Огненная отметина
Сказывают, много лет назад по здешним лесам прошёл странный пожар. Пламя его было густо-зелёным, и пожирало оно деревья без треска и дыма. Огонь тот перекинулся и на крайнюю избу, где жила семья с новорождённой дочкой.
Родители её сгинули в том зелёном пламени, а девочка чудом уцелела. Лишь на лбу у неё остался чёткий знак, точь-в-точь как язычок того самого пламени. Шрам не шрам, а именно отметина, которая в сумерках словно светилась изнутри.
С тех пор и прозвали её Лихославой. Время шло, девочка росла, а Мёртвая гарь, то место, где бушевал пожар, так и стояла чёрным пятном. Ни трава там не пробивалась, ни молодая поросль не поднималась. Земля словно умерла.
Люди обходили гарь стороной, а вместе с ней и Лихославу. Не гнали палками, но и в дом не пускали, держали сердца на засове. Отмежевались от неё, словно от прокажённой.
Девочка жила одна в ветхой баньке на отшибе, питалась тем, что лес даст. Её душа походила на эту Мёртвую гарь — выжженная и тихая. Её сердце горело робко и одиноко, а вокруг него простиралась холодная тьма людского страха. Она не плакала, слёзы давно высохли. Внутри неё поселилась звенящая пустота, и эта пустота была страшнее любого крика.
Каждый день Лихослава выходила из своей баньки и смотрела на деревню. Ей хотелось тепла, простого доброго слова. Однако люди отводили глаза. Тогда она поворачивалась к горелому лесу. Туда, где чёрные стволы тянулись к небу, как руки утопленников. Лес пугал её до дрожи в коленках, и в то же время он был ей роднее людей. Он хотя бы не притворялся.
Однажды отчаяние стало таким невыносимым, что Лихослава побежала в самую чащу. Бежала без оглядки, ветки хлестали её по лицу, а она лишь шептала: «Пусть всё кончится, пусть…» И добежала до самого сердца лесной гари. Там стоял древний дуб, который был чернее самой ночи. Молния рассекла его от макушки до корней, однако он продолжал жить.
На толстом суку сидел огромный Филин. Одно крыло у него было могучее, сильное, каждое перо как стальной клинок. А вместо другого крыла было лишь рваное, искалеченное плечо. Филин смотрел на девочку одним глазом, жёлтым и глубоким, как лесное озеро. Другой глаз был затянут бельмом.
— Чего ищешь в мёртвом лесу, дитя? — пророкотал Филин. Голос его был глухим, словно камни друг о друга тёрлись.
— Помощи, — выдохнула Лихослава. — Укажи мне путь, где нет ни страха, ни одиночества.
— Пути не указывают, их находят, — ответил Филин. — Я стар и увечен, вечный узник этой гари. Я сирота неба, а ты — сирота людей. Какая от меня помощь? Не жди от меня волшебного клубка. При этом я могу предложить тебе испытание, которое может согреть твою душу.
Он помолчал, пристально глядя на девочку. Та подняла на него глаза, полные недоверия.
— Каждую ночь, пока луна идёт на убыль, ты будешь приносить мне по одному звуку, — продолжил Филин. — Я слышал крики страха и песни ветра. Слышал треск сучьев и стон деревьев. Мои уши полны звуками смерти и одиночества. Прошу тебя принести мне то, что я разучился слышать. Принеси мне звук, что рождается не горем и не радостью, а самой сутью жизни, которая прячется в тишине. Исполнишь — обретёшь то, что ищешь. Не захочешь — ступай своей дорогой. Выбор за тобой.
Лихослава обвела взглядом чёрные деревья, мёртвую землю под ногами, потом деревню вдали. И там, и там была пустота. Однако здесь пустота хотя бы заговорила с ней.
— Я согласна, — твёрдо сказала она.
В первую ночь Лихослава сидела на камне и вслушивалась. Тишина давила на уши, пугала её. В ней слышался лишь вой ветра да тревожный стук сердца. «Это звуки страха, — подумала она, — Филин их знает». Так и просидела до рассвета в отчаянии. Ей казалось, что старый калека посмеялся над ней. Перед самым рассветом, когда холод пробрал её до самых костей, она бессильно положила ладонь на землю.
И в этот миг она услышала. Под ладонью, в глубине, что-то едва слышно шевельнулось. Это был дождевой червь, который рыл свой крохотный ход в мёртвой, казалось бы, земле. Это был не просто шорох, а звук упрямой, крошечной жизни, которая не сдаётся.
— Я принесла тебе звук. Это шорох червя, который в полной темноте и холоде продолжает рыть землю. Он не надеется на солнце, а просто делает своё дело.
Филин молчал, однако в глубине его единственного глаза что-то дрогнуло. Словно он услышал не просто шорох, а давно забытый рассказ о стойкости. Он кивнул своим единственным глазом. Не похвалил её, однако и не прогнал. И этого было достаточно.
С той ночи мир для Лихославы преобразился. Она перестала бегать от тишины. Больше не искала чудес. Училась слушать истории, которые рассказывала тишина. Училась сидеть так тихо, что лесные обитатели перестали её замечать.
Филин был прав. Он слышал все звуки, однако давно оглох к их сути. А Лихослава, с чистой душой, слышала именно её.
Принесла ему звук паутинки, которая с тихим звоном лопнула под тяжестью утренней росы. Это была история о хрупкости и красоте.
Звук семечка, которое ветер сорвал с одинокого репейника на границе гари и живого леса. Семечко упало на выжженную землю. История о надежде.
Звук муравья, который тащил хвоинку, в десять раз больше него самого. Упрямо полз по чёрной земле. История о великом труде маленького существа.
Каждый такой звук был не просто шумом, а целым рассказом, который Лихослава приносила старому Филину. И с каждым таким рассказом не только Мёртвая гарь медленно оживала— оживала и душа самой Лихославы. Лес перестал быть для неё чужим и страшным. Наполнился тысячами крошечных жизней, тысячами тихих историй. Она больше не искала в нём спасения. Сама стала его частью. Её душа перестала быть выжженным огарком. Стала походить на лесную почву, в которой из-под пепла уже пробиваются первые зелёные ростки. Филин всё так же слушал и молчал. И в его молчании было больше благодарности, чем в любых словах.
Прошло много ночей. Луна почти истаяла на небе. Лихослава принесла Филину десятки звуков. Однажды Филин сказал:
— Ты стала хорошим слушателем, дитя. Принесла звуки земли и травы, жизни и увядания. Вернула в этот лес его душу. Однако ты ещё не принесла мне главный звук.
— Какой? — спросила Лихослава. Её голос уже не дрожал.
— Тот, который ты до сих пор не услышала, — ответил Филин и прикрыл свой единственный глаз.
Девочка села под дубом и задумалась. Она слышала всё вокруг, каждую травинку, каждое дыхание. Что же она упустила? Закрыла глаза, отпустила все мысли и погрузилась в тишину так глубоко, как никогда прежде. И в этой бездонной тишине вдруг услышала.
Это стучало её сердце. И билось оно не испуганной птицей, как раньше. Звучало ровно, спокойно, уверенно. Это был звук её собственной жизни, что нашла свою опору. Звук дома, который никто не сможет ни сжечь, ни отнять.
На рассвете она пришла к Филину.
— Я услышала его, — сказала она тихо. — Это моё сердце. Оно стучит без страха.
Филин открыл свой жёлтый глаз. И в нём впервые мелькнуло что-то похожее на улыбку.
— Вот ты и нашла то, что искала. Не путь, а умение его слышать. Не дом, а умение его носить в себе. Ступай, Лихослава. Твой путь теперь слышен тебе одной.
Он взмахнул своим могучим крылом, и по лесу прошёл порыв ветра. Когда он стих, ни Филина, ни дуба на том месте не было.
Лихослава поклонилась этому месту. И в тот же миг, впервые за много лет, увидела, как у её ног, из-под чёрной корки, пробивается тоненький зелёный росток. И она пошла прочь из Мёртвой гари
Она не вернулась в деревню. И не осталась в лесу. Пошла туда, куда вёл её тихий стук её сердца. Люди, что встречали её на пути, уже не шарахались от огненной отметины на лбу. Они видели девушку со спокойным и ясным взглядом, и рядом с ней становилось теплее. Ведь её дом был всегда с ней, и в этом доме никогда больше не было холодно.