Письмо

Пытался писать письмо. Не получается. Совсем не получается – разучился, верно. Цветы в голове, лирика, чашка чая, сад с петуниями и лилиями, и Палермо, солнечный, просто прелестнейший городок, как на картинах, ну, например, Брюллова. Ладно, сейчас вот подожду чуток, сяду за монитор, попытаюсь снова. Попытаюсь собрать в слова эти тридцать три нескладываемые, разношёрстные эти буквы; возможно, разгорится. Пока не горит, а тлеет довольно жалко. Я слышу стук. Вы заходите в мою голову через дверь, пожалуй что не парадную, emergency exit, и я понимаю, что стоит из сотни вер избрать веру в вас. Походу, немного весит.

Чёрт, я опять пишу какую-то чушь. А хотел письмо – и чтобы в нём точно были палатки, костры, небо, поезд “чух-чух”, машины, поднимающие тучи пыли, чтобы в нём были песни с разнообразных сцен, звуки гитары, тамтама, скрипки и безмятежья, и, конечно, слова “люблю” в самом конце, чуть ниже подписи, постскиптумом, красным стержнем. Ты знаешь, как это трудно – писать вот так, не дожидаясь ответа, поскольку точно знаешь, что вместо ответа лишь пустота в почтовом ящике, тёмное многоточье. Ты знаешь, как это трудно – на голове колтун, поскольку ерошу ежеминутно. Надеюсь, мы всё же встретимся через век, такой независимый, непробиваемый, мутный.

Кстати, хотел сказать, что люблю других чуть менее, чем тебя, но, пожалуй, тоже. У них бывает разный размер ноги, разный размер груди и качество кожи, разная форма ног, разный узор зрачков, разные шевелюры (природного цвета); они не видят мира без тёмных очков, не чураются ни выпивки, ни, конечно, минета; они готовы на всё – или не готовы на всё, но это неважно, поскольку они близко, им не нужно писем, подарков, цветов, голубых озёр, они не умеют читать ни по-английски, ни, тем, паче, по-русски. И в принципе, мне плевать. Мне не сложно влюбить себя на день-два-четыре в кого-нибудь, кого можно поцеловать. И уединиться в её квартире.

Строка не ложится к строке, строфа – к строфе. Куда уж тут, мешает проверка орфо, она подчёркивает твоё имя, мол, это “фе”, не годится, не вписывается в те же строфы, не нравится, не идёт, ни черта не идёт, зарплата не платится, работа не жжёт ни разу, по телевизору – очередной идиот вещает про ди-джеев и педерастов. Грустно, Господи, грустно вот так вот жить, не меняя ничего, прирастая к стулу, жить во лжи, в ненависти, снова во лжи, мыть посуду, выбираться максимум в Тулу, недалеко, электричка – пара часов, я боюсь Москвы, я люблю этот чёртов город, выносить наружу, на люди весь, что есть, сор, свой безумный страх, свою ненависть, свой голод.

Вот всегда так – вроде как пишу о любви. А превращается чёрти во что, в мерзость. Я, вероятно, новый природный вид, у меня центральный, сказать, нулевой резус-фактор. И тогда я беру, наконец, карандаш. Беру карандаш в руку, к чёрту компьютер, и пишу письмо о любви. Мир ведь всё же наш. Наш – пусть злой, ухмыляющийся и лютый. Приезжай. Приглашай к себе. Напиши письмо. Всё, что хочешь, иначе я в gloom ударюсь. Да, прости, ну, конечно, я охламон, обормот – не Юпитер, не Пан, не Арес.

Всё, postscriptum. В жизни случился люфт. Начинает болтать – опрокинулась чашка с чаем. Я, наверное, всё же очень тебя люблю, раз прощаю тебе, что ты мне не отвечаешь.