Никита Немцев. «Камчатка чёрная»
Герасим Мохнатый проснулся этим блюзовым утром, выправил из-под одеяла свою бородень, умылся в снегу, крякнул – эк, пробрало! – и пошёл кормить своего белого медведя.
Питомца звали Августин – размером с нормального белого медведя, с пиратской повязкой на левом глазу (поцапались с хозяином, молодые были), он питался овсянкой, любил прогулки по склонам Ключевской сопки, а иногда и верхом прокатиться позволял.
По рассыпающимся угольным грядам, цепляясь за какие-то допотопные колючки, спотыкаясь в снегу и тяжело дыша, – они поднимались к изломанному бурчащему жерлу, щурили глаза, и сквозь вспушённые облака созерцали славный Край Света – Камчатку.
Внизу Герасим не бывал уже лет тридцать – да и зачем? когда здесь камни – чёрные как негры, облака – белые как рай, злющий ветер и суровый горный воздух, вдыхать который можно только носом… Так они и гуляли и вдруг видят: мешок какой-то – валяется. Августин зарычал, шерсть вздыбил.
– Тише, парень, – Герасим говорит.
А тот подходит, и носом его – мешок подпрыгивает, корячится – появляется голова: видит склон и визжит; видит медведя и визжит.
– Заблудился, турист? – Герасим прихватил Августина за загривок.
– Ниправдася – я ни турагаки! Турагаки вымели гавно.
– Да что ты говоришь? Турки вымели говно?
Герасим присмотрелся: тараторящая башка была что-то очень смуглая – да ещё и кудрявая, что твой Led Zeppelin.
– Не по мне это, ох не по мне… – проговорил он. И отечески нахмурился. – Пошли. Чаем напою.
– Ни па́ду! Мидвегита нас жрати! Ням-ням!
– Да ты не боись, он свой парень. Пошли. – Герасим зашагал бухтливо и, не оборачиваясь, спросил. – Тебя как звать-то?
Снег зарядил и захлестал по щекам. Потихоньку, по камням, мимо сохлых коряг и осыпающихся утёсов, они огибали пояс горы. Продираясь через ломаный русский, Герасим узнал, что Пуму сослали на сопку за неоплаченный проезд в метро: с собой разрешили взять два предмета на выбор. Пума выбрал спальник и нож.
Пригибая головы, они нырнули в грот: сначала он был тесен до дурноты, но дальше пещера распрямлялась. В свете зажигалки можно было разглядеть настенные рисунки Герасима (первобытные человечки, медведи, мамонты, дирижабли) – минуя эту галерею, они проследовали в круглую комнату.
Августин устроился у самого входа на пёстром советском ковре и неистово захрапел, а они прошли дальше: каменные табуреты, стопки книг, какие-то щёлочки, из которых огонь бьётся, и ящик с чёрным кругом и палочкой. Пума так засмотрелся, что наступил в кастрюли.
– Папуас, что ли? – спросил Герасим, зажигая ещё одну щель, и попытался улыбнуться: вышло сурово, мохнато (все эти длинные годы он общался только со своим медведем).
– Ни-я. Русся-каки. – А сам чёрный как Квадрат Малевича.
– Ни-я. Чистова-крова, камчати-каки. Ай-Ай.
Герасим почесал в бороде, покрутил что-то и поднёс спичку к торчащей из земли конфорке – схватилось синее пламя. Пума стоял как выпученный.
– Природный газ, чтоль, не видал? – ухмыльнулся Герасим и поставил чайник.
– У наз виздики чистова электрисиви.
Напоив Пуму чаем, Герасим поставил греться суп из корешков и зарядил пластинку Би-Би Кинга. Зажав уши, Пума стал кататься по земле:
– Гм. Ну ладно. – Герасим снял иглу и пошёл перебирать коллекцию пластинок (а проигрыватель-то старый, ламповый).
Он не стал включать ему хард-рок, а поставил шаманские напевы какого-то парня c Ямайки, играющего на одной струне, – Пума снова кататься:
После того как они отведали кореньевой похлёбки и напились Иван-чая, Герасим постелил Пуме возле Августина (сам он спал с медведем в обнимку – так теплее) и сел читать фантастические романы: один прочтёт, другой прочтёт, третий прочтёт, четвёртый…
– Господи, ну и параша, – вздохнёт, и дальше читать, приговаривая: – Не по мне это, ох не по мне…
Четвёртый окажется ничего, но развязка дурацкая. Пятый опять тошнотворный и вымученный. Шестой вообще Филип Дик, – но имён Герасим не запоминал, названий тоже: тощие книжки шли как в топку.
– Блиндец-ой-я! – раздалось из прихожей и поднялся визг.
Прибежав на крик, Герасим увидел: Пума в спальнике сел, в руке держит нож – нож в лапе медведя, а другую лапу Августин смертоубийственно занёс, выпуча красный глаз.
Медведь обернулся с дрожащей ненавистью в единственном глазе: чудовищным усилием воли он забрал лапу назад и отвернулся к стене.
– Ну что за дела, Пума? – Герасим подсел на корточки.
– Я испугальтиси! Бел рож-каки бо́льша, у-у-у! – Вместе со спальником, Пума отполз подальше.
– Не рожа, – а мордочка. – Герасим нежно потрепал спину Августина. – Ну и что будем делать теперь?
Пума оглянулся по сторонам и увидел наскальный рисунок машины.
– К ветеринари-куку отправитити!
Добрый час ушло на разъяснение того, что такое «ветеринари-куку». Поняв же о чём речь, Герасим помычал, покивал, попил Иван-чай и – делать нечего – стал собирать рюкзак. Аккуратно достав нож, они перевязали лапу какими-то ремнями, потушили свет и, придерживая под бока, повели Августина – как невесту.
– Ты знаешь, сколько я там внизу не был? – пробухтел Герасим.
– Лет тридцать. Ютуб только появился. – Он харкнул в сторону. – Технологии эти сраные, планшеты, мать их... Вавилон!
Спускались долго: камни выпрыгивали из-под ног и терялись в тумане. То и дело Пума забегал вперёд, радостно показывая дорогу, – но чаще всего она оборачивалась обрывом. Тогда Герасим качал головой, терпеливо брал Пуму за руку и вёл куда надо.
Едва кончился спуск и вулкан немного расправил свои юбки – им наперерез промчалась какая-то капсула, две, три, десять – оживлённая трасса! – бежит, заключённая в аэродинамическую трубу. За ней сразу громоздятся небоскрёбы, двести этажей, вьющиеся спирали, съехавшие кубики, а один круглится в огромную букву «О». Герасим присмотрелся – другой небоскрёб был – «Р», третий – «Т».
Он окинул их взглядом. Вокруг его – Герасима – вулкана, объятого дымными туманами, вели хоровод небоскрёбы-буквы:
– Это что за срань? – Герасим переглянулся с медведем. Тот недовольно пробурчал.
– Трущобна района, – ответил Пума.
Пума схватил его за руку – по эскалатору в подземный переход, в какую-то подворотню: отражаясь меж двух стеклянно-синих стен, в помойке нераспечатанных коробок усердно копались чёрные ребятишки. Герасим смахнул со лба водопад из пота и посмотрел на Августина – тот весь слипся от жары.
– Почему так жарко? Зима же! – Герасим едва ноги переставлял.
– Глобали потюпленя! – Пума бежал, отражаясь то от одного дома, то от другого. – Тутой околи́ца района, ветеринари-куку в центрой. Ай-ай!
Они вышли из проулка. Под ногами – отполированное зеркало, по сторонам – зеркало, наверх – стеклянные полы какого-то ТЦ убегают в бесконечность небоскрёбов. Слева и справа, сверху и снизу – в зеркале раззеркалившихся улиц отражалась звенящая перспектива перспектив: по строго развешенным в пустоте параллелям уносились в бесконечность зеркала зеркал, и вслед за ними – Пума, Герасим, Августин – в бессчётном количестве отражений. В целом, это несколько скрашивало одиночество и пустоту пустоты, царившую в улицах, – но всё же как-то немного смущало (и одинокий вентилятор лёгким бризом поддувает).
– А где все? – прошептал Герасим, как в церкви.
– Все в до́ма: в пяти-дэ пространствии летайти.
– Мозгаку в пяти-дэ включача и летайти. А виноватома – физично сущестовай надма́н. Сюдамаку!
– Не по мне это, ох, не по мне…
Пройдя через дверь в форме «М», они оказались в грузовом лифте, который тут же полетел наверх. В окне Герасим видел, как сменяются уровни: прозрачные полы, зеркальные стены (тоже прозрачные, но изнутри); редко-редко – мелькали папуасы. В деловых костюмах или голозадые – они бегали, отражаясь по стеклянным улицам. Были и огромные плотоядные куски каких-то безумных, оглушающих цикадами джунглей, висевшие прямо в этой небоскрёбной пустоте: один настырный плющ половину подъёма вился рядом, – пока всё же не отстал.
Выйдя из лифта на пустую стеклянную улицу, они проследовали к турникетам: как ни странно, за ними начиналась какая-то толпа и даже очередь, – но всмотревшись, Герасим понял: это всё зеркала, эффектно размножившие троих папуасов.
Пума ловко перепрыгнул стеклянный турникет. Герасим было присел, чтобы подсадить Августина, – как вдруг раздалась сигнализация и голос:
Папуасы оглянулись и мигом надели маски: в зеркалах их было столько, что Герасим почувствовал себя в поликлинике.
Тут из стены появился синий кибермент с мигалками на погонах и прицелился, – Августин взревел, встал на лапы и разбил турникет. Пока кибермент размышлял над ситуацией – Пума, Августин и Герасим запрыгнули в какую-то тележку для картошки – и покатили.
– У на́ма индивидуду метрой! – весело крикнул Пума за плечо. – Социальнама дистанца! Ай-ай!
– А что ещё за прививка? – кричал Герасим на ветру.
– От вирусуки! – Пума показал запястье: из него торчал экранчик с какими-то мутными зелёными буковками. – Без привисуки от вирусуки не работай ни метрой, ни кушати, ни пяти-дэ.
– Безумие! Кто вообще это придумал?
– Московицацы. У нама в провинацаки лёгого́ – в Московицацы хужой: тама на мозгаку кнопка надма, а то из род-домаки не пускати. А ещи́ тама у всема ужо шесть-дэ! Но ви не бо́си: ветеринари-куку привисука подделатити. Я сам с подделатитикой. Ай-ай!
– Не по мне это… – бурчал Герасим, Августина трепля.
Они мчались на этой картофельной тележке по стеклянной трубе, а мимо проплывали бессчётные столбы равнодушных небоскрёбов. Окна смотрелись в сетку синих отражений, а между ними – еле просвечивая – мглистое небо и такие тусклые, такие близкие облака…
– Слушай, а мы газ дома закрыли? – спросил Герасим у Августина.
Вагонетка затормозила у платформы с брезгливым папуасом. Тот поправил маску до носа и вжался в самые перила. Как только вагонетка освободилась, он тщательно протёр все ручки-рычаги платочком и поскорей поехал – истерически озираясь.
Герасим с Августином переглянулись и пожали плечами.
А Пума вдруг пустился в какой-то прыгающий пляс: он подобрал валявшиеся на платформе беспроводные наушники, маленький плеер (с ноготок) – и вручил их Герасиму:
Герасим недоверчиво взглянул на белый плеер, вставил наушники и нажал кнопку «гру»: атональные ультрачастоты врезались в ухо и стали тыкать какие-то точечки в мозгу, отчего моментально ему стало так грустно, что вперёд и вешайся. Но стоило нажать кнопку «вес» – как он сразу стал весёлый идиот и пустился вприсядку с улыбкой от виска до виска. В ужасе – Герасим выдернул наушники и зашвырнул их в бездну. Медведь и Пума сочувственно поглядели им вслед.
– Не нрацица? – Пума спросил и поднял взгляд. – Блиндец-ой-я! Кибэрбатю́щк!
По небу пролетал, раскиня руки крестом, чёрный робот в рясе с головой-телевизором: он сканировал местность зелёным лучом и зажёванным голосом скандировал на чистом русском языке (Герасим подумал – наверное, на нём и службу ведут):
– МАТЕРИЯ ЕСТЬ ПРИЧИНА СТРАДАНИЙ! НО ХРИСТОС УЖЕ ЗДЕСЬ, ОН ОТКРЫЛ ВРАТА В ЦАРСТВО БОЖИЕ! БРАТЬЯ И СЕСТРЫ, ПОКАЙТЕСЬ, ПРИВЕЙТЕСЬ И СТУПАЙТЕ В ПЯТИМЕРНОЕ ПРОСТРАНСТВО! МАТЕРИЯ ЕСТЬ ПРИЧИНА СТРАДАНИЙ! НО ХРИСТОС УЖЕ ЗДЕСЬ, ОН ОТКРЫЛ ВРА…
– У-у-у! Досталити рекламири туту фуфу! – выглянул Пума, когда кибербатюшка пролетел, унося свою проповедь за новые небоскрёбы. Августин смотрел вслед своим единственным глазом: лютый оскал выражал самые антиклерикальные настроения.
– А что там – в этом пятимерном пространстве? – спросил Герасим.
– А. Тожосам всёма, толё без телома-каки – созна́ чистав летай и видити каки-кики вселен вся возможнати.
– А что делать-то в этом пять-дэ?..
– Ловитити кае́фа. Пошлитима! Ай-ай!
Перепрыгнув турникеты, они вышли на том же уровне и повернули в зеркальный переулок: стерильный, пустынный, глухой…
Посреди улицы, отражающей саму себя в бесконечность, лежала картонная коробка: вернее, это была бесконечность коробок, но Пума уверенно нашёл нужную и нырнул. Кое-как запихнув в эту коробку зад Августина, Герасим запрыгнул следом.
По мятому коридору из картона, освещённому гирляндами, они выбрались в какую-то бобровую нору (стеклянные стены были грубо закрашены чёрным – только одно окно щурилось жалюзи). Тюбики из-под зубной пасты, пластинки Led Zeppelin, коряги, пульты, солнечные батареи, книги, авоськи, карандаши, самовары, арбузы – здесь было свалено всё на свете, но понятое весьма своеобразно. Арбуз помещался в вазе, пластинка между страниц книги, а стопки пультов возвышались как башни. Посреди этой сумятицы сидел и решал кроссворд седой негр с точечками на носу.
– Пум! – воскликнул Туттамутти и отшвырнул кроссворд в сторону. – Я ра ты жи! Дума́ приш кон. У-у-у, дума груста! – Говорил он с какими-то ямбическими паузами между слов.
– Что это за язык? – Герасим тихо спросил.
– Нова-русска, – ответил Пума.
А Туттамутти перевёл взгляд на Герасима и медведя.
– Хри нами! Бел чел! Апо́ка зде! – Он вскочил на одну ногу, перекрестился пяткой и попятился.
– Не бо́си – он до́бра чубака! Ев душ така чёрна ако наша душ, ау-ау!
– У-у-у… – Туттамутти присмотрелся и покачал головой.
– Пожапожа, вылеча́й мидвегита и привасука? Пожапожа!
Как Туттамутти ни хотел вернуться к кроссворду (удовольствие явно элитарное в этом зазеркальном мире), он занялся лапой Августина – одной рукой и какой-то микросхемой – другой рукой.
– Ты – аналог-чел, я так по. Я люб аналог. Цифр не люб. Рань лучь – я слы хо́ло и медвы…
Слева – храпел Августин, на лапу которому накладывали шов, справа – горел синим паяльник; где-то на фоне – шлындал Пума, подъедая каких-то козявок, а за его спиной – струясь из экранчика незакрашенного – голографический медведь на льдине плыл куда-то в океан. Герасим посмотрел по стеклянным сторонам и подумал: когда у тебя со всех сторон экраны – переход в пять-дэ не такая уж и хитрая штука.
– Сеч жар – жар плох. И го́ро – фу. Эко́ло – фу. Приро – фу. Камч – фу.
– У нас на вулкане не такое уж и фу. Немного природы уцелело.
– Приро-цела? У-у-у! – Туттамутти обернулся к Пуме. – Баб гри: бел лица – апо́ка близа.
– Пустякилитинг! – Пума раскачивался на качелях, висевших прямо над горой хлама.
Матёрую бороду свою теребя, Герасим подошёл к окну, щурившемуся жалюзи, и поднял их (ручка была по-инопланетному – вверх ногами), а там – свозь дымку облаков и сетку небоскрёбов (что творится в Москве даже думать не хочется), безвыходно сплетённых в микросхемы гигантского ноутбука, стеклянных улиц пустоты – во все стороны зеркалящих сами себя (одних и те же, одних и те же!) – вулкан с океаном невозможно ни рассмотреть, ни даже просто поверить в них.
А Туттамутти себе тихонько бормотал:
– Вла хо́те цифр-люд – и придум вир и прив придум. И пяти-дэ придум – гля чьто, сид дом чьто. Выхо толь нищ и без прив толь: оста сид дом и в пятидэ и в монито. В зерка́ гля. Возд не та.
– Слушай, Пума, – Герасим отвернулся от окна. – А он ведь что-то про Апокалипсис говорил?
– О! Апо́ка случочой када билалиц придодой, найдиной мёрзша крольк, зеркала-каки разбобой и вулканитиссима бум-бах. – За кудрявой башкой Пумы вспыхнул голографический вулкан. – Про эт Исус писалима.
В этот самый момент – мимо окна пролетал кибербатюшка со своей проповедью и телевизорной головой. Зелёный луч скользнул по стеклу –пресекая проповедь, он поправил клобук и засвистел в киберсвисток (чем-то напоминающий трубу из Откровения).
Из незакрашенного экранчика прибежали синие киберменты – голографические, с мигалками на погонах. Они стали ловить Герасима, но руки проходили сквозь него – он же не привитый. Пума запрыгнул на люстру, так что никто не мог дотянуться, а Августин попросту храпел. Чтобы не уходить с пустыми руками, киберменты отлупили Туттамутти голографическими дубинками – и повели прочь из убежища.
– Штраффа́ придяй на «Госуслуги», – сказал кибермент учтиво.
– Хорошо, спасибо, – сказал Герасим и закрыл за ними дверь.
Осторожно, Пума слез с люстры.
– Ну и что будем делать теперь? – Герасим спросил
Лапа дремлющего Августина и прививочный чип были готовы, но деваться было некуда и не от кого – одни голограммы и отражения: во все стороны. Глядя в окно, Герасим подумал, что эта берлога ничем не хуже его пещеры на сопке Ключевского – разве что придётся обойтись без прогулок по утрам. Хотя вон вроде бы и джунгли неплохие....
– А если наброситься на ментов и оторвать им мигалки? – проговорил Герасим задумчиво.
Герасим схватил тюбик зубной пасты, прошёл в угол, из которого появились менты, и закрасил экран.
– Теперь всё в порядке! Иди за Туттамутти – он должен быть рядом.
Пума радостно подпрыгнул и побежал. Тем временем, очнулся Августин, чудовищно зевнул и забурчал животом. Герасим и сам подумывал об ужине: пробравшись через кучу хлама к холодильнику, он открыл морозилку и увидел – комком льда – свернувшийся в ракушку белый кролик.
Достал комок, поскользнулся, кролик полетел в окно, закрашенный экран вдребезг, в лицо мощным ветром – рвануло!..
Жмурясь, хрустя по осколкам, Герасим приблизился к дыре и увидел: вместо бесконечности зеркальных отражений, уходящих в рекурсию отражений, – в серой бездне неба, из ржавой помойки торчали три кривых, не очень-то высоких небоскрёба с чахоточными трубками, протянутыми от одного к другому: а за ними – нахмуренным негром – сопка Ключевского…
Тут вошёл Пума с Туттамутти на плече.
– Блиндец-ой-я! – успел сказать он.
И всё случилось по написанному: извержение вулкана, три небоскрёба плавятся, всё в зелёном дыму, сумасшедшем огне и так далее, и так далее, и так далее. Оказалось, что ежедневной готовкой на природном газу Герасим сбрасывал напряжение и не давал вулкану извергнуться. Но они с Пумой ничего – живы-здоровы! Вцепившись в загривок Августину, уплыли на Чукотку – в унылые, безрадостные и безмятежные места, куда не докатилась телега цивилизации, где не знают ни про прививки, ни про небоскрёбы, ни про кинотеатры, ни про три-дэ очки.