Город стёртых имён
Город медленно растворялся в серой дождевой взвеси. Не неделю, не месяц — он тонул в ней целую вечность, а может, и дольше. Лев уже не вёл счёт. Время потеряло форму, превратившись в тягучую, мутную субстанцию, вязкую, как смола.
Когда-то он был лучшим в своём деле. Смотрел на человека и видел сквозь плоть и слова — его истинное имя, клеймо судьбы, выжженное на изнанке души. Теперь же его взгляд скользил по оболочкам. По пустым, промокшим насквозь манекенам, безразлично снующим по улицам. Дар ушёл, оставив после себя лишь фантомную боль, тупую и ноющую пустоту под ложечкой.
Работа была под стать погоде — безнадёжная. Найти девушку, которая не просто сбежала, а стёрла сама себя. Её имя исчезло из всех баз данных, цифровых и бумажных. Её лицо ушло с фотографий, оставив после себя лишь призрачные, белёсые пятна, будто от вспышки, направленной в объектив. Её голос был выскоблен из воспоминаний тех, кто её знал. Она стала живой лакуной, дырой в самой ткани реальности.
Логика вела в тупик. И тогда Лев пошёл туда, где логика гниёт и умирает. В сырой подвал антикварной лавки «Старые тени», к Кроту.
Крот был слеп. Его глаза, затянутые молочно-белой пеленой, не видели мира видимого. Зато его пальцы, похожие на бледных червей, видели иное. Перебирая старые, забытые вещи, читали их историю. Осязали нити, что тянутся от каждого предмета к его владельцу. Нити судеб: тёплые от любви, ледяные от предательства, липкие и едкие от страха.
— Она почти полностью распутала свой узел, — проскрипел Крот, не отрываясь от старой, треснувшей фарфоровой чашки. — Почти. Атом за атомом. Но одна нить ещё держит. Тонкая, как паутина, но не рвётся.
— Где? — голос Льва прозвучал хрипло, как скрип несмазанной двери.
— Чтобы увидеть невидимое, нужно заплатить видимым. Но не тем, что лежит в кармане. Тем, что пришито к душе. Отдай мне то, что на самом деле связывает тебя с тем, кем ты был.
Лев молча снял с запястья старые, потёртые карманные часы на кожаном ремешке — последнее и единственное, что осталось от отца. Стрелки на них замерли в одном и том же положении много лет назад, в тот самый миг. Крот взял их, и его слепые пальцы сжали циферблат, будто ощущая тяжесть застывшего в них времени.
— Три пути, — сказал он. — Как водится. Всегда три.
Первый, самый простой: иди в Городской Архив. В отдел невостребованных документов, в самое его ядро. Её дело пылится там, на полке с грифом «Аннулировано».
Второй, самый странный: найди на блошином рынке у старухи-торговки призраков граммофонную пластинку. На ней не будет этикетки, только царапины, похожие на карту забытых мест. Проиграй её задом наперёд на центральной площади. Ровно в полночь, когда часы начнут бить тринадцатый раз.
И третий, самый тёмный: спустись под Старый мост, туда, где камень плачет сыростью. Там живёт Тень-Пожирательница. Позволь ей вырвать и утащить в свою нору твоё самое яркое, самое счастливое воспоминание. То, что до сих пор греет тебя изнутри
Лев вышел под дождь, который не шёл, а висел в воздухе вечным туманом. Архив. Это было логично. Слишком логично для города, который давно забыл правила.
В полночь, под ледяными струями ливня, заливавшего площадь, поставил на раритетный патефон шипящую, безымянную пластинку. Игла пошла в обратную сторону. И из рупора полилась не музыка, а тишина. Тишина-праматерь, тишина до первого звука, до первого вздоха. Тишина того мгновения, которое ещё даже не родилось.
И город откликнулся. На одну-единственную, растянувшуюся в бесконечность секунду, в витринах магазинов, в залитых дождём стёклах автомобилей, в чёрных зеркалах луж на асфальте проступило её лицо. Тысячи её отражений. Они смотрели на него с беззвучным, отчаянным криком, с мольбой — и тут же исчезли, смытые потоками воды.
Он поймал след. Эхо. Но не её саму.
Оставался последний путь. Тёмный.
Тень-Пожирательница, хищный паразит, порождение городской меланхолии, жила под мостом и была похожа на сгусток чистейшей тьмы, всасывающим в себя любой свет поблизости. Не говорила. Просто ждала, излучая голод.
Лев шагнул к ней. Он не выбирал, что отдать. Тень сама метнулась к нему и выхватила то, что сияло ярче всего. Воспоминание о его первом, блестяще раскрытом деле. О щемящем, опьяняющем чувстве триумфа, о металлическом вкусе победы на губах.
Лев ощутил, как внутри него разверзлась пустота. Чёрная, ледяная, бездонная колодезь. Он стал пустым. И именно в этот момент, освобождённый от груза прошлого, от терпкого привкуса цинизма и внутренней шумихи, прозрел.
Впервые за много лет увидел по-настоящему. Город не как нагромождение улиц и зданий, а как гигантский палимпсест — пергамент, с которого стёрли старые тексты, чтобы писать новые. Увидел швы между слоями реальности, затирки лжи, пустоты забытых обещаний и несбывшихся надежд.
И он увидел её пустоту. Идеальную дыру в ткани города, которая имела форму и размеры старинного особняка.
Вошёл внутрь. Девушка-художница сидела на голом полу, обняв колени. Была почти прозрачной, сквозь неё проступали контуры стены.
— Ты нашёл меня, — прошептала она, и её голос едва колыхнул воздух.
— Я увидел пустоту, которую ты оставила, — ответил Лев.
Она рассказала, что её дар — видеть и переносить на холст саму суть вещей — привлёк внимание Морока. Не личности, не злой воли, а самой усталости города, его равнодушного иммунитета, что стирает всё слишком яркое, выбивающееся из серой гаммы. Чтобы спастись, ей пришлось стирать саму себя, клетка за клеткой.
— Но он почти закончил, — сказала она. — Я почти исчезла. Моего имени больше нет. И никогда не было.
Лев посмотрел на неё. На её талант, который стал её проклятием. И понял гениальный, многоходовый план Крота. План не найти, а создать.
— Морок стирает яркое, — сказал Лев, и его голос прозвучал твёрдо в гробовой тишине дома-призрака. — А Тень-Пожирательница — питается им. Они — природные враги.
Достал из внутреннего кармана пальто маленькое, простое зеркальце в стальной оправе, которое всегда носил с собой, однако давно уже в него не смотрелся.
— Тень забрала моё прошлое, мои краски. При этом оставила мне настоящее. Эту дыру. И она... голодна. Вечно голодна
— Нарисуй. Нарисуй то, что ты видишь во мне сейчас. Не человека. Не детектива. Нарисуй то, что я теперь собой представляю.
Она взяла зеркальце дрожащими, почти невесомыми пальцами и посмотрела на Льва. Увидела сияющую, ненасытную, манящую Пустоту. Чёрную дыру, затягивающую в себя любой свет, любой смысл. И начала рисовать. Прямо на зеркальной глади, кончиком пальца. Нарисовала воронку небытия, абсолютную точку, всасывающую в себя всё.
В этот самый миг Морок, почувствовав рождение нового, невероятно яркого и опасного смысла, ринулся в комнату, чтобы стереть его, поглотить своей серой патокой.
Вслед за ним, привлечённая тем же ослепительным сиянием, ворвалась Тень-Пожирательница.
Две древние, безликие силы столкнулись. Увидели друг друга. И мгновенно забыли про людей. Вцепились друг в друга в слепой, вечной битве за пищу, за территорию, за право существовать в этом мире.
Лев взял девушку за руку — её пальцы стали чуть более плотными — и они вышли из дома-призрака на улицу, где по-прежнему моросил вечный дождь.
Он посмотрел на неё. Она всё ещё была бледной, истощённой, при этом уже не прозрачной. Взглянул на своё отражение в запотевшей витрине и впервые за много лет увидел не только усталое, иссечённое морщинами лицо. Увидел в своих глазах вопрос.
Его прежний дар не вернулся в полной мере. Однако это было уже неважно. Потому что перестал видеть только уродливые ответы. Снова научился видеть вопросы. А это — и есть первый шаг к обретению любого настоящего имени.
А в Городском Архиве, в отделе невостребованных документов, так и лежала никому не нужная папка. На её обложке было выведено аккуратным каллиграфическим почерком: «Её. Здесь. Нет».
И это была чистая правда. Той стёртой девушки больше не существовало. Теперь была художница, у которой впереди был новый, чистый холст. И новое имя, которое ещё предстояло выбрать.