Никита Немцев. «Иуда угощает»
– Это мы на случай, если в аду окажемся, тренируемся. Там воздух же говёный, хе-хе-хе-хе!
С улыбкой до неба, бородой Моисея, детскими ресничками, в худи, шортах и панаме – у водника стоял Искариот, Иуда.
Когда-то Иуда и рэпером был, и кочегаром был, и золото мыл, и фальшивомонетчиком, и на «Скорой», и на лесоповале, и со скинхедами тусил, и с нацболами – весь Владивосток ему кидал респекты! А теперь остепенился – теперь он манагер, каких не воображал себе сам Господь!.. Он мог бы сделать кучу артистов, андеграунд Малиновки поднять – и пацанам покушать было бы, и топы музлом незашкварным подкачать, но… имя уж какое-то… не очень. Ну то есть, ты, Иуд, конечно, извини, мы тебя обидеть не хотим, но…
Его столько раз посылали, разводили и кидали, что удивительно вообще, как это у него водились какие-то деньги. Иуда подгрущивал малость, но не унывал – и опять с тонкостью еврейского анекдота предлагал свою дружбу каждому встречному бомжу, а те опять отшарахивались, едва только заслышав имя.
– Ну чё – ещё банку опустишь или как? – Улыбаясь безгранично, Иуда стоит над водником, исполненным спирального дыма.
– Не, пасиб. – Тёма весь кашлял и чихал, осмысляя фракталы и пытаясь не выблевать только что выкуренное.
– А! Пошла химочка! – Иуда улыбнулся и прикончил водник сам. Не выдыхая – он затянулся клубничным вейпом вдогоночку. – Ну чё, боец – теперь на Орлинку.
Тёма воскрес из дивана и пошёл за Иудой в коридор. Пока он сидел на полочке для обуви, копошась в бардаке своей паранойи, Иуда рассматривал его стоптанные ошмётки, когда-то бывшие кедами:
– Погодь. Это чё за педали у тебя?
– Да так, в переходе купил. В Питере.
– Не, брат, так не пойдёт. Надо тебя обуть.
– В смысле? – Тёма завис в одном ботинке.
– Да ща, по-быренькому. – Иуда надел свои отполированные банановые «Адики» и поправил панаму.
– У меня дома нормальные кроссы есть… – Тёма жалко лепетал.
– Не канифоль. Погнали. – И открыл дверь в подъезд.
Тёма был рэпер – MC Абстрактный Русофоб (почти тысяча подписчиков), а Иуда его продюссер: вместе они выпустили несколько синглов и даже целый сольник. Когда Иуда предложил ему концерт во Владивостоке, Тёма с радостью бросил свой Вышний Волочёк, доехал до Москвы и сел на самолёт (Иуда башляет).
И в подъезде, и в лифте, и уже выйдя во двор – Тёма всё пялился в свои убитые кеды: живёт с мамой, работает курьером, даже кроссовки купить не может… И рэпак у него вторичный (он честно косил под Бабангиду) – и зачем вообще весь этот хип-хоп, зачем он семь часов летел сюда и курил эту мудацкую химку? Хотелось всё бросить и назад в свой Волочёк, забиться в комнату, заказать пиццу, включить GTA San Andreas и не просыпаться, никогда.
Разумеется, выступать было стрёмно. И по накурке в чужом городе стрёмно. И вообще Иудина улыбка до неба – стрёмная какая-то... Но вот спускаются они со двора (хрущёвки на сопках запутываются в лабиринт), садятся в такси (Тёма не помнил, когда последний раз ездил на такси – в Вышнем Волочке их как будто не существует) – и под «Радио Шансон» едут к какому-то тэцэ (как в нулевых, как в детстве). После двух бесконечных эскалаторов (а Иуда молчит… почему он молчит?) они оказываются в магазине – сокровищнице всех кроссовок мира. Тёма смотрит на ряды коробок и в ужасе съёживается (честно говоря, сам он обувь никогда и не покупал).
– Да не ссы ты, не в школу ж отдаём, хе! Тут нормальный дискаунтер – смотри где-то в районе четырёх кэсов. А потом пойдёшь – красавчиком по гетто.
– Лады... – Тёма чувствовал себя неловким подростком (у него всего-то девять классов образования).
– О! Исус, братан – салям алейкум!
Иуда обнял какого-то пузатого колумбийца и отлетел, а Тёма остался один на один с этими страшными, нескончаемыми, невыносимыми рядами коробок – и мыслями о том, что, в сущности, ничего не изменилось: только теперь не папа в магазин водит, а Иуда.
Где-то полчаса он мучительно ходил: то одно возьмёт, то другое, то обратно поставит, то первые возьмёт – эти малы, эти мудацкие, эти дорогие, эти дешёвые.
Вдруг – волшебная рука поставила перед ним коробку со словами:
Сам же Иуда – скрылся за стеллажом.
Тёма открыл коробку: белые, с едва намеченным чёрным штрихом на пятке, кеды – классика уровня Баха, да ещё под джинсы идеально подходят... Тёма всмотрелся в ценник и проговорил:
– Но, Иуда, – они пять тысяч стоят…
– А? Да забей, главное, чтоб педали сидели. Нам ходить сегодня много.
– Точно? Ты уверен? – Тёма благородно держал коробку, точно самурайский меч.
– Да точно-точно! – Иуда убедительно кивнул. – У настоящих ниггеров должны быть настоящие бренды, как грится.
Тёма, с набегающими слезами, посмотрел на свои убитые кеды, а потом на сияющую коробку: он был абсолютно уничтожен, растоптан, жалок – совершенно недостоин этого дара. Белые «Найки»! Всю жизнь, по всем подъездам и подвалам, он всегда ходил в самых всратых палёных «Адиках» чёрного потрескавшегося цвета…
– Спасибо, – выговорил он просто.
И тут же расплакался как младенец:
– Я недостоин, я недостоин, я недостоин!!.
– Да ладно тебе. Хорош! Ну хорош! – похлопал его по плечу Иуда. – Чё ты так распереживался? Как будто я тебе почку отдаю.
Обув Тёму в новое, они вышли из тэцэ, купили по баночке чая с молоком (Иуда угощает), пересекли трассу и по мудрёно закрученным дворам стали подниматься на сопку (Иуда курил свой вейп на ходу). Горка была порядочная – кровь билась, солнышко жарило, дыхание принялось отбивать какой-то ритм – Тёма смотрел как выписывают этот ритм новенькие кроссовки и думал (мизинчик как-то неудобно подворачивался – ну ничего, разносятся!): а что если это развод? что если это палево? Если его не в этом смысле «обули»?.. Может, это услуга за услугу или… или Иуда хочет сдать его ментам???
К тому моменту, как они поднялись – по пыльной дороге, мимо телевышки – на вершину, Тёма был уже в решительной паранойе.
– А это у нас Орлинка. – Иуда щёлкнул баночку, прихлебнул и сел возле креста.
А со всех сторон – Владивосток качается своими кранами, заливами, вышками, стекляшками, цветастыми домами, на сопках бункера́ми (ритм холмов – это ритм хип-хапа), магистралями из праворульных тачек, перспективными ухабами: колесо обозрения – избитая ледяным штормом тропическая зелень – у ребят во дворе под пивчик «Мумий Тролль» и в Тихий океан мглится горизонт, йоу!
Среди разбитых ступенек и русской тоски вместе с дальневосточной вишней пробивалась Калифорнийская ништяковость – расцветая городом олдускульного рэпа, японских иероглифов и свободных штанов.
– Летом у нас вообще Майами-бич. Ну и мост Сан-Францисский – короче, иностранцам по кайфу, – сказал Иуда, сидя под крестом, а затем плавным движением достал из-за уха самокрутку.
Тёма оглянулся: смешные детские реснички, какой-то странный порез на шее…
– Внатуре Калифорния, – сказал Тёма и, немного шатаясь, подсел.
Достал из кармана «Донской табак», закурил. Бросил недоверчивый взгляд на высокий крест из сварных труб…
– Чего? – Тёма брыкнул головой.
– Шмекать будешь? – Иуда протянул в двух пальцах дымящийся косячок.
– А ты в недвижимость не превратишься?
– Ну это когда человек в мясо накурился и ходить не может.
– А-а-а. Да не! – сказал Тёма и приложился, давясь, умирая.
Он не чувствовал зубов и слюны – его откинуло от тела подальше, куда-то в засморканный падик Вышнего Волочка, в серую шапку и бичёвскую куртку, в пятнадцать лет – когда с друганами слушали «Басту» с кнопочной мобилы, убивались в хлам дешёвым гашем через бутылку, пили лимонад «Аян», и жизнь была такая долгая, что казалось так и будет всегда: так и будут смотреть сквозь текстуры стен, читать фристайлы, кататься в хохоте, материть бабок, а потом забиваться к старшему брату рубать в Mortal Kombat на «Сеге».
И где всё это?.. В обрывке дыма, улетевшем, во рту бомжа осиротевшем… – в голове потихоньку собирался тречок.
Свежий ветер рванул – в солёных капельках моря – Тёма обнаружил себя жующим корейское мороженое в вафле и покорно следующим за Иудой: тот стремительно шёл метрах в двадцати впереди – как маяк в молочном тумане…
А туман действительно откуда-то налетел.
– ...Ну конкретно задушнили, короче. И тогда пошли они в притон к моему кенту, Донору – тут, у нас на районе. Чтоб ты понимал – Донор был барыга-меценат, в Находке у него… – Иуда рассказывал очередную байку без начала и конца, повисшую в вечности на нитке.
Из мутного тумана (улицы сменялись как слайд-шоу; или это была одна и та же улица?) выныривали холмы, эстакады, трамваи, корейцы, стройки какие-то – и обратно в туман. Тёма ощупывал языком нёбо и не мог обнаружить зубов: он вообще удивлялся как его ноги идут – они же травинки богомола!
В лицо выкатилось помпезное здание с карфагенскими дверями и красными коврами – Иуда притормозил:
– А здесь у нас кинотеатр «Уссури». Он знаменит своими туалетами.
Не вяжа слова, не на своих ногах, Тёма вслед за Иудой спустился по бархатным ступенькам и мимо зеркал и раковин – к кабинкам. Он заперся: вместо похабных надписей и игривых телефонов – на держателе для туалетной бумаги лежала красная книжица: Новый Завет. Недолго думая, Тёма спустил штаны, уселся и открыл книгу:
Оглянулся по сторонам подозрительно. Перелистнул.
«Иуда, искавший как предать Его… Тогда вошёл сатана в Иуду…»
Тёму снова пробило на паранойю. Не доделав своих дел, он подтянул штаны, положил книжку в карман и нажал на ручку – дверь не открывается. Он проверил защёлку и толкнул дверь опять – не открывается. А где Иуда?.. А Иуда задумал его сдать!.. Но кому? Нахрена? И зачем было приводить его в туалет кинотеатра «Уссури»? Тёма яростно толкал дверь и колотил – он отважно бился, как в лабиринте, пока не понял: это навсегда. Заорав звериным воем, он рухнул на кафельный пол, свернулся в баранку и зарыдал. Конечно! Это Иуда! Он хитрый жук! Как закинет что-нибудь, а потом сразу – ну я такой на хип-хопе!.. Просто Иуда хочет украсть его треки и выпустить как свои! Он хочет украсть его карьеру, его тысячу подписчиков, его велосипед, его…
Ненавязчиво скрипнув, дверь открылась внутрь и ударила Тёму по голове. Появилось лицо Иуды с улыбкой до небес:
– Тут не толкать, а тянуть надо было. Пойдём?
Тёма шмыгнул, встал, хорошенько помыл руки и, проверя красную книжицу в кармане, – последовал за ним.
– А почему имя такое странное? – спросил Тёма, когда они вышли на галдящую машинами, пропитанную морем и чайками улицу, поднимаясь в очередную горку.
– Да родаки хотели чё-нибудь в восточном духе.
– Понятно. – Тёма уставился в семенящие кроссовки.
– А это у нас улица Адмирала Фокина, местный Арбат.
Всю мглу и весь туман свеяло точно шмаль (а были ли?) – вышло курортное солнышко (и снова Сан-Франциско). Раскинувшиеся гирлянды, рок-бэнд матёрых бомжей, толпы людей в шортах, платьях, с детьми, с бутылочками: прилавки морских гадов и гонконгских вафель, японские плакаты и неистовый K-pop, утопленник-закат с простреленным сердцем – и распахнутый настежь океан.
Прибитый таким обилием народа (холодный неон, долбящая музыка), Тёма смотрел в ноги и думал, что все сейчас, наверное, думают, что он накуренный. Потеряв Иуду из виду, он в ужасе закрутил головой, но в дальнем ряду всё же разглядел панаму в океане людей – тот стоял точно столп и курил свой вейп.
– Сюда! – И повернул в кафешку на причале, уходящем прямо в залив.
Снова муть бросилась в голову: ели не то крабов, не то кальмаров (или какую-то рыбу?) – Тёма вкуса не понял. В какой-то момент Иуда утёр салфеткой рот и отлучился в туалет, а Тёма достал Новый Завет из кармана. Прочитав абзаца полтора, он дёрнул мимо проходившую официантку за блузку и спросил:
– Вы что-нибудь знаете про Иуду?
– Парень, который предал Христа… – промямлила она, как в заложниках, и убежала, едва не роняя поднос.
Тёма бездумно уставился в буквы. А он был уверен, «Иуда» – это трек Хаски…
– Ну чё? – За спиной вырос Иуда. – Закат мы пропустили, но шмекнуть на берегу это не мешает, как грится…
Тёма весь затрясся от одного этого голоса: разум кричал нет! нет! – но уж очень ему хотелось шмекнуть на берегу…
Свеся кроссовки к воде, они взорвали косяк, и всё стало такое милое, игрушечное, мультяшное, как чудики какие-то – только он правила забыл.
Попивая чаёк с молоком, они снова шли по мути вечерних фонарей – Иуда-маяк впереди, а Тёма шагов на пятнадцать сзади. Яркая улица с машинами, огнями сменилась какими-то задворками трущоб, деревянными хибарами и бурьяном – они шли под мостом эстакады.
Забив на происходящее по сторонам, Тёма смотрел, как кроссовки сменяют друг друга – левый-правый, раз-два – и улыбаются: они шли так уже тысячу лет – по пустыням, по лесам, сегодня, вчера, завтра, всегда.
Возле какого-то ручейка, Иуда отошёл в кусты со словами:
– Подержи вес у себя, пожалуйста.
Иуда протянул спичечный коробок – Тёма заглянул: там лежал хорошо утрамбованный зиплок травы и ровно две спички – Тёма поскорей захлопнул его и спрятал в карман. Руки откровенно тряслись.
За бурьяном стояла машина с жадными фарами и – зажмуренные чёрные силуэты двух поджарых полицейских (во Владивостоке даже менты на хип-хапе). Иуда и Тёма медленно подняли руки вверх.
– Документы подаём, – сказал второй мент, не повышая голос, но властно.
Паспорта мгновенно оказались у них.
– А теперь по очереди показываем, что в карманах.
Тёма весь затрясся и одновременно с Иудой стал выворачивать карманы.
– Не суетись, не надо пены, – проговорил Иуда спокойно. – Обыск специально проходит по очереди, чтобы второй человек не успел что-нибудь скинуть. А прямо сейчас ты вызываешь подозрение.
– От-т… от-ткуда ты знаешь процедуру? – промямлил Тёма, послушно вынимая руки из карманов.
– Я юрфак заканчивал, – ответил Иуда.
– А где? – поинтересовался насупленный мент.
– А. У меня там брат учится, – сказал второй мент и покивал с респектом.
Тут Тёму осенило: Иуда же сейчас его реально сдаст!.. Он бешено озирался – шагах в десяти, за бурьяном, бежала мелкая тинистая речка. Если в неё броситься и там скинуть коробок…
Когда Иуду обыскали, он вдруг похлопал себя по карманам и сказал:
– Я, кажись, зажигалку посеял – дай прикурить.
Тёма посмотрел с недоумением, чуть наклонил голову, а потом понял. Он многозначительно протянул коробок и раскрыл перед ним пачку «Донского табака». Иуда взял одну и задымил с кайфом.
– А чего – электронные уже не катят? – улыбнулся мент, обхлопывая Тёму.
– Да не, с вейпом я курить поменьше стал. Но всё равно не так кайфово.
– Да вот кент мой – из Вышнего Волочка приехал, показываю ему гетто. Ну и пописать заодно.
Обыскав пустого Тёму, менты сказали:
– Ладно, не шарахайтесь по закоулкам. Доброй ночи.
– Доброй ночи, товарищ офицер! – Иуда приподнял панамку.
Машина протарахтела немного и скрылась под мостом. Тёма молча смотрел на Иуду.
Трещали сверчки. Сверху носились машины.
– Это что сейчас было? – Тёма сказал.
– Внештатный случай. Под мостом не надо было идти, мой косяк. Ну ладно, погнали.
Ничего не понимая, Тёма поднялся за Иудой по закрученной лестнице на шумный мост (с пробоинами и торчащим железным каркасом): ослепший от фар, он тупо следовал за ним и пялился на белые кроссовки.
Через дорогу тянулся переход – тонкий мостик с пальмами и какими-то звёздочками на поручнях, а снизу – ревёт и носится трасса: белые огни – вглубь Владивостока, красные – прочь и дальше в Приморье. Они встали, облокотясь о перила, наблюдая эту суетню.
– Кто ты такой? – спросил Тёма.
– Иуда Искариот, – ответил тот и снял панаму. – В России я отбываю исправительный срок. Хотя, если честно, на УДО я уже не очень надеюсь…
Он молча подобрал капюшон и скатал воротник – Тёма увидел: саднящий круглый шрам полз по всей шее.
– После того как я предал Господа Нашего Иисуса Христа, я повесился на осине, но умереть не смог, – проговорил Иуда, – три дня висел, задыхался, а задохнуться до конца не мог. На четвёртый ветка обломилась и мне было сказано: по милости Божьей спасены будут все, но тебе, предатель из предателей, до́лжно пребывать на земле, покуда не искупишь неискупимый свой грех.
– И ты решил делать добрые дела?
– И сколько получилось с тех пор?
– Да если по-чесноку – пока ни одного. Кто ж мне доверится – с таким-то именем? – Он грустно улыбнулся и посмотрел с этими детскими ресничками.
А Тёма уставился в его горькую, раскаивающуюся, обнимающую улыбку – и так ему жалко стало себя, Иуду и весь этот глупый свет, который Господь зачем-то так любит, что он сам не заметил, как затрясся в слезах:
– А я… а я думал… ты пла-а-ахой!! – Тёма качался, прижав ладони к глазам. – Эти кроссовки. И мост. Я думал, ты меня сдать... А ты!..
Иуда подошёл и обнял его подпрыгивающие плечи – Тёма продолжал рыдать уже в плечо.
– Я недостоин твоей любви! – взвыл он.
– Ну тише ты, не убивайся. Это ж всё такая ерунда, – говорил Иуда, глядя на бег машин. – Чё-то ты совсем раскис, Абстрактный Русофоб… Не знаю… Я б на твоём месте кроссовкам радовался.
Потом они дошли до дома, опустили ещё пару водников и протрындели пол-ночи. На следующий день был концерт – и получился он просто отпадный (не то что в подвалах Волочка). Тем же вечером Тёма отправился на самолёте домой: он так и не сказал Иуде, что кроссовки были малы.