нереалистичная цель нулевых потерь, а достижимая цель «пропорциональности». Согласно официальной директиве, гибель «защищенных гражданских лиц» вызывает сожаление, но допустима «при условии, что сопутствующий ущерб не является чрезмерным по сравнению с конкретным и прямым военным преимуществом, ожидаемым от атаки».[3] Именно для того, чтобы убедиться в соблюдении этого принципа, юридическая группа проверила ущерб, нанесенный Нангаламу.
Никто не знал, закончится ли на этом дело, или же придется еще разговаривать с начальством, заполнять новые отчеты и, возможно, проводить официальное расследование. Но, по крайней мере, на этот день, казалось, все было решено. Трио вернулось в Баграм, чтобы подать рапорты, а я поздравил свою группу с надежной защитой - отражением самой крупной атаки, которую мы видели до этого момента.
Теперь нам предстояло разобраться с мертвым мирным жителем. Никто никогда не узнает, был ли он боевиком Талибана или просто заснул не в том месте и не в то время. На самом деле, были даже некоторые сомнения в том, были ли вообще жертвы среди гражданского населения: никто никогда не показывал нам тела. Какой бы ни была правда, добрые жители Нангалама не были счастливы, а родственники предполагаемой жертвы, конечно, были подавлены. Ситуация требовала еще одной формы контроля урона. Правильная цель или нет, мы должны были загладить свою вину.
Несмотря на двусмысленность ситуации, большинство из нас переживали за смерть этого человека и за то, как она повлияла на его брата в нашей роте ASF. Поэтому через несколько дней после нападения мы с Рэнди решили нанести покаянный визит в Нангалам. В итоге мы нанесли три отдельных визита семье погибшего, извинились за трагедию, попросили у них прощения и согласились выплатить им компенсацию за кровь, требуемую кодексом пуштунвали: козу и сто фунтов риса. Это удовлетворило их юридически, если не эмоционально, и я был поражен тем, что, даже несмотря на свое горе, они, казалось, оценили нашу готовность соблюдать их обычаи. Очевидно, что ни одна предыдущая сторонняя сила не проявляла такого уважения.
Мои собственные чувства по поводу этого инцидента представляли собой сложную смесь гордости за работу моей группы, гнева на того, кто инициировал нападение - вероятно, Абу Ихлас, согласно нашим данным, - и разочарования в местных жителях за то, что они не предупредили нас о плохих парнях, которые скрывались среди них. Это была уже старая история. Нельзя было тратить много времени на сетования по поводу того, что, по известному выражению Мао[4], люди - это океан, в котором плавают партизанские рыбы. Отделить их от этой стихии было постоянной борьбой. В данном случае оказалось, что жители кишлака на востоке, которые могли заранее знать о нападении, не имели мобильных телефонов, чтобы предупредить нас о его приближении. Тем не менее, сам факт того, что это произошло, удручает.
Нападение 9 марта было первым случаем, когда наша оборона подверглась настоящему испытанию. Они держались хорошо. У нас была информация, что несколько врагов были убиты, а штурм подошел к лагерю не ближе, чем на двести метров, после чего был отбит. ODA продемонстрировала, что, хотя она твердо придерживается подхода «сердца и умы», в первую очередь она является боевым подразделением, с которым нужно считаться.
Результат, несомненно, нанес удар по моральному духу противника. Как иногда шутили представители SF, мы были похожи на вооруженных послов или Корпус мира с оружием. На самом деле, с учетом всех захваченных или сданных пулеметов, у нас на периметре было больше оружия на человека, чем на любой другой военной базе в Афганистане. Когда ODA ответила на нападение, они смогли продемонстрировать впечатляющую огневую мощь.
Этот факт не остался незамеченным жителями долины. Когда на следующий день наш противник начал распространять информацию о том, что лагерь Блессинг был захвачен и все американцы убиты, все восприняли эту пропаганду как смехотворную. Тем не менее, это был показательный пример того, что наш противник отклоняется от курса - укрывается в кишлаках или надевает американскую форму. Основываясь на разведданных, я был уверен, что за всем этим стоит египтянин. Мне все больше и больше хотелось встретиться с ним лицом к лицу.
[1] Отчет Human Rights Watch "Несокрушимая свобода" от 7 марта 2004 года доступен по адресу http://www.hrw.org/reports/2004/03/07/enduring-freedom-0. (прим.автора).
[2] Criminal Investigation Division.
[3] Из публикации Объединенного комитета начальников штабов Joint Targeting (JP3-60), Приложение A: Юридические аспекты при определении целей. Январь 2013 года: A2. (прим.автора)
[4] Затяжная народная война (кит. трад. 人民戰爭, упр. 人民战争) — наука о стратегии ведения партизанской войны, разработанная Мао Цзэдун и затем развитая маоистскими партиями. http://library.maoism.ru/on_protracted_war.htm