Мой Гумилёв

Иногда я пишу о современных сетевых поэтах, рекламирую их немножечко, рекомендую. Но сетевые поэты – это одно. Всё-таки они – ещё не классика, хотя кто-то из них станет ей.
Я читал огромное количетво поэтов. В большинстве русских поэтов – Фете, Тютчеве, Блоке и Ахматовой, Некрасове, Брюсове – я вижу огромный талант, но это не «мои» авторы. Мне лично не очень интересно их творчество. А есть для меня – три столпа. Николай Гумилёв, Марина Цветаева и Иосиф Бродский. Как три слона, стоящие в подоснове моей любви к поэзии как таковой. Сегодня - о Гумилёве.

Николай Гумилёв. Когда мне было лет 7, мамина подруга Люба подарила мне книжку. Тонкую такую, большого формата, как многие советские детские книжки. Она называлась «Капитаны». Было в ней около 20 страниц, толстых таких. Эта книга до сих пор хранится у меня в одном из ящиков – как память. На каждом развороте было стихотворение: точнее, одно стихотворение, напечатанное большим, детским шрифтом, занимало два разворота. Уже много позже, через несколько лет, я понял, что «Капитаны» - это цикл, квадрилогия из 4-х частей, единое стихотворение. Тогда мне казалось, что это просто название маленького сборника, а четыре части – это четыре отдельных произведения.
Я выучил их наизусть. Легко: просто читал и запоминал. «На полярных морях и на южных, по изгибам зелёных зыбей...» я выучил почти сразу, потому что это гениальное стихотворение. Я помню его и сегодня – 18 лет спустя, и разбуди меня ночью, я прочитаю «...или бунт на борту обнаружив, из-за пазухи рвёт пистолет, так, что сыплется золото с кружев розоватых брабантских манжет...». Мне снился этот капитан, который «иглой на разорванной карте отмечает свой дерзостный путь». Второе о паладинах зелёного храма выучилось последним, потому что я не понимал большинство слов в нём. В конце книжки был маленький словарик для детей, оттуда я почерпнул множество морских терминов и имён великих мореплавателей. Потом было весёлое «...только грянет сквозь утёсы королевский старый форт...» и страшное «...но в мире есть иные области, луной мучительной томимы». Мне не нравилась иллюстрация на последней странице книги, поэтому это стихотворение я выучил быстро, чтобы больше не открывать тот разворот.
Так в мою жизнь вошёл Гумилёв.
Потом мне попадались разрозненные его стихотворения, которые я тоже зубрил: уже не легко, но заставляя себя. Когда мне было лет 12, мама купила мне маленький сборник Николая Степановича. Оттуда я запомнил великолепную историю о нищем и вороне и, конечно, «Волшебную скрипку», это посвящение аду – и Брюсову. Эта гениальная вещь тоже серьёзно врезалась мне в память, «...и погибни славной смертью, страшной смертью скрипача...».
Наконец, уже лет в 16-17 я сам приобрёл толстый синий том Гумилёва, в котором были не только стихи, но и публицистическая проза, и, самое главное, множество отрывков из разных книг: «о Гумилёве – другие». Тогда я впервые прочитал его биографию и воспоминания о нём его современников. В той книге я нашёл для себя «Гиену» и, что самое главное, «Укротителя зверей». Я до сих пор считаю и буду считать всегда, что это одно из гениальнейших стихотворений о любви, написанных когда-либо. «...если мне смерть суждена на арене, смерть укротителя, знаю теперь: этот, незримый для публики, зверь первым мои перекусит колени...». Я написал музыку на эти стихи, и в 2004-м году даже принял участие в конкурсе АП как композитор (единственный раз). И прошёл в финальный концерт с песней на чужие стихи.
Но биография Гумилёва меня покорила много сильнее, чем даже его творчество. Он был безмерно мужественным и бесстрашным человеком. Это был дворянин до мозга костей, русский офицер, образованный и благородный, смелый и – как все они – любвеобильный, твёрдо встречающий все невзгоды, обрушившиеся на подобных ему в ту тяжёлую пору. Ему повезло жить во время войны: когда войны не было, он её искал. Он сам отправился на фронт, хотя ему не светило ничего, кроме штабной работы, - и сам водил в атаку конных улан, на первой линии, глядя смерти в лицо. Многие имеют наглость ругать его, мол, Гумилёв развлекался в Африке, когда Россия погибала в нищете. Он искал свою войну, везде. Он брал ружьё и выходил в саванну – к львиному прайду. И стрелял льву, несущемуся на него, в глаз. Это была участь дворянства, их сила и ледяное спокойствие.
Он принял революцию так, как она есть. «Бегите», - говорили ему, - «Вас убьют здесь». «Мне некуда бежать с моей Родины», - отвечал Гумилёв. В страшные годы разрухи и голода, в конце 1910-х – начале 1920-х Гумилёв зарабатывал на жизнь стихами, лекциями, выступлениями. Его любила молодёжь, в отличие от замкнутого и тяжёлого Блока. Выступая перед революционными матросами он публично заявлял, что он – монархист, что убийство царской семьи – это преступление, и что его Россия всегда останется той, прежней. Его выступления собирали сотни людей, холодные, непротопленные залы, они слушали его стихи с открытыми ртами, и подбегали к нему, и целовали ему руки, и он питался этой славой открыто, в то время, как вокруг царили поклёпы и расстрелы.
Он принял смерть так, как и должен был. Его взяли, по сути, просто так. Листовки, найденные у него в книгах, не имели к нему отношения. Пару раз посетив контрреволюционные собрания, он проникся к ним не меньшим презрением, чем к революционной власти. А про листовки – забыл, как про досадную мелочь. Он просил передать в тюрьму Гомера и Евангелие. Анна Энгельгардт, его молодая жена, до последнего ждала, что его отпустят, и Горький хлопотал за Гумилёва. Где-то там, в период с 3 по 24 августа 1921 года Николая Гумилёва расстреляли. Кто-то из очевидцев вспоминал, что Гумилёв смотрел в глаза убийцам так же, как когда-то врагам на поле боя или львам в саванне. Гордо, подняв подбородок.
Человек, чья биография достойна экранизации, мне кажется. Но это неважно.
Всё это создало во мне образ Гумилёва. Его стихи, его вечное и живое слово, которое никто не сотрёт из русской литературы. Его сила и благородство.
Его сын Лев огромную часть жизни, около 20 лет, провёл в сталинских лагерях. Его дочь Елена умерла от голода во время ленинградской блокады, в 1941 году. Его внебрачный сын Орест взял материнскую фамилию и жил тише мыши, чтобы не погибнуть, вместо того, чтобы гордо говорить – «я – сын Николая Гумилёва».
Остался только Гумилёв. Который никогда не исчезнет.