Никита Немцев. «Глухая исповедь»
О полезных кореньях, о вредной погоде, о способах хранения картофеля, об альпинистке, свалившейся в Аккем возле «Высотника», – переговорили обо всём.
Молчали. Дули на дым с кружек, поглядывали на пончиковые лепёшки, загребали сухофрукты время от времени – монах, три МЧСника и засаленный турист.
– А я слышал, одна девушка специально на Алтай приехала, чтобы рожать, – сказал засаленный турист только чтобы что-то сказать.
– Ну а что – места силы. И покрестить в часовне можно, – ухмыльнулась тосенькая Оля (на ней вся база держится). – А, отец Нифантий?
– Было бы желание, – улыбнулся Нифантий просто-просто (в скуфье и в подряснике – круглый от чая) и поправил очки.
Оля поставила подбородок на ручку (по-домашнему).
Засаленный турист отломил кусочек от халвы:
– Батюшка, а в баню вы ходите?
– Не полагается. Мне и подрясник-то снимать нельзя. – Скромной рукой Нифантий потянулся к джему. – Согласно Афонской традиции можно в речках мыться, не раздеваясь если. Так вот попробовал вчера я местный ручеёк… Ох-х-х… Не готов я к таким подвигам! – закаляться надо.
– Мг, – хмыкнул Антип и поднял взгляд на окно. Дождь стучал.
Он так и сидел, ткнувшись в задумчивый чай и изредка хмыкал себе под нос (давняя привычка: историй жизни выслушивал много). Это был белоснежный старик с очень чёрными бровями, кавказским носом и голубыми, видавшими виды, глазами. Здесь, в горах, он был всего месяц-полтора (сам из-под Ростова), – и каждый вечер, сидя за вытянутым столом, под расписанной алтайскими хребтами стеной и книжной полкой («Гностическое христианство», Аюрведы, Блаватская), он то и дело поглядывал в неуютное окно. Дождь стучал.
Хмуро, но дружелюбно – Антип проговорил:
– Отец Нифантий, а я же правильно понимаю, что если крестик почернел, то это ничего страшного?
Отвернувшись к чаю, Антип снова задумался.
– Есть кто? – голос влетел с улицы: всё чайное тепло разметал ветер.
– Двери закрываем! – Оля строго замахала. – Да ты заходи, Игорь, у нас борщ сегодня.
– Антип, там у Толика днюха вчера была – пе́репелом валяется, сука, а на баню дрова не заготовлены. Выручишь? А то вдвоём плыть…
– Эта история называется «Как я стал терпилой», – Антип хмыкнул, одним глотком допил кипяток и уверенно проследовал мимо подвинувшихся ног, накидывая плащ-палатку.
Дождь, как это часто бывает в горах, куда-то спрятался, но непонятно – на пять минут, на час? – а озеро Аккем уже окутывал вечер... Над мутно-голубой водой ползли обрывки дыма (здесь родятся облака), кутая и завораживая кедры, расступающиеся горы и Белуху – немую – за нахмуренной вуалью вершину тая.
В камуфляже, кепке, с щеками бобра – совсем зелёный – Гришка стаскивал надувную лодку на́ воду. Рядом стоял – руки в карманы – Игорь (порядком постарше и почти без зубов).
Они надели пузатые рыжие жилеты, взяли бензопилу и шагнули в лодку: Игорь оттолкнулся от берега и запрыгнул – лодку покачнуло, проволокся след. Гришка с Игорем сели по бокам, чуть свеся ногу к мутно-голубой воде, и бойко загребли. Антип – держал бензопилу.
Пошли какие-то армейские разговоры.
– Вчера бабы голые в озеро сигали, – Игорь бурчал. – Ладно ночью! А то среди бела дня. Ну я с дровами подплываю – и нате-срате!
– А может они эти – как их там – экс-ги-биционисты? Может, нравится им так, а? Ха-ха-ха! – Гришка рассмеялся с налитыми щеками. – Красивые хоть?
– Да не, им лет-то под сорок. Ну эти – помнишь – которые с шивайнутыми на медитацию-мудацию приехали? Даже костёр развести не умеют, суки! у нас дрова тырят!
– Ну не, тут реально энергетика другая – Оля вон тоже говорит… Чё они там в Шиву своего верят я не знаю, но про порталы пятимерные я слышал, что типа скала настолько отполирована, что уже как зеркало работает. Не то чтобы я сильно верующий был, – но интересно же.
– Мг. – Крестик ёрзнул на груди: Антип его нащупал. Покрепче перехватил бензопилу.
В горах время движется по-другому – сосредоточенней: что-то лишнее как бы отваливается, люди выворачиваются нутром, самой сутью. А эти затаптывающие, доисторические склоны, эти чугунные тучи, что смотрят…
– …Ты разве учился? – удивился Гришка. – Табань!
Игорь погрёб в обратную сторону:
– На электрика, ага. Потом бросил.
– В армию пошёл, там веселее. Табань!
Рация брыкала у Антипа на груди и что-то пыталась...
– А ты где учился? – Игорь повернулся к Гришке.
Гладь потихоньку покрывалась мозглой дымкой. Антип напряжённо вглядывался, как эти двое в дождевиках гребут в подслеповатую пустоту, свеся ноги, работая спиной, – и нос лодки нащупывает дорогу в белёсой неизвестности.
– А вы почему здесь? – спросил Гришка у Антипа.
– Людей спасать? – Игорь подхихикнул щербато.
– Да, – сухо улыбнулся Антип и продолжил вглядываться.
Один раз он отправился на штурм Казбека, в одиночку.
– …Не, я всё понимаю: пять-дэ, хер-дэ, но дров-то могли и сами потаскать! – разворчался Игорь. – А то… это… Ну – как это у них?..
Они пристали к чуть покатому, заросшему берегу и сняли жилеты (это дикая сторона Аккема: здесь меньше людей и больше дров). Пока Антип с Игорем вытягивали лодку – Гришка побежал по склону наверх.
– Во! Нормальное дерево! – раздался крик.
– Трухля! – крикнул Игорь издалека и, перешагивая, проследовал мимо ссохшегося кедра. – Во суки! Опять серёдку вырубили, а дерево подыхать оставили… – Он залез выше по склону и постучал по мёртвому стволу, торчащему одиноко. – Во! Это хорошее! Антип – давай пилу.
Вдруг – рация забормотала, заскрежетала и разрослась во что-то членораздельное. Антип выдернул рацию – мигом:
– Это база, приём. – Олин голос. – У часовни чэпэ, приём.
Игорь и Гриша смотрели на Антипа, затаив нерешимость.
– Мг… Из-за погоды, наверное, – Антип убрал рацию и вручил бензопилу Игорю.
– Вас подбросить, может? – предложил Гришка.
– Да нет, не надо. Там мелководье, течение – лучше пилите. Пешком быстрее будет.
Этого момента он ждал. Движениями чёткими, уверенными – Антип вернулся к лодке, накинул рюкзак и двинулся мимо коряг, наискивая тропу. На пригорке остановился, достал наушники-лопухи: включил Брайана Ино.
Музыка укутывала безлюдный пейзаж, подёргивая тонкой вуалью космических перекатов и всплесков: сквозь суровый кедрач – в небольшую горку, мимо каменных столбиков (чтобы не сбиться), обрывов и осыпей. А на том берегу – лошадиные силуэты, палатки, уютные искры костров: съёженный, скромный – первобытный мегаполис красуется. И первозданное мезозойское жерло воокруг, и седобородые скалы в архаических шапках, собравшиеся над мутным озером по своим несметным делам, равнодушно уставившиеся на этих мелких человечков, точно на потерявшуюся, отбившуюся от своих букашку… – Антип подтянул рюкзак и пошёл по насыпи, уверенно выбирая надёжные камни.
На Казбек его сын шёл по маршруту Б3, по закрытому леднику; не хватило опыта, сорвался за скалы, сломал лодыжку – стенал, вопил, пытался доползти до станции, поднялся буран…
Бойким шагом, Антип проследовал мимо вспенившегося устья, мимо хлипкого скрипа мостика, по доскам и проволоке, по допотопным валунам – в сторону ледника. Тут его пристиг дождь: свирепо стуча по капюшону, в мокром воздухе игралось что-то возвышенное, пронзительное, и вдруг – осознание – всё это с тобой: зеленоватая речка, припадочно бьющаяся в берегах: острые, резкие цвета – бледные, яркие: стёсанная пирамида Белухи, взирающая снисходительно меж двух бестолково-чёрных стражей: как бы ворота: как бы портал: куда-то вон – не-сюда.
В наушниках улыбнулись Pink Floyd, Антип полез по камню из мха: живого, трогательного, переливающегося сказочно – поскользнулся и треснулся рукой. Он сел, осмотрел руку (обыкновенный ушиб) и пощупал крестик на груди. Фух! – чуть не потерял: цепочка расходилась.
Глянув на подкопчённое «давоскреснетбогирасточатсявразиегоидаб», Антип переложил крестик в карман: надо будет содой зачистить…
…На секунду шевельнулась шелудивая мысль: а ну швырнуть этот крестик в волны?..
Нахмурился, хмыкнул – дальше пошёл.
– База Антипу, приём. – Рация ожила. – Носилки надо?
– Антип на приёме. Пока не знаю, только дошёл. Приём.
Он сунул рацию в карман. Двинулся дальше.
Из-за кручи чёрных валунов вырос крест и приютная, одинокая – такая крохотная на фоне толстошеей Белухи – деревянная часовенка: её окна ласково смотрели, приглашая игрушечного путника. Невдалеке – духи играли тряпочками на тощей пихте (альпинисты перед подъёмом повязывают), ливень – сёк и хлестал, приводя обморочного в чувства, а возле обрыва, над буйными волнами – стоял и смотрел на Белуху, мокрый насквозь, паренёк в легкомысленной кофте: это был бледный, в щетине, ощуплый человек – тело его мелко потряхивало.
– Красиво, а? – оглянулся он и, замирая дыханием, – снова на неохватно-белую громаду.
– Красиво, – проговорил Антип очень серьёзно.
Молния взрезала небо и – выждав, подумав – ударила в бубен.
– Так и хочется уничтожить! – крикнул парень.
Ливень продолжал хлестать, но сквозь его плёточки и тучи туманов было видно, как две горы, степенно и чинно, поклонились Белухе – точно буддийскому алтарю – и медленно разогнулись. Парень сложил ладони к груди, к горлу, ко лбу, над макушкой и также поклонился горе. Затем обваливающейся походкой зашагал в сторону крыльца – Антип его вовремя подхватил.
В часовне висел бледный полумрак: иконы были не самые древние, но сумрачные, потемнелые – такие ещё могут вызывать трепет. Антип коротко перекрестился, а паренёк вошёл так: стащил с себя мокрую кофту и выжал прямо на скрипучий пол – потом и футболку. Задубелое тело его ссохлось до костей: парень мучительно улыбался.
– Говорят, здесь место силы, – произнёс он с иронией, оглядываясь на Спасителя, взлетающего над крестом в ромбическом сиянии.
Молча – Антип снял плащ-палатку, рюкзак, зажёг свою керосинку и полез за аптечкой. Парень стащил мокрые штаны с трусами и уселся на скамье – как в баньке, – костью на кость не попадая, глумливо как-то улыбаясь.
– У тебя обморожение. Сейчас будем делать растирания.
– Мне это не очень интересно, делай что хочешь, – проговорил тот и встал, скрестя пальцы рук в какой-то затейливый знак. Было видно, что держится он каким-то страшным, сверхчеловеческим усилием.
Антип равнодушно раскатал золотое одеяло из фольги.
– Мг… На голое тело не пойдёт.
Он стал искать что-нибудь и споткнулся о канистру возле генератора – рядом был шкаф отца Нифантия: так, так – ага, чёрный ватник (афонский)...
Растерев пострадавшему руки-ноги, Антип напялил на него ватник (до колен – как у аскета) и обмотал спасательным одеялом. Закатив глаза, в шелестящем золоте, с торчащими пальцами ног, парень сел на скамью, – а над ним Богородица: с страданием смотрит.
– Мг, – хмыкнул Антип. – И истощение тоже. Сейчас дождь полегче станет – доставим тебя вниз. А пока надо поесть. – И сел искать в рюкзаке батончики и термос.
– Не надо вниз! – Тот дико подскочил, откидывая одеяло. – Я не для того тебя звал, Антип! Я не настолько малодушная мразота, нет!! – Его голос дрожал как листочек.
Золотое покрывало – медленно шурша – опало, накрыло алтарь.
– Как… ты меня вызвал? – проговорил Антип и подумал: а ведь рации у парня нет (крестик как бы шевельнулся в кармашке).
– Я девять дней всухую голодал на Белухе, – заговорил тот, не слыша, с невидящими глазами, – ко мне разные будды приходили: они звали меня в Шамбалу, но я не пошёл… Я никому не доверяю кроме Христа. Он вытащит даже если я совсем обосрусь. – Вдруг парень усмехнулся злобно. – Вы знаете, что такое пятое измерение?
Антип не первый раз выслушивал историю жизни. Он покорно присел на скамью:
– Это просто отвратительно!.. Я даже сейчас эти мерности вижу: сетки реальностей, эгрегоры, фракталы… все сцены, все слова, все вселенные, все кальпы – всё это уже бесконечность бесконечностей повторяется, ты вообще понимаешь?.. Просветление!.. Да я просто сдохну как лох и тупо в новое рождение отправлюсь! Это всё она – она!..
– Какая она? – Антип снисходительно улыбнулся.
Парень выжженными глазами посмотрел:
– Если Бог милостив, почему спасатель не смог спасти своего сына?
В спине Антипа похолодело, сердце встало.
– Почему родители умирают? Почему войны идут? Зачем грехопадение? – продолжал он. – Чтобы мы страдали и оставались здесь, да? Дальше жрали эту Сансару? Почему это всё ещё не закончилось – почему?? Каждое утро, каждую ночь – меня это мучит до дрожи, разъедает на́сквозь!!.
– Но Христос ведь учил нас любви...
– Да его любовь – это сплошная боль! – Он озирнулся, как бы видя кого-то невидимого. – Снизойти сюда, стать последним лохо́м, ни за что пойти на крест и сказать: «Я вас прощаю». Всех! Всех – даже Иуду! Даже сатану!..
Антип хмыкнул, встал и приблизился к алтарю: он убрал золотое одеяло, а там – весь в бинтах – воскресший Лазарь выходит из пещеры. За его спиной вдруг запел какой-то восточный голос – Антип обернулся: пел этот парень, странными лианами извивая руки, дыша какой-то зелёной, первобытной вечностью и извиваясь – извиваясь как травинка, как индийские джунгли, как сама природа.
– Это снова она, – проговорил он, не прекращая танца, каким-то другим, не своим – очень спокойным, вкрадчивым, заползающим под подушку – голосом. – Я знаю: это не бес, не подселенец… Это Душа мира.
– Душа мира? – Антип стоял, не моргая.
– Шакти, София. Она позвонила мне в дверь в пять утра и с порога про предназначение, про Махди… Я её выгнал. – Не прерывая змеиного танца, он говорил этим гипнотическим голосом. – Тогда она бросилась на меня, вцепилась ногтями между бровей и стала что-то крутить. Моя шишковидка зажужжала, задвигалась в стороны – раз! – и я увидел пять измерений… Я… я этого не хотел… Это ужасно. Отвратительно. Я сразу сдался в дурку.
– Нет – сказали, что я здоров… Господи… Если эволюция сознания выглядит так… Мы для НИХ просто мячики для пинг-понга! Это... это невыносимо, это просто ужасно! Хуже любого трипа.
Парень стоял в одном ватнике, опустошёнными глазами глядя прямо на Спасителя: казалось, что икона шла зелёными, какими-то космическими, насекомыми узорами, а нестерпимый свет собирался ещё чуть-чуть, вот-вот и пролиться – парень вдруг рухнулся об пол, роняя за собой канделябр.
Антип кинулся к нему, налил в походную рюмку коньяка и протянул – тот сплюнул и уселся на полу.
– Слушай, тебе надо поесть, – сказал Антип.
– Чтобы вернуться в эту тупорылую матрицу? Ха! Спасибо не надо.
Антип молча потянулся за рацией.
– Ему было столько же лет, сколько мне?
Рука замерла. Антип внимательно посмотрел:
Парень встал – как не было ничего – и суетно заходил по кругу, мечась как муха в банке:
– Тогда я решил – никакой я не Махди, и пришёл сюда голодать. Просто ложился в снег, раскинув руки, и лежал. Иногда вставал, проходил пару километров – снова ложился и тупо ждал, когда это кончится.
– Потом вспомнил, что у меня мама есть.
Он отвернулся к алтарю, перекрестился и, кажется, начал молиться, – но тут же сипло расхохотался и так же внезапно сделался серьёзен:
– У вас крестик есть? Наверняка же есть?
Антип достал из нагрудного кармана почернелый, обуглившийся старообрядческий крест: самого Христа на нём не было – только три перекладины – и: «црь слвы», «снъ к т бжии», «гг», «ис хс», «ника».
Парень долго рассматривал крестик в своей ладони:
– Придумали же! Это ж чисто как сигналка на тачке… – Он приложился к крестику. – Приём-приём, Архангеле Михаиле: встрял я тут, подсоби, по-братски! Да воскреснет Бог и расточатся…
– Не надо, – проговорил Антип и схватил рукой.
Но парень игриво отвёл кулачок с крестиком. Шальные глаза с лопнувшими сосудами вдруг задёргались в странной какой-то надежде:
– А подарите его мне, а? Я носить буду.
– А лучше исповедуйте меня, причастите!
А парень тут же сел на корточки, выдрал шнурок из мокрых кроссовок, продел крестик и нацепил на шею: он десять раз жадно приложился к нему губами – точно бедуин к ручью.
– Видал, а?? Хороший я мальчик? Вернулся блудный сынок??? А???? – закричал он иконам и расхохотался туберкулёзно.
– У тебя горячка. Надо доставить тебя вниз.
– Вниз? К этим ублюдочным разговорам про картошку и баню? В этот ревущий кошмар материи? Как лох, да?? Как лох???
– Лохам такие испытания не посылают.
Парень промолчал, потупившись.
– К тому же: ты сам сказал – Христос всегда вытащит.
– Не меня! Я его ненавижу, я ненавижу, ненавижу! – заорал он, отчаянно хватаясь. – А вдруг я правда Махди, а?? Нет! Нет!! Не хочу, не хочу!!! Почему, зачем вообще Он этот мир создал? Почему таким??? Зачем??
Сердобольные иконы смотрели хмуро, а парень стоял в ватнике и трясся, трясся, рыдая, приложив к глазам кулаки, как бы пытаясь их выдавить, уничтожить, трясся – дверь вдруг отшибло грозой, ветер ворвался внутрь, опрокинул алтарь и затрещал резким дождём по притвору. Антип бросился закрыть дверь и снова споткнулся о канистру.
– Господи, пусть это всё кончится сейчас же! Пусть я наконец сдохну, пусть этот мир исчезнет!! Господи!..
Антип оглянулся: парень трясся, трясся – до исчезновения, до мельтешащего контура – как если в моргающем свете быстро-быстро махать рукой. Уверенным шагом, идя против какого-то урагана, – Антип подошёл и крепко обнял его.
Дрожь побилась о подбородок – побилась и стихла: голова ткнулась в плечо – слёзы, хлюпанье, а сквозь них голос пятилетнего:
– Я недостоин, я недостоин, я недостоин, я недостоин….
– Тише, тише… – И чувствовал эту боль, проходящую сквозь него.
Вдруг – ужаленный – этот мальчишка вырвался: с дрожащей ненавистью, он смотрел: смотрел – и расхохотался.
– И правда. Рембрандт получается!
Он смачно высморкался, отёр руку о ватник и – быстрее мысли – схватил канистру, окропил иконы, стены, себя:
– Это слишком красиво! – И взялся за керосинку.
С рёвом, всё полыхнуло синим: огонь пробежал и схватился за все стены разом: едва различая хоть что-то в этом аду, Антип за шкирку схватил горящую фигуру и выпнул дверь.
Ливень сник в мерзкую морось – на одной ноге, горящий живой ком извивался в танце, с заунылой восточной песней, водя чарующе горящими руками. Плевочки дождя его не тушили, огонь распалялся – Антип толкнул его на камни, содрал с себя куртку и лупил, в попытке хоть как-то сбить пламя, но парень – он пел, он смеялся, он огненный шар, крик и боль – схватился за ногу, с силой дёрнул Антипа, и
Когда Игорь с отцом Нифантием добрались до церкви – чёрные кости брёвен уже ядовито дымили, а углями было можно рисовать. Повсюду были раскиданы горелые ошмётки и утварь: а среди этого вороха – Воскресение Лазаря – с прожженным лицом, обугленное как картофелина.
Парня нашли в озере, на известняке, где мель (туристы лошадей выгуливали). На вертолёте его увезли в реанимацию, откуда он бежал.
Антипа – как смыло: тело не нашли ни в озере, ни на переправе, ни в иле, ни вниз по реке. Местные алтайцы говорят, его забрали прямо в Шамбалу, потому что здесь порталы.
А церквушку отстроили заново – на том же месте, такую же: строили на равнине и на вертолётах везли по частям. И стоит она свежая, ещё с запахом стружки, – под дождями, ветрами и пристальным взглядом молчуньи Белухи. И обугленный крестик Антипа на алтаре лежит – до сих пор.