Отвали (Новелла) | Глава 101
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
От этих жутких, произнесённых будничным тоном слов прерывистое дыхание Дилана оборвалось. Ледяной ужас просочился под кожу, заставив похолодеть конечности.
«Отрезать руки и ноги? Сложить в коробку?!» — Сознание отчаянно цеплялось за мысль, что это не может быть правдой. — «Да это чистое безумие, а не игра!»
— М-мф, у-уф, бф-ф, мпф! — Дилан отчаянно замычал, пытаясь издать хоть какой-то членораздельный звук, который мог бы остановить этот тихий кошмар.
Люсьен лишь слегка нахмурил идеальные брови, глядя на его отчаянные жалкие попытки.
— Так зачем же ты это сделал? — голос Люсьена оставался обманчиво спокойным, мягким, что делало его ещё более зловещим.
Люсьен подпёр подбородок рукой, молча разглядывая дёргающееся тело перед собой. Эта тишина пугала.
«О чём он, чёрт возьми, думает? Он же просто пугает… не может же это быть правдой? Люсьен… он бы никогда так со мной не поступил… или?..»
Лихорадочные мысли метались в темноте за повязкой, одна тревожнее другой, и каждая заканчивалась немым воплем ужаса.
От внезапного звука имени Дилан ощутил, как всё его тело напряглось. Каждая мышца мгновенно превратилась в камень, и он весь стал слухом, полностью поглощённым этим одним звуком. В следующее мгновение по щеке скользнуло лёгкое, едва уловимое прикосновение. Он застыл, не решаясь пошевелиться, ожидая, что будет дальше. Где-то на уровне затылка прозвучал едва слышный щелчок расстёгиваемой пряжки. И сразу же Люсьен схватил кляп, вырвав его с таким безжалостным движением, что Дилан едва успел сглотнуть воздух.
Сдавленное дыхание пронзило грудь, и волна тошноты сжала горло. Он согнулся, не в силах сдержать кашель, который рвался изнутри, выталкивая из него остатки спазма и рвотных позывов. Люсьен, оставаясь на месте, наблюдал за ним с холодной безучастностью.
Наконец, приступ отступил. Дилан, тяжело дыша, жадно вбирал в себя воздух, изо рта медленно стекала слюна. Единственным звуком в палатке было его прерывистое дыхание. Вдруг снова прозвучал голос Люсьена, спокойный, ровный и почти ледяной в своей требовательности:
— Теперь говори. Зачем ты это сделал?
Судорожно вдыхая и всхлипывая от пережитого, Дилан наконец смог выкрикнуть слабым, дребезжащим от слёз и напряжения голосом:
— Да что я такого сделал?! Что?! Я… я просто поздоровался с продавцом! Просто поздоровался и всё!
В этом отчаянном протесте любой другой услышал бы ноты неподдельной обиды, вопль невинно осуждённого. Но Люсьен, чьё лицо становилось всё мрачнее, казалось, видел в этой бурной реакции лишь дешёвый спектакль и упрямое нежелание признавать вину.
— Просто поздоровался? — переспросил он холодно.
— Да! — вскинулся Дилан. — Это называется элементарной вежливостью, ты способен такое понять?! Что преступного в том, чтобы перекинуться парой ничего не значащих слов? Почему ты ведёшь себя как… как узколобый пещерный ревнивец?!
Сознание Дилана вскипело от праведного гнева. Какого чёрта он так бесится? Это же абсурд, дикость, придирка на пустом месте! Эта его ревность — первобытная, слепая и совершенно необоснованная. Уверенный в своей правоте, он выпрямился, насколько позволяли стягивающие запястья путы, и с вызовом вперился взглядом в Люсьена, готовясь отразить ответную вспышку ярости.
Однако реакция последовала совершенно иная.
— Хм-м, — протянул Люсьен неопределённо.
Вся его напускная ярость, весь пылкий протест, готовый вырваться наружу, мгновенно разбились об эту стену непроницаемого спокойствия. Словно горячая волна ударилась о ледяную скалу и отхлынула, оставив после себя лишь холодное бессилие. Плечи Дилана поникли. Аргументы иссякли. Что ещё он мог сказать?
И тут Люсьен снова заговорил, его голос был тихим, вкрадчивым, как у следователя, подбирающегося к сути дела:
— Значит, Дилли, ты так всегда поступаешь… со всеми подряд?
— …Ну да, конечно! — слова сорвались с языка прежде, чем он успел их обдумать — автоматическая реакция уязвлённой гордости.
Где-то в глубине сознания взвыла сирена, ледяным касанием пронёсся инстинктивный страх. Ловушка. Он угодил прямо в неё. Но отступать было поздно, да и любые другие слова выставили бы его жалким и слабым. Он напрягся всем телом, ожидая неотвратимого продолжения. Голос Люсьена стал ещё ниже, гуще, превращаясь в шёпот, который проникал под кожу.
— И иногда… это заканчивается постелью?
На этот раз Дилан не нашёлся с ответом. В палатке снова повисла тишина.
Правда заключалась в том, что Люсьен был прав. Если бы события развивались по привычному, отработанному годами сценарию, он бы сейчас не сидел здесь, связанный, а уже добивался своего где-нибудь в подсобке магазина с тем симпатичным продавцом.
Вся былая бравада испарилась без следа, оставив на лице лишь растерянность и запоздалый, тупой укол совести. Люсьен уловил эту перемену, и его взгляд стал ещё жёстче.
— Но, Дилли, теперь ты не можешь пользоваться своим членом. И кончить ты тоже не можешь, так ведь?
С последними словами Люсьен небрежно ткнул его носком ботинка в пах, прямо по холодной стали «пояса верности». От резкой вспыхнувшей внизу живота боли, смешанной с волной унижения, Дилан коротко вскрикнул и дёрнулся. Но Люсьен не остановился. Он провёл носком по металлическим прутьям клетки, с нажимом прочертив линию по обнажённой сверхчувствительной головке. Мучительный спазм смешался с неуместной волной возбуждения, которая тугим узлом завязалась внизу живота.
«Чёртов Дилан Эботт! Ну почему ты такой похотливый ублюдок?!» — мысленно взвыл он, ненавидя собственное тело за это постыдное предательство.
Но сколько бы он себя ни проклинал, тело жило своей, отдельной и постыдной жизнью. Вопреки боли и унижению, плоть налилась тяжестью, дёрнулась и приподнялась, упираясь в холодные прутья клетки. Заметив это, Люсьен коротко цыкнул языком:
— А ты и впрямь невероятно развратен.
Эти слова, вместо того чтобы ранить, вонзились в самый центр возбуждения, подхлёстывая его ещё сильнее. Сознание затопила мутная, пугающая догадка.
Неужели это правда? Неужели он и есть… такой? Быть может, в нём всегда дремала эта тёмная мазохистская жилка, и только сейчас она проснулась? Иначе как объяснить то, что тело отзывается на унижение? Это было за гранью нормы, за гранью всего, что он о себе знал.
— Дилли, просто признай, — голос Люсьена прозвучал на удивление безучастно. — Ты больше ни с кем не сможешь спать.
Прежде чем Дилан успел осмыслить сказанное, Люсьен вновь провёл подошвой по его запертому члену. Жёсткий рант ботинка надавил на кончик и провернулся, ввинчивая боль глубоко в пах.
— Ах-х-х-х… — стон, больше похожий на предсмертный хрип, вырвался из груди. Всё тело выгнулось дугой, забилось в мелко, агонизирующей дрожи.
Глядя на него сверху вниз, Люсьен продолжил своим безжалостным методичным тоном:
— Ты не можешь кончить. Твоя задница уже растянута. И что ты намерен делать? Пойдёшь в таком виде искать своих маленьких миленьких мальчиков? Предложишь им себя? Думаешь, они захотят тебя трахнуть? Ты этого хочешь, Дилли?
Эти жестокие унизительные слова должны были бы резать по живому, но лишь тонули в раскалённом тумане, окутавшем сознание. Разум, перегруженный болью и наслаждением, отказывался воспринимать их смысл, цепляясь лишь за одно — за судорожную потребность в разрядке.
Дилан дрожал, плечи ходили ходуном, он не знал, куда деться от этого невыносимого, сводящего с ума состояния.
Внезапно Люсьен схватил его за волосы и резко дёрнул голову вверх. Тело невольно подчинилось, спина выпрямилась, лицо запрокинулось к потолку палатки. Над самым ухом раздался низкий властный голос:
Было очевидно, что последует дальше.
К дурманящему запаху феромонов Люсьена теперь примешивался слабый, едва уловимый посторонний аромат. Мимолётный страх тут же растворился в новой, ещё более мощной волне желания. Дилан послушно приоткрыл губы.
В следующий миг тяжёлый, горячий член заполнил его рот до отказа.
Настоящая живая плоть вдавливалась в нёбо, перекрывая доступ к кислороду. Горло, хоть и привыкшее к имитатору, не было готово к такому. Толщина и длина оказались немыслимыми — у Дилана мгновенно перехватило дыхание, из глаз брызнули слёзы. Он задыхался, плечи судорожно вздрагивали, тело обмякло, лишённое возможности пошевелиться.
Люсьен, нависая над ним, отдал новый приказ:
— Соси. Так же, как сосал другим.
Смутным, утопающим в тумане обрывком мысли пронеслось сравнение: члены, которые он пробовал раньше, никогда не были… такими. Они были соразмерны их владельцам, небольшими и милыми. И словно в ответ на это кощунственное сравнение, Люсьен грубо сжал его затылок и начал яростно двигать его голову взад-вперёд. Длинный член глубоко вторгался в глотку, выскальзывал и тут же снова заполнял пищевод до предела. К горлу подкатывала тошнота, становилось было невозможно. Дилан превратился в безвольную секс-игрушку, полностью подчиняясь руке, которая направляла его, заставляя принимать в себя член снова и снова.
Глубокий протяжный стон сорвался с губ Люсьена, и Дилан почувствовал, как горячий вязкий поток заполнил его горло. Головокружительный аромат феромонов смешался с резким солёным запахом семени, мгновенно перебивая все остальные ощущения. Люсьен на миг замер, всем телом отдаваясь последним волнам удовольствия, затем ещё пару раз механически дёрнул головой Дилана, выдавливая остатки, и наконец вынул член.
Воздух ворвался в лёгкие обжигающим потоком. Заходясь в приступе кашля, Дилан содрогался, пытаясь избавиться от остатков семени в горле. Но спасительное облегчение от возможности дышать тут же сменилось новой, ещё более страшной агонией.
— Сни-сними… сними это! Умоляю, сними! — отчаянно прохрипел он, едва придя в себя.
Запертый член разрывала распирающая пульсирующая боль. Казалось, ещё мгновение — и кожа просто не выдержит, а сосуды лопнут от невыносимого давления.
Но Люсьен, судя по доносившимся звукам, совершенно не торопился. С завязанными глазами Дилан был пленником шорохов: вот зашелестела ткань плавок, которые неспешно поправляли, вот раздался тихий скрип — Люсьен сел, задумчиво склонив голову набок. Наконец, после целой вечности, он произнёс, и в его голосе звучало холодное любопытство:
— Ты что, не видишь?! — выпалил Дилан, его дыхание сбивалось, становилось частым и прерывистым. — Сам попробуй, каково это!
Он хотел закричать, что больше не может терпеть ни секунды, но Люсьен его опередил неожиданным вопросом.
— Почему всё так вышло, Дилли?
Этот вопрос, брошенный в раскалённую от боли и унижения атмосферу, подействовал как удар ледяной воды. Дилан растерялся, потеряв дар речи. В его голове, способной сейчас фокусироваться лишь на разрывающей пах боли, не было места для философских рассуждений.
— Ну… это… — беспомощно промямлил он, не зная, что ответить.
Люсьен молчал, давая тишине сделать своё дело, а затем спокойно уточнил:
— Разве ты не должен кое-что сказать перед этим?
В положении Дилана не было опции кричать «перестань нести чушь!». Он слишком быстро сдался на милость победителя, и теперь ему оставалось лишь играть по навязанным правилам.
— Я… я больше не буду! Честно! — слова полились из него торопливым сбивчивым потоком. — Больше никаких таких шуток… и здороваться так не буду! Никогда-никогда, я обещаю! Только…
Он торопливо выпаливал извинения, но в конце концов не выдержал. Боль и отчаяние прорвали плотину жалких оправданий, и он взвыл:
— Да сними ты эту хрень, сволочь!
Едва он это выкрикнул, раздался тихий щелчок. Тяжесть, сдавливающая пах, внезапно исчезла. В тот же миг, когда Люсьен расстегнул замок, тело Дилана накрыло мощнейшей волной. Сдерживаемая жидкость вырвалась наружу неистовым потоком. Он выгнулся назад, почти падая на спину, тело сотрясала крупная неудержимая дрожь, а из груди вырывались часты, судорожные вздохи экстаза.
Сознание, медленно возвращаясь в истерзанное тело, зацепилось за одну тусклую мысль:
И тут же, сквозь плотный запах пота, феромонов и спермы, он уловил что-то новое. Посторонний, незнакомый аромат, которого раньше точно не было. Что-то совершенно другое.
Сознание цеплялось за аромат, пытаясь найти ему объяснение. И в этот момент мир вернулся — ткань, закрывавшая глаза, исчезла. Люсьен снял с него повязку.
Реальность навалилась расплывчатыми мутными пятнами. Первым, что проступило из тумана, было лицо Люсьена, склонившееся совсем близко. На нём застыло странное нечитаемое выражение — смесь мрачного триумфа и чего-то похожего на горькое удовлетворение.
Дилан мог лишь растерянно моргать, силясь сфокусировать взгляд. Лишь когда зрение немного прояснилось, до него дошла суть произошедшего. То, чем он кончил, не было спермой. Субстанция, пачкавшая его живот, была другой.
— Ну вот, Дилли. Теперь ты и правда больше ни с кем, кроме меня, спать не сможешь, — криво усмехнулся Люсьен.
Сознание, слишком уставшее для протеста, равнодушно отметило: «Какая, в сущности, разница… Всё уже произошло.»
Смутная догадка оформилась в мысль, что, возможно, всё это было затеяно именно ради такого финала? Может, вся эта жестокость была лишь средством достижения цели?
— …Ты… если ты так ненавидел, когда я сплю с другими… — его хриплый голос был едва слышен, — Как ты… как ты терпел всё это время?
Люсьен на мгновение замер, и по его губам скользнула горькая, полная застарелой боли усмешка.
— В тот день, когда ты вернулся, переспав с омегой.
Он говорил медленно, ладонью неторопливо скользнув по груди Дилана. Пальцы поймали сосок, и большой палец принялся легонько поглаживать затвердевшую горошину. Дилан невольно скривился, из горла вырвался тихий стон. Люсьен, не сводя с него пристального взгляда, продолжил:
— Тогда я понял, что больше не могу… не могу просто так оставлять тебя без присмотра.
Он снова улыбнулся. Дилан смотрел на него совершенно потерянно, не в силах связать воедино жестокость пытки и эту странную, почти нежную исповедь. Люсьен наклонился ниже, так близко, что их дыхание смешалось в одно. Губы почти коснулись уха Дилана, когда он прошептал, и этот шёпот был последним щелчком замка на дверце клетки:
Это признание должно было стать шоком, но в ватном безразличном мареве, окутавшем разум Дилана, для потрясений не осталось места. Мысли путались, тело отказывалось слушаться, но где-то в самой глубине души шевельнулось смутное чувство загнанности, ощущение стены за спиной и полного, абсолютного отсутствия выхода.
— Я… то… — словно во сне, он открыл рот. — Я тоже… тебя… люблю.