Маха

        Город,
как ни странно, легко тебя принял в объятья, признав за родную,
и, любуясь тобой, ненадолго забыл, что зовётся Гоморрой,
что зовётся Содомом и косит приехавших напропалую,
он влюбился в тебя, как способна в Гвинплена влюбиться слепая.
        Роем
поднимаются осы над сладким; я слышу их трепетный шорох;
они чуют твой запах, лавандовый мёд, и стареющий Гойя,
обернувшись к мольберту, конечно, напишет тебя обнажённой
и умрёт от инфаркта, поскольку искусство себя исчерпает.

        Сцена
твоего дефиле — коридоры метро; наутилусы в камне,
безупречно застыв, вспоминают наивный мирок эоцена.
Обними этих верных свидетелей тьмы, прикоснись к ним руками
и почувствуй себя среди их разноцветья Сикстинской Мадонной.
        Рамы
на картинах великих покрылись пушистой серебряной пылью,
но тебе ли не знать, что любовь проверяется временем? Мрамор
сохранит отпечатки твоих незаметных для скульптора крыльев,
ты застынешь навеки под взглядом усталого Пигмалиона.

        Лето
наступило внезапно, в листву погружая каштаны и клёны,
бесконечной зимы не бывает, всё мимо проходит, и это,
безусловно, пройдёт, как разметил гравёр на кольце Соломона,
то, что где-то в далёком столетии мы называли любовью.
        Плаха —
это просто ступень, на которой снимаются всякие шоры,
и становится ясно: цени, что имеешь, прекрасная Маха,
если Гойя умрёт, то никто не напишет тебя обнажённой,
потому береги его, Маха, покуда он рядом с тобою.