Отвали (Новелла) | Глава 17
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
Мы вольготно устроились на диване с пиццей. Два огромных круга исчезли на удивление стремительно. Пока Люсьен с аппетитом уплетал очередной кусок, я поинтересовался:
— Так когда тебя выписывают-то? Занятия ведь уже завтра, тебе нужно будет вернуться в школу сегодня вечером, или как?
Люсьен, отхватив солидный кусок от своего треугольника пиццы, ответил с набитым ртом, едва ворочая языком:
— Они сперва доложат отцу, потом оформят выписку… Думаю, на это уйдёт несколько часов. Сами там разберутся. — Он говорил об этом с таким абсолютным безразличием, словно речь шла о ком-то совершенно постороннем.
«Кажется, всё его внимание и впрямь сосредоточено исключительно на мне», — с лёгким неудобством подумал я, поймав его сияющий, испытующий взгляд. Чтобы хоть как-то сменить тему, я торопливо откусил еще кусок, быстро прожевал и спросил:
— В восемь лет, — охотно отозвался Люсьен. — У меня тогда поднялся жуткий жар, а потом цвет глаз изменился.
Так рано! Я где-то читал, что слишком раннее проявление может быть вредно для мозга доминантных альф.
С ним и правда всё в порядке? Внешне он выглядел совершенно обычно. И в разговоре, вроде бы, ничего странного не проскальзывало.
Хотя порой он говорит довольно несуразные вещи… но это, скорее всего, можно списать на то, что он постоянно один. Люди ведь существа социальные, без регулярного общения даже самые базовые навыки коммуникации атрофируются.
Придя к такому, пусть и шаткому, умозаключению, я отправил в рот остаток куска и торопливо проглотил.
Пицца практически исчезла. Еще бы, подростки в нашем возрасте метут всё подряд, как саранча. Я и сам довольно рослый, и продолжаю тянуться вверх.
Если так дело пойдет и дальше, к старости точно буду выше трёх метров… Бред какой-то, ей-богу.
Я невольно хмыкнул, улыбнувшись собственным мыслям. Люсьен тут же как-то странно на меня покосился. Смутившись не на шутку, я через силу выдавил из себя подобие улыбки и протянул ему бумажную салфетку со стола. Он послушно вытер губы.
От этого простого будничного жеста мне вдруг стало не по себе. Да, мы нередко обедали вместе в школьной столовой — скорее по необходимости, чем по желанию, — но вот так, сидеть друг напротив друга где-то вне школы, делить одну пиццу на двоих и просто болтать… я никогда даже представить не мог, что такое вообще возможно.
Я снова не сдержал улыбки, думая об этом. На этот раз Люсьен заметно нахмурился. Пришлось, запинаясь, честно признаться:
— Э-э… мы ведь и правда впервые вот так сидим где-то за пределами школы, да еще и едим вместе. Просто… забавным это показалось, вот и всё. — Я постарался произнести это как можно легче, почти шутливо, но Люсьен и не подумал улыбнуться.
И тут я вспомнил слова секретаря, и лицо словно окаменело.
В семье Херст с Люсьеном даже за одним столом не сидят.
Трудно было поверить, но, судя по всему, это была горькая правда. Теперь и давние слова самого Люсьена о том, что родители жалеют о его рождении, которые я тогда списал на обычный подростковый максимализм, вдруг обрели зловещий смысл.
Как я мог так легкомысленно отмахнуться от его неприкрытой боли? Улыбка сползла с моего лица, уступая место жгучему стыду.
Поведение секретаря, рассказы Люсьена о родителях, тот факт, что его держат здесь совершенно одного, в огромной палате, словно заразного… Нет, во всём этом не было абсолютно ничего смешного.
— Слушай, Люсьен… — немного помедлив, начал я глухим без малейшей тени прежнего веселья голосом. — Хотел спросить… тот мужчина, что заходил к нам. Это ведь секретарь твоего отца, правильно?
И я мысленно добавил, что, быть может, мамин?
— Он и мамиными делами порой занимается, — спокойно ответил Люсьен. — Но в основном, да, это папин секретарь.
Я с горечью подумал, что значит, всё правда. Если уж наёмный работник позволяет себе такое поведение, то можно только представить, как к нему относятся собственные родители и все остальные…
Меня захлестнула волна жалости.
— Твои родители, должно быть, очень занятые люди? Понимаю… — проговорил я, отчаянно пытаясь нащупать хоть какое-то подобие оправдания для них.
Но они ведь всё-таки беспокоятся, раз уж прислали секретаря? Может, они просто вынуждены держать дистанцию из-за его особого статуса, но в глубине души всё равно любят его, как и положено любым родителям? Я отчаянно цеплялся за эту мысль, но следующий ответ Люсьена безжалостно разрушили надежду.
— Заняты они или нет — не имеет никакого значения. Они всё равно сейчас в отпуске.
— Что?! В отпуске?! В такой момент? — Я неверяще уставился на него. Насколько я помнил, родители несовершеннолетних детей, как правило, ездят отдыхать вместе с ними. Но чтобы посреди учебного года, когда их единственный сын лежит в больнице… это просто не укладывалось у меня в голове.
Люсьен же совершенно невозмутимо добавил:
— У нас всегда так. Меня в семейные поездки никогда не берут.
— Э-э… — Я снова ощутил приступ острой неловкости. Как ни крути, всё это было глубоко ненормально.
Отношение секретаря было откровенно пренебрежительным. Мои собственные родители… они бы никогда не прислали кого-то вместо себя. Примчались бы сами, не сговариваясь, хотя бы на часок, хотя бы в самый первый день — какими бы сверхзанятыми они ни были. Это же элементарные вещи! Люсьен и я — мы ведь оба еще подростки. Бросить несовершеннолетнего сына вот так, одного… Даже если отбросить в сторону все юридические обязательства родителей — ну как, как можно быть настолько бездушными и безразличными?
— То есть, родители… правда ни разу не приезжали? — выдавил я из себя, уже предчувствуя ответ.
— Не приезжали, — всё так же невозмутимо подтвердил Люсьен. — А зачем? Пока я нахожусь здесь, врачи обо всём позаботятся. И снаружи круглосуточно дежурят двое охранников.
Его формальная логика, возможно, и была безупречна. Но моё внутреннее убеждение в том, что всё происходящее — дико и ненормально, лишь крепло.
Но как можно жить вот так, в такой изоляции… Это же чудовищно несправедливо!
— Слушай, Люсьен, — сказал я, сделав глубокий прерывистый вдох. — М-м… у тебя ведь еще не было… ну, этого, гона? И феромоны ты, кажется, неплохо контролируешь… Наверное, это как раз потому, что первого гона еще не было? Так, может, и нет такой острой необходимости настолько сильно от всех дистанцироваться? Не знаю… это я так, просто мысли вслух. Или… или ты сам опасаешься, что гон может начаться внезапно, и тогда возникнут проблемы? У тебя вообще какой-то цикл есть?
Люсьен лишь молча моргнул. То ли он действительно никогда об этом не задумывался, то ли откровенно считал, что я лезу не в свое дело. Я почувствовал, как нарастает тревога.
Наконец он произнёс, и голос его был как всегда ровным:
— Я еще ни разу не испытывал первого гона.
Что? Что за бред? Альфа — и без гона? Разве такое вообще бывает? Разве этот самый гон, или течка у омег, не ключевая, определяющая особенность их вторичного пола? Как он мог до сих пор не начаться?!
Видя моё откровенное замешательство, Люсьен спокойно пояснил:
— Видимо, время еще не пришло. Говорят, обычно он стартует где-то в районе полового созревания.
Хотя… некоторые индивиды проявляются и ближе к двадцати… Но всё равно, это не слишком ли поздно для него?
Люсьен, словно и впрямь прочитав мои мысли, слегка нахмурился.
— А почему ты так удивляешься? Что в этом странного? Ведь бывают же случаи, когда рождаются доминантными альфами — но у младенца же не может быть гона, верно?
— И вообще, говорят, чем позже начинается этот самый гон, тем лучше для организма.
«Это верно», — не мог не согласиться я мысленно. Тут и вспоминать слова матери было не нужно — любой здравомыслящий человек понимал, что это именно так. Период неконтролируемого возбуждения, который напрочь выбивает из нормальной жизни. Уж лучше бы его не было совсем. И раз уж Люсьен проявился как альфа, оставалось лишь искренне надеяться, что его первый гон начнется как можно позже.
Постойте-ка… Гона нет — следовательно, и активных феромонов тоже нет? И тут до меня наконец дошло, всё разом встало на свои места. Вот почему я ни разу не чувствовал от него никакого запаха! Не потому, что он их виртуозно контролировал, а потому, что их, этих самых феромонов, у него, по сути, еще и не было.
Но быть изгоем только из-за того, что эти феромоны могут когда-нибудь появиться?.. Я тяжело вздохнул. Чем больше узнавал, тем хуже становилось на душе.
Я долго отрицал это, сомневался, гнал от себя эту мысль — но больше не мог. Это не было мимолетным заблуждением или игрой воспаленных эмоций.
Я ощутил это на уровне инстинктов. И внезапно понял, что именно это подсознательное и привело меня сегодня сюда. Я уловил исходящий от него тот самый «запах» инаковости и щемящего одиночества.
Он ведь тоже… нигде не может найти себе настоящего места.
Быть отвергнутым в школе, быть чужим даже в собственном доме… можно ли вообразить себе что-то более абсурдное и жалкое? Да, у меня есть семья, которая — по крайней мере, внешне — любит меня и заботится обо мне, но я не нахожу у них ни подлинного понимания, ни душевного утешения. У Люсьена, по сути, то же самое. С той лишь разницей, что его отвергают открыто, не стесняясь — из-за его физических особенностей, из-за того простого факта, что он альфа.
Так может, мне «повезло» больше? О моей-то скрытой сущности никто не узнает, если только я сам не решусь вытатуировать её у себя на лбу…
Но от этой мысли легче не стало ни на йоту.
Какая, в сущности, разница? В конечном итоге, мы оба — словно капли масла на воде, всегда существующие отдельно от других. Вечная жизнь в одиночестве, когда вокруг нет ни одной души, способной тебя по-настоящему понять. И возможно, Люсьен вынужден жить так гораздо, неизмеримо дольше, чем я.
Эта мысль буквально пронзила меня. И, словно ведомый какой-то неведомой силой, я вдруг открыл рот и, сам не ожидая от себя такого, отчётливо произнёс: