Никита Немцев. «Чудеса на продажу»
Фомик сидел за столом и пытался мыслью сдвинуть стакан: он напрягал всё внимание, сознанием ощупывал каждую из шестнадцати советских граней, пыжился и бледнел, краснел и приказывал всеми силами – не двигается: ни на сантиметр.
Это они с ребятами говорили (Фомик приехал на новогодние праздники в деревню – укрытую вьюгами и обласканную метелями), с старообрядцами (у каждого было по дому, по жене, по три ребятёнка и бороде – косматой, что твоя тайга) – когда кололи дрова и лёгкие надрывались от дикой свободы морозного воздуха и труда.
– А приколите, если бы силой мысли дрова рубить? – сказал Фомик, мечтательно закинув топор на плечо, лезвием к небу.
– Это можно, – ответил Марк и грянул топором по полешке; и разлетелась она надвое, и погладил Марк обильную бороду свою.
– Типа молитвой? – спросил Фомик и прищурился (он вообще атеист, программист и велосипедист – так что с сомнением на такие дела посматривал).
– Ну Паисий Святогорец и не такое умел, – вступился басовато Матвей– и тоже грянул, и тоже полетели половинки, и тоже Матвей поправил бороду с довольством.
– Фомик, ты говоришь так, будто из чудес видеоблог делать надо, – сказал Марк и подул на руки.
Марк усмехнулся и поправил бороду. Матвей хмыкнул и поправил бороду тоже. Взяв дрова, они направились к дому по хрустящему и искрящемуся сугробу: по дороге им встретился пёс Алтай, забежавший на участок (всегда на кайфе) и ещё человек пять соседей, внушительно кивавших и поправлявших бороды (по правде сказать, они были слегка на одно лицо).
До́ма последовали пироги, орущие дети, чай, мёд и всякая снедь благодатная. В красной клетчатой рубахе (среди друзей, монашески одетых), Фомик смотрел в прозрачно-чайную кружку – и не понимал:
– Вот почему я не могу эту кружку сдвинуть, например?
– В Бога не веруешь потому что, – усмехнулся Марк беззубо и бросил за плечо: – Тишенька, там тележку эти нехристи не вернули ещё?
– Нет, дорогой! Вечером обещали! – крикнула жена из кухни.
– А сам-то можешь? – Фомик навалился на стол.
Тихаскромна Сергевна (старообрядческая жена) вдруг веско поставила тарелку сырников на стол:
– А в Писании как было? У кого веры с горчичное зерно – тот и горы двигать может.
И сделала движение бороду поправить, – но убегало молоко, и она отправилась его догонять.
Вдруг – стакан склизнул и свалился со стола в дребезги. Фомик дёрнулся, посмотрел по сторонам – один, в гостевом флигеле, в ночи́ – и поставил на стол ещё один гранёный стакан (их был целый шкаф). Такие же дребезги.
Третий стакан он двигал уже поуверенней – то ближе к себе, то в воздухе попереворачивать, то поиграть его туда-сюда: скоро и жонглировать получилось. Опытным путём Фомик выявил, что достаточно сконцентрироваться на точке между бровей, представить горчичное зёрнышко и реально поверить (всего-то делов). Радостный и босой – прямо в кальсонах – Фомик побежал из гостевого флигеля рассказывать всё друзьям.
На одной кровати, бочком к бочку, заспанный Матвей и сонный Марк внимательно смотрели и долго гладили бороды, пока Фомик, брызжа восторгом, рассказывал своё открытие (на всякий пожарный, Марк осенял себя крестным знамением то и дело). Исчерпав аргументы и красноречие, Фомик дерзко бросил взгляд на кружку с чаем – и стал её двигать.
– Это потому что чай, наверное, – сказал дружески Матвей, взял кружку, допил обжигающимися глотками и поставил обратно.
Фомик весь напрягся, весь расслабился, сосредоточился горошинкой между бровей, стал кружка – и всё равно не сдвинул.
– Погоди. Это не так надо, это по-другому. – Марк сложил ладошки. – Именем Господа нашего Иисуса Христа, повелеваю…
– Да вы просто мне не верите!! – всхлипнул Фомик и отвернулся в чёрное-чёрное окошко (даже узоров морозных не видать).
Матвею с Марком стало немножко жалко друга обижать (пусть он даже и программист), и они оставили бороды. Матвей проговорил, как бы подбирая слова:
– Хорошо, Фомик, мы верим тебе. Попробуй опять.
Конечно, Фомик уже успел обидеться и настроение было отнюдь не чудесное, но он всё же выдохнул, глянул на кружку лениво – и та резво отскользнула на середину стола и даже подпрыгнула этак по-балетному.
Крестились долго – и Марк, и Матвей – крестились бы, может, всю ночь, но тут в окно постучали костяшкой пальца: тук-тук-тук-тук!
– Нечистый!.. – шепнул Матвей и весь сжался.
– Хэй, ребят, это Васиштах! Я тележку у крыльца оставил, спасибо вам!.. А то иду и вижу – свет горит. Дай, думаю, скажу.
– С-спасибо, Вася, до завтра!.. – крикнул повеселей Матвей.
Какое-то время сидели и молча смотрели на кружку.
– А что за Васишта? – Фомик проговорил (как бы горло прочистил).
– А. Да кришнаиты, хиппари вонючие… – пробурчал Марк и вспомнил креститься. – На той стороне живут, за речкой.
– Ага. А они нам с дровами помогают, ну и вообще, там, по хозяйству. Чечевичные котлеты у них вкусные, – а мы им капустку квашеную. Хотя жена говорит, что…
Слова звучали куда-то мимо – их не говорили по-настоящему и по-настоящему не слушали: на всю комнату, непонятно чем, – звенела кружка.
Последовали опыты. При Тихаскромне Сергевне стаканы почему-то стояли как мёртвые, – а вот при детях летали так, что скоро и пить не из чего стало. Потом Тихаскромну обласкали, убедили, уговорили – и пить стало совсем не из чего.
Вслед за стаканами в ход пошла всякая утварь – топоры, вёдра, стулья, коровы. Лучше всего получалось у Матвея (Фомик, кажется, завидовал ему немножко), а у Марка средне. Он верить-то верил, – но ходил на опыты с какой-то неохотой и подозрительностью.
– А почему наши чудеса должны быть от лукавого? – спросил у него Фомик, глядя как в бледных небесах выписывают спираль вареники.
– Потому что сказано в Откровении, – бубнил Марк (смотря на спираль с явным соблазнением), – будут лжепророки и лжечудеса.
А Матвей бороду теребил и вертел вареники туда-сюда:
– А ну как сам Христос то же самое делал? Просто всех убедил и все поверили? А потом апостолы приходят и говорят: вот вы нам поверьте, а мы вам этот стакан передвинем.
– Но тогда Христос получается шарлатан, а не Сын Божий, – с намёком на упрёк сказал Марк.
– Пиар-агент, – поправил его Фомик. – Представитель по связям с общественностью.
Вареники вдруг разом обжарились и – дымясь на студёном воздухе – стали прыгать им в рот (по двенадцать штук на брата): стало немного не до разговора.
Матерели морозы, близилось Рождество. Когда Марк на исповеди рассказал про стаканы – отец-настоятель молча сунул ему крест и позвонил куда следует. Докторов выпроводили насилу; не обошлось и без вознаграждения трюфелями (теперь-то их достать было нетрудно). В конце концов – надо было ещё проверить гипотезу о горе́!
Напялили беговые лыжи – и покатили.
Гора их была не очень-то и гора (скорее, сопочка), но даже на неё по рыхлым сугробам (мороз Матвей скрутил как громкость на динамике) да на лыжах – добираться было весело (лесенкой, как уточки). Встав на этой не очень-то и горе, они посмотрели на другую не очень-то гору: расслабились, уверовали – и в какие-то полминуты – со всеми деревьями, строениями, людьми, опоссумами (а у них водятся) и минералами – перенесли её на другую сторону речки. Затем переглянулись и ужасно рассмеялись.
– Ха-ха, блин! Да если это так легко – почему раньше никто горы не двигал? – спросил Фомик и хлопнул, и на варежки подышал.
– Может, подвижников таких не было? Веры не хватало? – сказал Марк неуверенно.
– Всё проще. Никому это не надо.
Тут из-за снежных ёлочек, как из-за сценических гардин, вышел Васиштах – с двумя детьми в надутых пуховиках (шарообразными).
– Что-что, простите? – Матвей хотел приветственно кивнуть, но вышло как будто он хотел задрать нос.
– Предмет существует, когда на него кто-то смотрит, – ответил Васиштах, крепко держа детей за руки, с какой-то хмурой миной на лице. – Если на гору никто не смотрит, – то, кто узнает, что она вообще есть и что её кто-то двигал?
– И по-вашему, весь мир – это тупой сон? – сказал Фомик и значительно сморкнулся в одну ноздрю (за время в деревне он чему-то всё же научился).
– Ну почему тупой? У всех разные.
Васиштах улыбнулся – и в улыбке этой просвечивали цветы какие-то фиолетовые и непонятные.
Кашлянув, Марк робко вопросил:
– Но если есть какой-то общий сон, то… Зачем он нам снится?..
– Пап, у меня ножки замёрзли! – Один из детей подёргал Васиштаха за руку (болтавшуюся как тряпочка).
– Сейчас, договорим с дядями и пойдём, – ответил он – и снова к троице. – Ребят, короче, я ничего не имею против ваших опытов, но мои дети хотели покататься на ватрушках, а из-за вас на нашу горку теперь приходится ходить через речку.
– А у Кришны ковёр-самолёт попросить нельзя? – ухмыльнулся Матвей.
– Попросить вас вернуть всё на место будет быстрее.
Тогда Матвей хлопнул в ладоши как заправской делец:
– Ну хорошо. Нам потребуется ровно капелька вашей веры...
– ВЕРУЕМ! – воскликнули Васиштах и дети (каким-то уж слишком стройным хором – на опережение).
Через десять секунд гора была на прежнем месте.
– Намасте! – Васиштах поклонился с ладошкам у груди – и повёл детей прочь: ватрушки ещё долго тянулись за ними, болтаясь и подпрыгивая.
– Нечисто дело, – сказал Марк, крутя бороду беспокойно.
– По-твоему, с язычниками бывает по-другому? – подбоченился Матвей.
– Но если они хотели кататься на той горе – то почему они пришли на эту? – Со сведёнными бровями, Фомик смотрел, как шуршат убегающие ветви.
Но дело уже покатилось – безо всяких там ватрушек.
Совсем немножко экспериментов спустя, Матвей предложил перевести всё дело на коммерческие рельсы (хозяйству ж надо помогать). На идею бизнес-проекта остальные немного покривились (Марк), пощурились (Фомик), но бороды расчесали (Фомик тоже отрастил) – и согласились.
Фирму назвали незатейливо, броско – «Чудеса на продажу» – и скоро к ним поехали все: от иноков до футболистов, от бабушек до видеоблогеров, от менеджеров до каббалистов. В программу входила неделя в деревне с питанием (для укрепления веры – разумеется, с оплатой рациона) – и, собственно, чудеса (за самую умеренную плату).
Люди потянулись к ним, как муравьишки по траншее – заказы были самые разные: свести ячмень, вернуть оторванную ногу, написать диплом, полететь в космос, поговорить с Калигулой, прочитать второй том «Мёртвых душ», прокатиться на единороге, оцифровать человека, влюбить в себя какую-то девушку (к приворотам сводилась, наверное, половина заказов), похудеть, полетать, найти редкую монетку, слетать в Турцию, сдвинуть стакан – много было и мороки, и вздора, и просто пустяков. Избегала фирма только политики, членовредительства и совсем какого-то разврата.
– Нет, ну что за люди, а? – Развалившись на тахте, Фомик читал с телефона очередное письмо. – Поплавать на дельфине!.. Нет бы нормальное что-то попросить?
– Я напоминаю: мы исполняем только то, во что они способны поверить. – Матвей хмуро гонял деревяшки на доадамовых счётах (калькуляторам он не доверял).
– Но почему такие тупые мечты? Где – мир во всём мире? Где – возрождение птицы додо?
Марк лежал на печке и отрешённо пил горячее молоко. И вдруг – безо всякой причины – он поднялся, зашебуршил и закопался с сумками.
– Ты что делаешь? – Матвей зыркнул сквозь счёты.
– Ухожу. Не хочу людскую веру в бизнес превращать. – Он нерешительно завис над чемоданом. – А жене скажите, что… – Марк махнул рукой и схватил какой-то попавшийся узелок. – Странником ушёл!
На словах про «странника» на порог вышла Тихаскромна Сергевна с ножницами и скотчем – и дети за её спиной выросли в шестиглазый упрёк.
– Милый. Что ты? Куда ты?.. – оторопело обронила она.
Марк хотел было её отпихнуть, но постеснялся. Тогда Тихаскромна Сергевна пала ему в ноги и соплями принялась мазать пол. Марк застыл в нерешительности и неспособности выпутать ноги.
– Ну дружище, ну что ты? – Матвей подошёл и хозяйски взял его за плечо. – У нас наконец-то средства появились… Жене вон что-то можешь прикупить.
С болью и гневом поглядел на него Марк. А Фомик скромно возник у его плеча:
Но Марк наклонился к своей жене, поцеловал её нежно, прямо в темечко, вдруг выхватил из её скрюченных рук ножницы, притянул Матвея за бороду (тот весь оторопел) и одним махом всю бороду ему и обстриг:
– Ха-ха-ха! До встречи на Страшном суде!
Показав средний палец (чему-то у Фомика он тоже успел научиться), – Марк схватил узелок, тулуп и ушёл в снегопадную ночь.
Тихаскромна Сергевна долго плакала и кричала невменяемое, но понемногу успокоилась в молитве. К тому же и Матвей взял финансовые обязательства на себя.
Скоро у «Чудес на продажу» появились конкуренты – Васиштах и co. открыли свою контору (называлась она как-то на санскрите). Из преимуществ у них была вегетарианская кухня, канал в Инстаграме, концерты с настоящими индусами и то, что оплата происходила посредством мытья посуды (все местные знали до чего Васиштах ненавидел это дело). Кроме того – в исполнении чудес, они не брезгали развратом и членовредительством (но до политики всё же не доходили, нет-нет, нет-нет-нет). В целях разведки, Матвей силой мысли построил башню из досок – смотреть на конкурентов в подзорную трубу.
– Ну что – видно?? – кричал снизу Фомик и топтался.
– Не как у нас. Другая техника какая-то. Вон, муху в слона превращают… Нет – в бабу!
Фомик тоже взбежал по спиральной лестнице и на секунду попросил трубу. Он тут же отнял её от глаз:
– А у них тоже получается потому что все поверили?
– Ну да. В этом принцип, – сказал Матвей с задубевшей щетиной (борода никак не росла, зато лезли какие-то Петровские усы) и приложился глазом.
– А если их заставить сомневаться? – сказал Фомик.
Матвей отлип от трубы и покивал внушительно.
Так настала эпоха террора: заручившись поддержкой верных своих клиентов, они раскидывали Декарта, Вольтера, Докинза, Конта – по домам, магазинам, школам, сортирам: с громкоговорителей они транслировали лекции Сапольски по нейробиологии (слова про электроны в мозгу посередь деревенской благодати звучали как какое-то апчхи), сочинили и отпечатали в страшных тиражах трактат «Чудес не бывает» (и перевели на все языки от китайского до эсперанто), а на въезде в деревню прибили девяносто пять тезисов из него.
– Эй, вы! – задолбил в окошко Васиштах (среди ночи – с жирным фонариком, бившим не хуже прожектора).
Матвей и Фомик притаились и вжались в стену.
– Асуры поганые! Суки недорезанные! Электрон, протон!.. – да я из-за вашей науки летать больше не могу!!
Васиштах ещё поругался, ещё побуянил – и ушёл по сугробам на свою сторону и не появлялся уж более (даже тележку попросить).
И чудеса завяли: завертелись шестерёнки, запрыгали изотопы, хронотопы, параболы – и хлопнули атомы в ладоши, и узрели люди не через мутное стекло, гадательно, а через великий микроскоп недоверия – к которому все тут же радостно прильнули.
Но поскольку все свято поверили в то, что верить ни во что нельзя, то чудеса оставили не только фирму кришнаитов (задыхающуюся под горами посуды), но и «Чудеса на продажу» (честно говоря – не верили уже и сами учредители).
Дальше всё как-то замялось, а настигшие фирму налоги оказались такие, что на отпуск в Турции едва-то хватало. Простившись с Матвеем (тот ещё рвался пробовать снова где-то в Сибирской глуши; но глаза его были в горячке, как у промотавшегося в ничто) – Фомик сидел у турецкого моря, под турецким солнцем, в турецком отеле, на турецком балкончике. Он смотрел, с страданием, на стакан джина, такой одинокий на этом стеклянном столике – смотрел, как бы мучась вспомнить забытое слово. Он не понимал, как это делал.
Он протянул свою руку, сжал стакан пальцами и поднёс его прямо ко рту.