Ориентируясь в новых диких природах: радикальная экология, гендерная проблематика и климатические действия в научной фантастике. Глава 2

В своей диссертации Кэт Ачинсон анализирует научную фантастику Николы Гриффит, Урсулы К. Ле Гуин, Кэмерон Херли и Хаяо Миядзаки. Она описывает зарождающийся канон в научной фантастике, в котором с помощью выдуманных миров автор_ки переосмысляют отношения между людьми и их экологической, нечеловеческой средой обитания. Ачисон подмечает влияние гендерной политики и то, как модель радикальной экологии может быть полезна в политической борьбе за устойчивое будущее в эпоху изменения климата.

Публикуем перевод второй главы «Ориентируясь в новых диких природах: радикальная экология, гендерная проблематика и климатические действия в научной фантастике», сосредоточенной на произведении Хаяо Миядзаки «Навсикая из Долины Ветров». В ней рассматривается деконструкция «природы» и маскулинного образа главного героя, чувствительность к экосистемам вместо покорения, или почему Навсикаю можно считать образцом постчеловеческого.

перевод: ииван кочедыжников для taste the waste
редактура: саша мишугина

оригинал: Navigating New Wilds: Radical Ecology, Gender and Climate Action in Science Fiction, 8/12/16

первая часть: Ориентируясь в новых диких природах: радикальная экология, гендерная проблематика и климатические действия в научной фантастике. Глава 1

Патреон | Тейст в Телеграме | Тейст Вконтакте

Глава 2

Что может радикальная экология? Деконструкция и борьба с изменением климата

Вопрос, который я хотела бы затронуть в этой главе, заключается в следующем. Какую роль радикальная экология может играть в современных дискуссиях и дебатах вокруг изменения климата? В поисках ответа я займусь проблемами, которые возникают при рассмотрении радикальной экологии как средства деконструкции идеи «природы». Деконструкция мешает нам признать природу физической «реальностью», которую необходимо срочно защитить. Отрицать «природу» как идеологический конструкт — это очень хорошо, но как помешать самим себе использовать его только чтобы отрицать значимость экологических проблем и не принимать ответственность за развитие устойчивых экологических практик? Это, несомненно, потенциальная ловушка деконструкции, о которой очень хорошо известно многим экокритикам. [3] Мой аргумент в том, что научная фантастика способна преодолеть разрыв между деконструкцией и действиями по охране окружающей среды. Ведь научная фантастика, выдвигая на передний план императив изменения климата, экологически атакует главенство человеческого субъекта.

Как говорилось в предыдущей главе, деконструкция «природы» как дуалистического «другого» по отношению к культуре и рациональности поддерживает прогрессивный феминистский проект демонтажа тотальности мужского человеческого главенствующего субъекта, в результате чего отменяется подчиненное положение женского. Однако практические последствия этого могут вызывать тревогу в экологическом дискурсе из-за потенциальной разобщенности между этим радикальным онтологическим подходом к природному миру и необходимостью прямых экологических действий на фоне быстро изменяющейся планеты. Что может послужить источником дискомфорта для экокритиков, которые пытаются деконструировать идеологическую концепцию «природы», одновременно протащить про-экологическую повестку в общекультурную дискуссию. Именно она, по мнению Ричарда Керриджа, является «фундаментальной задачей экокритики» (Kerridge 2014: 361). Кейт Сопер объясняет:

Верно то, что мы не можем провести различие между «реальностью» природы и культурным представлением о ней, которое само по себе не является умозрительным. Но это не оправдывает выводы, что нет онтологического различия между нашими идеями о природе и смыслом этих идей... Короче говоря, не у языка дыра в озоновом слое, а кое-что «реальное» продолжает загрязняться и приходить в упадок по мере того, как мы уточняем наши деконструктивные озарения на уровне знаков (Soper [1995] 2000a: 124).

По сути в школе деконструкции прослеживается тенденция отрицать любое различие между идеологией, которая конструирует наше понимание мира, и самим миром — в частности, окружающей средой. Постструктуралистка-теоретик Верена Андерматт Конли критикует некоторых участников постструктуралистского движения радикального 1968-го во Франции именно по этой причине. Она утверждает, что:

Акцентирование внимания на том, что мысль 68-го, помещенная на “вывеску” в ущерб мировым интересам сегодня, указала бы на то, что уже более тридцати лет назад существование природы и всего живого намеренно выставлялось как что-то менее важное (Conley 1997: 28).

Таким образом, демонтаж общепринятых дуалистических концепций «природы» рискует оправдать или поощрить апатию по отношению к миру природы. Если природу больше не следует понимать как «служанку» человечества (Conley 1997: 43) или «материнскую силу» (Soper [1995] 2000b: 141), то как мы должны отстаивать ответственность человечества уважать и защищать окружающую среду, не вступая в противоречие с нашим отказом от угнетающих способов мышления? Отдельные постструктуралистские логики просто подразумевают, что мы не должны. Конли, критикуя постструктурализм в этом отношении, указывает на то, что деконструкции дуалистических представлений о природе и человеке недостаточно самой по себе — для нее в равной степени важно взаимодействовать с экологией таким образом, чтобы подчеркивать как посредничество, так и непредсказуемость планеты, на которой мы живем, в соответствии с целями экологов. Развивая свою мысль, Конли подчеркивает, что деконструкция «природы» не должна работать в ущерб климатическим мерам. Напротив, акцент деконструкции на язык как на культурную и политическую силу может помочь нам распознать и критически отнестись к разрушительному воздействию доминирующих идеологических структур на окружающую среду. Природа не существует, чтобы утолять капризы человеческой культуры и общества, утверждает она, но «человек, тем не менее, организует [природу], через свою социальную организацию, через повседневную жизнь, то есть, в первую очередь, через функцию посредничества, выражаемого языком» (Conley 1997: 43). В постструктуралистских терминах это означает, что языковой знак (в данном случае идея «природы») не отменяет существования референта или «реального». Вместо этого деконструкция языкового знака может побудить нас понять, как культурные представления об окружающей среде и отношениях человечества с ней влияют на мир природы вполне реальным образом.

Одним из примеров этого в «реальном мире» является обсуждение антропоцена в современном дискурсе об изменении климата. Это иллюстрация того, что глобальный капитализм как идеологическая и лингвистическая структура несомненно обозначил геологию Земли. В августе 2016 года Международный геологический конгресс официально рекомендовал объявить новую геологическую эпоху — антропоцен, чтобы учесть влияние человеческой деятельности на геологический состав планеты. Дэмиан Кэррингтон доложил The Guardian:

Новая эпоха, должно быть, началась примерно в 1950 году, говорят эксперты, и, скорее всего, будет характеризоваться тем, что по планете в результате испытаний ядерных бомб будут рассеяны радиоактивные элементы... [а также] загрязнением земли пластмассами, сажей с электростанций, бетоном и даже костями в связи с глобальным распространением домашней курицы (Carrington 2016).

Научное изучение антропоцена представляет неопровержимые доказательства того, что человеческие отходы — материальный символ глобальной капиталистической идеологии — изменяют планету на геофизическом уровне. Как следствие, становится ясно, что стирание «вещественного» в системе капиталистических знаков в постструктуралистской практике безответственно и неточно. Фактически, осознание того, как «знак» воздействует на «реальное», может помочь постструктуралистскому проекту демонтировать дуалистическую структуру, отделяющей мужской человеческий главенствующий субъект от динамической экологической системы. Лорен А. Рикардс поддерживает этот аргумент в своем исследовании метафорической силы антропоцена. Она описывает ее как «взорвавшую модернистскую бинарность человек/природа, лежащую в основе науки о глобальных изменениях окружающей среды» (Rickards 2015: 283). Кроме того, Рикардс утверждает, что сам язык можно рассматривать как экологический процесс, подчеркивая, что «с его представлением движения смысла от одного слова к другому» (Rickards 2015: 282) он является «почти географической по своей природе концепцией» (Там же). Это подрывает четкость разделения языка и мира и побуждает читателя занять более экологически сознательную позицию в понимании того, как язык функционирует в рамках своей идеологической структуры и способен оказывать влияние на окружающую среду.

Переплетение деконструкции и экологического дискурса — прогрессивный шаг вперед в обеих дисциплинах. Тем не менее, их отношения часто бывают в лучшем случае шаткими. Для писателей, пытающихся использовать оба подхода в современных работах по изменению климата, путаница может возобладать. В известном трактате Джеймса Лавлока «Месть Геи» (2006), посвященном изменению климата, автор пытается переприсвоить метафору Геи как эмблемы женственной природы, взяв ее из патриархального контекста. Вместо этого Лавлок использует ее как чисто дидактический аппарат, то есть концептуализирует Землю как субъект в собственном смысле этого слова, избегая при этом патерналистского или доминирующего по отношению к планете отношения. Цель метафоры Геи Лавлока — передать, как динамичные, сложные экосистемы мира требуют более экологически сознательного отношения человека:

Если мы не будем рассматривать Землю как планету, которая ведет себя так, как если бы она была живой — по крайней мере, в регулировании климата и химии — нам не хватит воли изменить наш образ жизни и понять, что мы сделали ее нашим самым большим врагом (Lovelock 2006: 21-22).

К сожалению, радикальный потенциал метафоры Геи Лавлока сводится на нет Криспином Тикеллом. Во вступлении к книге он беспомощно возвращает Гее гендер и утягивает критику Лавлока об отношении к природе обратно в рамки патриархальных дуализмов, в которых природа и женское начало в качестве «другого»: «Кто такая Гея? Кто она?... Греческая богиня, от которой происходит этот термин, должна гордиться тем, как используется ее имя» (Tickell 2006: xiii). Таким образом, очевидно, что даже в рамках самых прогрессивных попыток переосмысления отношения общества к окружающей среде сохраняется та же дуалистическая логика, особенно вредная в рассуждениях о природе.

Поэтому в эпоху изменения климата жизненно важно найти пути преодоления путаницы между деконструкцией деспотичных бинаризмов и поощрением экологического подхода. Мы должны бросить вызов индустрии ископаемого топлива, глобальному загрязнению окружающей среды, обезлесению и международным конфликтам из-за природных ресурсов. Также и метафизика маскулинного главенствующего субъекта должна быть атакована. Научная фантастика хорошо справляется с задачей сочетать эти два императива благодаря своей способности выдвигать на передний план политически заряженные видения экстремальных экологических потоков наряду с радикальными онтологическими переосмыслениями природы и человеческого субъекта, и представлять эти два подхода как взаимно усиливающие друг друга. Одним из таких примеров, который я хотела бы подробно рассмотреть, является «Навсикая из Долины Ветров» ([1982-1994] 2015) Хаяо Миядзаки.

В этой японской манге Миядзаки рисует постапокалиптический мир после того, как Земля была преобразована катастрофической войной, называемой «семью днями огня» (Miyazaki [1982 — 1994] 2015: 1. 6). Небольшие очаги человеческой цивилизации выживают посреди огромного токсичного леса — «Моря Гниения» (Miyazaki [1982-1994]: 1. 7), — который покрывает бóльшую часть планеты. В лесу обитают гигантские насекомые, в том числе гигантские ому, покрытые броней, а растения и грибы распространяют токсичные споры, смертельно опасные при вдыхании для людей. В Долине Ветров, мирном королевстве на опушке леса, принцесса Навсикая, склонная к приключениям и альтруизму, часто путешествует в лес, чтобы собирать полезные ресурсы, такие, как сброшенные панцири ому, и исследовать сложную экосистему. В отличие от большинства персонажей манги, Навсикая рассматривает Море Гниения как место возможностей и красоты, а насекомым сопереживает и уважает их вместо того, чтобы чувствовать обиду и страх. Когда Навсикаю вынуждают вступить в войну за обитаемую территорию между двумя могущественными народами — Дороком и Торумекией, она раскрывает ужасающие планы использовать Море Гниения как оружие. Навсикая опасается, что это приведет к легендарному «дайкайшо» (Miyazaki [1982-1994] 2015: 1. 215) — экологическому инциденту, при котором лес провоцируют на сверхъестественный рост и токсичность, и он распространится по всей планете, пожирая на своем пути все формы жизни. Навсикая пытается использовать свое уникальное понимание взаимосвязи между человеческой жизнью и Морем Гниения, чтобы повлиять на лидеров войны и предотвратить планетарную катастрофу. Как экологический текст, «Навсикая из Долины Ветров» является новаторским, потому что в нем сочетаются явно политический посыл об ответственной экологической деятельности с теоретическим переосмыслением взаимосвязи между человеческим субъектом и экологической системой. Сопоставляя эти два подхода в путешествии Навсикаи, Миядзаки демонстрирует, как они взаимовыгодны и одинаково ценны в борьбе за защиту окружающей нас среды.

На метафизическом уровне «Навсикая из Долины Ветров» представляет собой вызов дуалистической структуре человеческого/нечеловеческого через радикальные отношения Навсикаи с ее природной средой обитания. Повышенная чувствительность к экосистеме Моря Гниения позволяет ей телепатически общаться с насекомыми и испытывать глубокие эмоциональные переживания, передаваемые лесом, когда он вступает в конфликт с вмешательством человека (см. рис. 1). Навсикая использует свои телепатические способности, чтобы успокоить насекомых, когда они впадают в ярость, вместо того, чтобы использовать тяжелую артиллерию, как решило бы сделать большинство других людей. Таким образом, она подрывает ожидания своих родственников и встречающихся ей чужеземцев, которые поражены ее настойчивостью в установлении связи с миром природы. Она встраивает себя в экологическую систему вместо того, чтобы бороться за ее покорение: «Эта девушка обладает чудесной силой, которую мы не разделяем. Она слышит голоса, которые мы не слышим... она читает саму душу ветра... В своем сердце она любит даже растения и насекомых из гнилой древесины» (Miyazaki [1982-1994] 2015: 1. 72). Телепатическая и эмоциональная связь Навсикаи с насекомыми подрывает не только границы между человеком и природой, но и дуализм рационального человеческого разума и дикого, неуправляемого экологического тела. В этом смысле Навсикаю можно считать образцом постчеловеческого.

Соответственно, в этом мире повышенной экологической напряженности традиционные гендерные роли совершенно излишни. Художественные образы леса у Миядзаки сопротивляются его изображению в любом романтизированном или феминизированном свете — он не пассивный и пасторальный, не изображается как фигура кормящей матери. Вместо этого он показан гротескным, динамичным и суровым для всех, кроме самых экологически сознательных человеческих обществ. Жители Долины Ветров занимают маргинальное положение на краю Моря Гниения, в результате чего они остро осознают то тонкое равновесие, которое должно поддерживаться с окружающей средой, даже если это означает, что яды леса в конце концов их уничтожат — факт, который Навсикая спокойно принимает как «их судьбу» (Miyazaki [1982-1994] 2015: 1. 24). Такое экологическое отношение отражено в эгалитарных гендерных принципах Долины. Гендер Навсикаи едва упоминается, а сексизм и женоненавистничество почти полностью отсутствуют в социальной структуре Долины. В Навсикае как постчеловеческом субъекте не играют роли гендерные границы или бинарности, и в результате она гораздо более многогранна, чем типичные главные геро_и научной фантастики. Она вдохновляющий лидер, безжалостный политический переговорщик, опытный пилот, ученый и яростный воин, и эти типично мужские черты уравновешиваются ее мастерством целительницы, ее сопереживанием и приоритетами, ориентированными на сообщество, а также тем, что она свободно плачет, когда охвачена сильными эмоциями, и открыто признает страх и моральное отторжение. Текст Миядзаки, таким образом, является явно феминистским, потому что он выступает против традиционного подавления женского в научной фантастике, что, утверждает Кэмерон Херли, можно наблюдать как в отсутствии женских персонажей в традиционных научно-фантастических повествованиях, так и в стирании черт, считающихся более «женскими» в главных героях любого гендера. Херли комментирует, что писатели-фантасты традиционно страдают от «невероятного недостатка воображения» (Hurley 2016: 117), потому что они часто «не видят и не вопрошают, что происходит, когда они стирают половину индивидуума и половину мира» (там же). «Навсикая из Долины Ветров» нарушает эту традицию, показывая, что храбрость, интеллект и резкая эмоциональная честность Навсикаи имеют одинаковое значение в ее способности создавать радикально новую связь с экологической системой ее мира (см. рис. 2, на котором раны Навсикаи исцеляются ому в знак благодарности за проявленное к ним сострадание). Текст, таким образом, выходит за рамки ограничений гендерной бинарности, которая так часто используется в научной фантастике, чтобы прославить одномерный мужской главенствующий субъект.

Изображение постчеловеческого в «Навсикае из Долины Ветров» примечательно и тем, что оно противостоит тенденции в научной фантастике отдавать предпочтение радикальным идеям за счет развития персонаж_а. По словам Карла К. Ли, это особая сила японской научно-фантастической манги. Ли пишет, что в то время как научная фантастика, как правило, умеет представлять откровенно политические альтернативные формы реальности, жанр «стремится минимизировать важность эмоций персонажа, позиционируя их как уступку тем, кто не знаком с НФ» (Li 2016: 414). Однако в манге эмоция становится политической силой сама по себе через ее проявление в художественном стиле текста. Ли ссылается на «размывание “внутренних” психологических миров и “внешних” экологических миров своих персонажей посредством использования выразительных фонов» манги (Там же.), а в «Навсикае из Долины Ветров» это проявляется в том, как Миядзаки изображает общее эмоциональное смятение Навсикаи и ому, которое взрывается в панели в виде резких белых речевых пузырей, окаймленных хаотическим черным крестообразным штрихом; стиль, похожий на тот, который Миядзаки использует для изображения плотной и неукротимой листвы Моря Гниения. Таким образом, искусство манги еще больше усиливает представление Миядзаки о Навсикае как о постчеловеческом субъекте, интегрируя ее эмоции в общее сознание леса, а также в стилистический пейзаж самого текста.

Деконструкция бинарности человеческое/нечеловеческое «Навсикае из Долины Ветров» имеет явный политический и экологический подтекст. Начнем с того, что в тексте критика изменения климата выражена во вступлении манги, где Миядзаки описывает, как человеческая недобросовестность в эпоху, в которой узнается наша, привела к коллапсу цивилизации. Стремительная индустриализация, капиталистическая жадность и разграбление земли изображаются как катализаторы глобальной катастрофы, что вполне можно считать пророческим видением будущего человечества: «некогда цветущие общества исчезли во тьме... и земля была поглощена лесом колоссальных токсичных бактерий: Морем Гниения» (Miyazaki [1982-1994] 2015: 1. 4). И все же текст выходит за рамки простого предостерегающего рассказа о последствиях злоупотребления окружающей средой. «Навсикая из Долины Ветров», в первую очередь, имеет дело с планетой, которая уже была безвозвратно изменена, и тем, какой человеческий отклик в результате этого требуется. Манга приводит конкретные примеры того, как усилия по охране природы и защите окружающей среды могли бы продвинуться вперед. Отказ от традиционно дуалистического образа мышления в пользу экологически сознательной постчеловеческой модели существования является единственной надеждой человечества на адаптацию и выживание в эпоху экстремальных экологических изменений и климатического хаоса. Поэтому деконструкция в тексте Миядзаки имеет особое значение для современности: это весомый аргумент в пользу необходимости противостоять перекосу экологических перспектив в то время, как глобальные температуры продолжают расти в геометрической прогрессии. [4] Кроме того, отношение манги к гендерным вопросам позволяет Миядзаки продемонстрировать, как патриархальные структуры активно способствуют разрушению окружающей среды, и это придает экологическую значимость деконструкции гендерной бинарности.

Отношение к Морю Гниения является главной темой экологической критики Миядзаки. Почти во всех обществах его воображаемого мира токсичный лес рассматривается как единственная большая экзистенциальная угроза человеческой жизни. Однако постчеловеческая связь Навсикаи с экологической системой заставляет ее усомниться в этом глубоко укоренившемся предположении, и она проводит собственные исследования вне параметров, заданных идеологической позицией общества, вне антагонизма по отношению к миру природы. Она обнаруживает, что растения и грибы по своей природе не ядовиты: «Когда ты даешь им чистую воду и воздух, даже хлебный грибок превращается в это прекрасное маленькое дерево. И вредных испарений тоже не источает... Загрязнена сама земля» (Miyazaki [1982-1994] 2015: 1. 80). Это полностью противоречит демонизации леса, которая так укоренилась в ее культуре. Друг Навсикаи Юпа также разделяет веру в то, что Море Гниения на самом деле очищает Землю, перерабатывая токсичные остатки человеческих отходов и загрязняющие вещества индустриальной эпохи. Он описывает, как в своем самом развитом состоянии «климаксный лес» (Miyazaki [1983] 2015: 90) перестает испускать смертельные вредные испарения, а земля, воздух и вода, на которых он процветает, полностью очищаются (см. рис. 3). Его теория состоит в том, что экосистема развивается и исправляет нанесенный ей ущерб. И позже оказывается верной, когда экосистему провоцируют ввести ускоренную версию этого процесса. Генетически сконструированная плесень, созданная как оружие войны, выходит из-под контроля и начинает катастрофически буйный рост и мутацию, в котором поглощает целые армии и огромные участки суши. Единственное, что в конце концов останавливает ее, — это массовая миграция ому, которые массово бросаются вон из леса, чтобы в бешенстве съесть плесень, пока та не убьет их, а их туши, в свою очередь, потребляются плесенью, окончательно сдерживая ее причудливый рост и создавая условия для нового леса (см. рис. 4). Таким образом, полное разрушение экосистемы предотвращается способностью экосистемы быстро создавать свои собственные естественные защитные средства. Цена жизни людей и животных огромна, но сама Земля способна адаптироваться и выжить; отрезвляющее напоминание об утверждении Джеймса Лавлока: «если мы не позаботимся о Земле, то она, несомненно, позаботится о себе сама, сделав нас нежеланными» (Lovelock 2006: 3). Следовательно, Миядзаки демонстрирует, что наибольшую угрозу для существования человека представляет не сама окружающая среда, а экологическая недобросовестность.

Поэтому попытки подчинить окружающую среду или манипулировать ею в интересах общества ошибочны и опасны.

То, как Миядзаки видит экологическое посредничество, отражено в прогрессивном природоохранном дискурсе. Журналист-эколог Фред Пирс критически относится к усилиям по охране природы, которые отстаивают неточные и идеологически искаженные представления о защите «природы», если они соответствуют романтизированному идеалу девственного мира, не омраченного воздействием человека и меняющимися экологическими процессами. Пирс полагает:

Популярные борцы за сохранение природы правы, что нам нужно перестроить Землю, но не правы, если думают, что мы сможем достичь этого, двигаясь назад... новая дикая природа будет сильно отличаться от старой. Мы слишком сильно изменили нашу планету, а природа никогда не идет назад (Pearce 2015: 2).

Джордж Монбио добавляет, что неспособность экологов объяснить подобную радикальную экологическую трансформацию контрпродуктивна, она мешает окружающей среде восстанавливаться после антропогенного ущерба, и предполагает, что «некоторые из наших природоохранных групп... кажется, опасаются беспорядочного, незапланированного, неструктурированного возрождения мира природы» (Monbiot 2013: 210). Пирс и Монбио согласны с тем, что сохранить человечество в опасную экологическую эпоху можно только отказавшись от устаревших представлений о «природе», и, вместо этого, переосмыслив Землю как динамичную систему, которая постоянно меняется и развивается. Ведение споров вокруг «инвазивных чужеродных видов» является важнейшей частью этого. Когда новые растения, насекомые и животные появляются в локальной экосистеме, они обычно считаются предвестниками разрушения окружающей среды. Пирс утверждает, что эта линия мышления ошибочна: «когда в экосистемы вторгаются чужеродные виды, они не разрушаются. Часто они процветают в большей степени, чем раньше... Чужеродные виды могут быть обновителями природы, ее спасением, не только разрушителями» (Pearce 2015: 4). По словам Пирса и Монбио, появление инвазивных видов способствует восстановлению экосистемы от ущерба, нанесенного человеком. [5] Таким образом, как экологический захватчик высшей степени Море Гниения в «Навсикае из Долины Ветров» является прекрасным примером радикальной, регенеративной силы инопланетной экологии, а текст Миядзаки — важным аргументом в пользу постструктуралистской модели сохранения природы, которая сопротивляется идее романтизируемой «другой» природы, которая должна быть сохранена в первозданном виде, и вместо этого подчеркивает многогранность и многообразие экосистем Земли.

«Навсикая из Долины Ветров» также иллюстрирует, как общества с патриархальными, иерархическими и милитаристскими структурами по своей природе антагонистичны по отношению к окружающей среде. Интересное воплощение связи патриархата и антиэкологии можно найти у княгини Кушаны Торумекийской, грозной военоначальницы в походе по расширению территории Торумекии на соседние земли Дорока. Несмотря на ее военное мастерство, Кушану оскорбляют и подвергают остракизму члены ее семьи мужского пола, и в конце концов выясняется, что ее собственный отец и братья замышляли убить ее из женоненавистнического страха иметь женщину у власти: «Сколько бы раз я ни говорил тебе, что ненавижу самонадеянных, интеллигентных женщин, ты просто не слушаешь» (Miyazaki [1982-1994] 2015: 1. 477). Вступление Кушаны в сферу мужской монархической власти приводит к эскалации насилия в и без того кровопролитной и экологически опустошительной войне. Она вынуждена обратить против сил своего отца собственную фракцию торумекийской армии. Сравнение Кушаны и Навсикаи, которые становятся невольными спутницами, еще раз иллюстрирует связь между патриархальным угнетением и разрушительной склонностью к миру природы. Кушана часто изображается борющейся с насекомыми с помощью оружия, в то время как Навсикая способна успокоить их без насилия, используя свое превосходное понимание экосистемы. Ретроспективной сценой, которая происходит, когда Кушана попадает в спровоцированный экологической войной Торумекии и Дорока рой жестоких насекомых, Миядзаки намекает, что ее ярость происходит от жестокого обращения с ее матерью со стороны отца и князей, ведь матери дали разрушающий умственные способности яд, удалив ее как политического соперника (см. рис. 5). Когда Кушана преодолевает ненависть и гнев, которые привили ей патриархи семьи, становится ясно, что только так Кушана может пережить насекомых, поскольку они жестоко реагируют на ее негативные эмоции. После того, как ее брат убит в рое, Кушана оставляет все попытки бороться с насекомыми, и вместо этого спокойно принимает факт их апокалипсической миграции: «Я была совершенно пуста... Внезапно я поняла, что делаю так, как говорила Навсикая. Она сказала, что если отбросить ненависть и страх, насекомые не нападут» (Miyazaki [1982-1994] 2015: 2. 50). Сюжетная линия Кушаны демонстрирует, как патриархальные структуры подпитывают антиэкосистему, создавая гендерную оппозицию, которая, в свою очередь, подстрекает человеческий субъект к нападкам на экосистему. Распад патриархального главенствующего субъекта — символизируемого смертью брата Кушаны в рое насекомых — и последующее освобождение Кушаны от гендерно заданной ярости свидетельствуют о том, что деконструкция гендера имеет важное значение для противодействия агрессивным, экспансионистским идеологиям, наносящим вред окружающей среде и отдельным людям.

«Навсикая из Долины Ветров» Миядзаки — это сложный и обширный текст, охватывающий такие области, как деконструкция, постгуманизм, феминизм, экология и климатические действия, вобравший в себя эти различные направления теории и дискурса в модель радикальной экологии. При этом он противопоставляет деконструкцию и климатические действия и успешно выравнивает эти два подхода к развитию экологически сознательного и социально прогрессивного мира. Как произведение научной фантастики, манга достигает того, с чем другие литературные жанры будут бороться — она использует свою воображаемую версию Земли как арену, чтобы привнести эти сложные и прогрессивные идеи друг в друга, а возникающий нарратив имеет реальную политическую жизнеспособность. Поэтому «Навсикаю из Долины Ветров» можно считать определяющим текстом в каноне радикально-экологической научной фантастики.

Заключение

Научная фантастика как жанр должна внести ценный вклад в разговор о положении человека по отношению к окружающей среде, а также о распаде угнетающих гендерных ролей и будущем деятельности в области климата в период большой экологической неопределенности. Джон Слоан предполагает, что окружающая среда всегда была предметом интереса научной фантастики, но его исследование того, как эта тема раскрывается в работе Герберта Уэллса, показывает то, насколько с тех пор развился жанр. Слоан описывает, как Уэллс, схоже с упомянутыми в этой статье писател_ями, пытался противостоять романтическим идеалам «ретроспективной невинности» (Sloan 2012: 138) в литературном соприкосновении с окружающей средой; идеалам, которые способствовали подчинению природы в позиции «другого» по отношению к маскулинной рациональности и культуре. Однако, в отличие от писателей, о которых я говорила, Уэллс решил навязать «человеческую экологию»: «новое коллективное сознание... которое способно взять под полный контроль окружающую среду и направить ее на достижение человека» (там же). Это усиливает деспотичную традицию отношения к природе как к доступному ресурсу для продвижения главенства маскулинного субъекта.

Нет нужды говорить, что со времен Уэллса значительные успехи были сделаны в области экологии в научной фантастике. Гриффит, Ле Гуин, Херли и Миядзаки отказываются от «человеческой экологии», изображая отношения между человеческой и нечеловеческой средой как одну из радикальных взаимосвязей, которая на самом деле отрицает всю концепцию человеческого бытия, наряду со структурным подавлением природы и женственности, которую олицетворяет мужской человеческий главенствующий субъект. Это демонстрирует способность научной фантастики развиваться наряду с зарождающимися критическими теориями деконструкции и феминизма, а также современными императивами изменения климата. Новые формы радикальной экологии, выдвинутые этими современными писательницами-фантастками, не только переопределяют человека и окружающую среду, но и делают это в то время, когда срочный пересмотр этих терминов имеет решающее значение, чтобы верно отреагировать на экологическую катастрофу и климатический хаос. В данной работе предпринята попытка продемонстрировать важные политические последствия радикальной экологии для гендерной политики, а также для борьбы за предотвращение разрушения экосистемы нашей планеты. Феминистские и экологические проекты объединяет радикальная экология, так как они требуют постструктуралистского распада мужского главенствующего субъекта, а радикальная экология, таким образом, предлагает просветляющий новый подход к знаниям в этих областях, а также захватывающий взгляд на более эгалитарный, экологически сознательный мир.

Примечания

[3] См. «General Introduction» Лоуренса Купа в «The Green Studies Reader» (Coupe 2000: 1-7)

[4] См. «This Changes Everything» Наоми Кляйн (2014: 13)

[5] См. Pearce 2015: 29 и Monbiot 2013: 231