Экс-спонсор (Новелла) | Глава 181
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
— А? Прошло меньше дня, о чём я должен был успеть подумать за это время? — с искренним недоумением посмотрел на него Чонён. Этот человек только вчера выглядел так, словно его мир рухнул, а сегодня уже требовал ответа.
— Тогда сколько тебе нужно времени?
— То есть, я должен просто ждать, в полной неизвестности? — он возразил с таким видом, словно с ним поступили крайне несправедливо.
От этой наглости Чонён невольно усмехнулся.
— Это уже будет зависеть от того, как вы, директор-ним, себя поведёте, — ответил он, чувствуя возвращение толики былой дерзости.
За всю свою жизнь, начиная со школы, Чонён получал довольно много признаний, но с таким сталкивался впервые. Чтобы требовали ответ уже на следующий день!
— И вообще, где это видано, чтобы тот, кто признался в чувствах, прибегал и торопил с ответом, как какой-нибудь коллектор? Проявите немного терпения, — надувшись, ответил Чонён и, демонстративно отвернувшись, плюхнулся на скамейку у дороги.
Тут же вернулось это щекочущее ощущение в ладонях. Словно тысячи крошечных иголок покалывали кожу. Сколько бы он ни тёр их о брюки, это странное нервное возбуждение, которое появлялось только рядом с Дохоном, не проходило.
Чонён, сам того не замечая, закусил нижнюю губу. Тут же вспомнив, как Мин Херин просила его не делать этого, чтобы не пораниться, он плотно сжал губы. Из-за этой бессознательной привычки они уже неприятно саднили. И при этом уголки рта, вопреки всем усилиям, то и дело норовили предательски дёрнуться вверх, в улыбке. Приходилось буквально напрягать мышцы лица, чтобы сохранить обиженное выражение.
Вскоре Дохон тоже сел рядом. Не слишком близко, но и не слишком далеко — на расстоянии, которое ощущалось до тревожного интимным. Так они и сидели некоторое время, и в густых ветвях деревьев над головой, словно саундтрек к этой неловкой сцене, раздавалось пение птиц.
Район, где находилась вилла бабушки, был не туристическим, а тихим, уютным городком. Местные жители в простой одежде, в отличие от Кореи, казалось, не обращали на них никакого внимания. Люди безучастно проходили мимо, и оттого, что не нужно было беспокоиться, что кто-то может их узнать, на душе у Чонёна стало удивительно спокойно и свободно.
— Значит, возможность всё-таки не исключена? — тихий голос Дохона разрушил эту хрупкую идиллию.
Чонён резко отвернулся, делая вид, что усердно разглядывает умиротворяющий пейзаж. Но всё его внимание, каждый нерв был натянут, как струна, и прикован к человеку, сидевшему рядом.
— А… — от неожиданного замечания Чонён инстинктивно потрогал припухшую губу. — Мои губы, что хочу, то и делаю, какое вам до этого дело?
— Мне есть дело. Я вижу только их, и мне становится трудно сдерживаться.
— Что… что трудно? — сердце пропустило удар.
— Нужно обязательно говорить это вслух?
Чонён, примерно догадавшись, о чём речь, искоса посмотрел на Дохона. В отличие от его сдержанного, почти аскетичного голоса, взгляд, которым он смотрел на губы Чонёна, был донельзя откровенным и жадным. Таким, что по телу пробежала волна жара.
— …Вы что, с ума сошли, на улице-то? — пробормотал Чонён себе под нос, прикрывая рот рукой. Воздух вокруг них, казалось, ощутимо накалился.
— Наоборот, хорошо, что на улице, — без тени смущения ответил Дохон. — Иначе, боюсь, я бы не оставил тебя в покое, как сейчас. Мудрое решение бабушки было отправить нас на эту прогулку.
— Вы что, зверь? У вас после всего, что было, ещё и совесть есть?
— Я и сам с удивлением только что узнал, что бываю таким похотливым, — Дохон с абсолютно бесстрастным лицом произнёс эту шокирующую фразу, словно зачитывал биржевую сводку.
Чонён ошарашенно смотрел на него, не зная, как реагировать на этого нового, невозможного, до абсурда честного Дохона.
Как раз в этот момент подул прохладный ветерок, принеся с собой запах влажной земли и далёких цветов. Он немного остудил тот невидимый жар, что окутал их двоих на скамейке.
Зелёные сочные листья на деревьях вокруг зашелестели, затрепетали на ветру. Вместе с их движением пятна послеполуденного солнца заплясали на земле, то исчезая, то появляясь снова. Чонёну вдруг пришла в голову странная, но до боли точная мысль, что эти трепещущие на грани света и тени листья очень похожи на его собственное сердце.
В этот момент маленький, почти невесомый кленовый листик, сорвавшись с ветки, плавно опустился Дохону на голову.
— Директор-ним, у вас на голове листик.
— Вот здесь, на лбу, справа, — Чонён указал на нежный ярко-зелёный листочек, запутавшийся в тёмных волосах.
Дохон, не раздумывая, слегка наклонился в сторону Чонёна. Хотя это и была просьба, в его исполнении она прозвучала как приказ подчинённому. Он был человеком, до мозга костей привыкшим управлять, отдавать распоряжения. И осознание того, что именно этот человек прошлой ночью признался ему в таких отчаянных, сломленных чувствах, до сих пор отказывалось укладываться в голове.
— Сами уберите. — Вопреки чувствам, воспротивился Чонён.
— Это же несложно. У вас есть руки.
— Волосы другого альфы ты же спокойно трогал, — ровным тоном заметил Дохон.
Чонёну потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чём он. Память нехотя подсунула ему образ полутёмного бара, запах чужих феромонов и свои собственные пальцы, убирающие прядь волос с чужого лба.
— Джеффа? — вырвалось у него неосознанно, и в голове тут же возникла раздраженная мысль:
«Зачем он снова об этом? Я же почти забыл».
— Так того ублюдка звали Джефф? — едва с губ Чонёна сорвалось имя, как лицо Дохона тут же застыло, превратившись в ледяную маску.
Прежде чем тот успел снова прицепиться к нему с допросом, Чонён быстро, почти сердито, протянул руку и смёл листик с волос. Однако, подумав, нашел несправедливым факт того, что только его отчитывают.
— А вы, директор-ним, тоже не в том положении, чтобы меня упрекать! — вспыхнул он. — Сами же, не скрываясь, рекламировали себя, ища партнёра на одну ночь! Я уж было подумал, что ваша вторая специальность — маркетинг.
— Я не рекламировал себя. У меня был гон, ничего не поделаешь. Кстати, для гона тот уровень феромонов — это ещё довольно мягкий вариант.
— Да кто ж этого не знает? Но вы же доминантный альфа, у вас и раньше так сильно не было! — Чонён скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что считает это нелепым оправданием. — Тогда вы выглядели так, будто пришли туда исключительно ради секса!
Следуя за словами мозг зацепился за стыдную мысль:
«Стоп. А не я ли в итоге попался на этот секс?»
— Даже у доминантов бывает гон. Просто раньше ты этого не замечал, потому что я принимал таблетки.
— Таблетки? — переспросил Чонён, а затем до него дошло. — Подавители?
Глаза широко раскрылись от изумления. Дохон лишь молча кивнул, но поверить в это было невозможно.
— Вы хотите сказать… что причина, по которой раньше во время гона я совершенно не чувствовал ваших феромонов… была в том, что вы принимали подавители? Вы, директор-ним? Все три года нашего брака? — Чонён, шокированный до глубины души, засыпал его быстрыми сбивчивыми вопросами. Мир вокруг, казалось, накренился.
— Это так удивительно? — в голосе Дохона не было и тени удивления, лишь спокойная констатация факта, что делало эту новость ещё более нереальной.
Он впервые об этом узнал. За всё время их брака, из-за того, что их интимная жизнь была редкой и натянутой, он ни разу не сталкивался с циклом гона Дохона, но он и представить себе не мог, что тот тоже принимал подавители. Это казалось немыслимым.
— Н-ну конечно! Но вы, директор-ним, зачем? Вы же доминантный альфа… и у вас это не так уж сильно проявляется… — его лепет звучал жалко даже для него самого.
— Совсем без проявлений не бывает. Невозможно оставаться таким же, как обычно, — спокойно ответил Дохон, словно объясняя очевидное.
Пораженный Чонён продолжал смотреть на него, не в силах найтись с тем, что возразить.
— Я думал, что если ты узнаешь о моём цикле, то испугаешься. Ты и так дрожал от одного упоминания о постели, я не хотел пугать тебя ещё больше.
«Не может быть… Дохон… принимал подавители… из-за меня?» — мысль была настолько чужеродной, что мозг отказывался её принимать.
— Это… настолько сильно проявляется?
— Я принимал их для профилактики. На тот случай, если вдруг потеряю контроль и поведу себя с тобой не так, как хотел бы. И потом, ты ведь тоже избегала меня во время своей течки. Я не хотел давить.
— Лекарства… вы каждый раз принимали? Всегда?
В ответ на это у Чонёна вырвался тихий сдавленный вздох. В голове всё помутилось, словно его ударили по затылку.
Всё это время Чонён был уверен, что только он один в одностороннем порядке подстраивался под холодного и требовательного Дохона. Он жил с этой обидой, она была фундаментом его решения уйти, его злости, его самоуважения после развода. А теперь, когда выяснилось, что Дохон тоже по-своему, молча и не требуя ничего взамен, старался сохранить эти хрупкие отношения, весь его мир, выстроенный на обиде, рассыпался в пыль.
Кстати говоря, о том, что у Дохона были проблемы с феромонами из-за того, что он несколько лет не мог нормально пройти через гон, он тоже узнал только после развода, от врача. Теперь эти два факта сложились в одну сокрушительную картину.
«Что же мы делали все эти три года? Мы же… совершенно ничего не знали друг о друге!»
Когда эта мысль дошла до него, в памяти внезапно и отчётливо, слово в слово, всплыл разговор с домработницей.
«Дело не в том, что он вдруг перестал есть, он и до женитьбы не особо-то ел дома».
«Утром обычно легко перекусывал тостами, а вечером, если только не было ужина с председателем, тоже, помнится, почти не ел».
Ощущение покалывания в ладонях начало мучительно распространяться по телу, добравшись до груди и заставив всё внутри болезненно сжаться. Это было уже не просто волнение. Это была острая, колющая боль сожаления.
— Директор-ним, — голос Чонёна прозвучал тихо и надломленно. — Вы что, и раньше… до меня… плохо ели утром и вечером?
Дохон, который до этого с комфортом опирался локтем о спинку скамейки, на мгновение замер и склонил подбородок, внимательно посмотрев на него. А после ответил вопросом на вопрос:
— Просто… просто так. — пробормотал Чонён, ощущая себя ужасно глупо и неловко.
— Если ты спрашиваешь о времени до нашей женитьбы, то да, почти не ел.
— Это отнимает много времени. И хлопотно. — ответил Дохон так, будто столь пренебрежительное отношение к собственному здоровью было нормой.
— Но когда мы жили вместе, вы же всегда садились за стол. Каждый день.
— Чтобы накормить тебя, естественно, нужно было есть вместе. Да и утро было единственным временем, когда я мог долго видеть твоё лицо.
Чонён замер, не в силах выдохнуть. Эта простая очевидная для Дохона правда обрушилась на него с такой силой, что в ушах зазвенело. Ошеломлённый, он потерял дар речи. Воздух застрял в лёгких. Он смотрел на Дохона, и в голове было совершенно пусто — все мысли, все обиды, все защиты были сметены одной простой, убийственной фразой.
— Нет, ну… почему? Почему вы ни разу об этом не сказали? — наконец смог выдохнуть он.
— А разве об этом нужно было говорить? — удивился Дохон. Он смотрел на Чонёна с таким недоумением, словно тот спрашивал, почему солнце встаёт на востоке. Для него его же поступки были самоочевидны.
— Сказать нужно было… чтобы я знал, — пробормотал Чонён, запинаясь. Однако, если вдуматься, он и сам о многом не говорил Дохону. Сколько раз молчал, считая свои чувства слишком незначительными, мелкими, не заслуживающими объяснений? Точно так же, как и Дохон сейчас. Это горькое осознание их обоюдной слепоты резануло по сердцу.
— Тогда это моя вина, — тихо и покорно признал Дохон.
От его беспомощной, лишённой всякой гордости реакции у Чонёна, наоборот, стало невыносимо тяжело на душе.
— Тогда… — он замолчал, собираясь с духом. Слова застряли в горле. Он сглотнул, чувствуя, как бьётся пульс в ушах, и после долгого колебания наконец спросил о том, что интересовало его больше всего. — Когда мы были женаты… я вам тоже… нравился?
— А разве женятся, если не любят?
Когда Дохон с той же обезоруживающей простотой произнёс слово «любовь», Чонён невольно затаил дыхание. Это слово, которого он никогда не ждал, которого боялся и которое тайно желал, обрушилось на него всей своей мощью. В глазах стало не просто горячо — мир поплыл, застилаемый пеленой непролитых слёз.
«Если всё было так… как же мы могли так разойтись? Так ошибиться?»
Едва он распутал один узелок их прошлого, как, вместо облегчения, почувствовал лишь тревогу. Потому что он вдруг понял, что, кроме этого, могло быть ещё бесчисленное множество другого, чего он не знал, неправильно понял и безвозвратно упустил. Целая вселенная молчаливых жертв и невысказанной нежности.
— Похоже, и об этом нужно было сказать раньше, — тихо пробормотал Дохон, увидев потерянное выражение на лице Чонёна.
Когда тот и на это ничего не ответил, Дохон чуть подался к нему. Он медленно, почти неуверенно, протянул руку и осторожным жестом кончиков пальцев коснулся его покрасневших век, смахивая невидимую слезу.
— Да. Гораздо… гораздо раньше нужно было сказать.
— По крайней мере… в тот день, когда я пришёл, чтобы вернуть тебя после развода.
— Прости, что я так сильно опоздал, Чонён-а.
В тот момент, когда Чонён медленно закрыл, а затем снова открыл влажные глаза, он почувствовал на своих губах тёплое нежное прикосновение.
Это был не поцелуй-требование или поцелуй-страсть. Это был поцелуй-извинение. Поцелуй, полный такого тихого выстраданного сожаления и такой безграничной нежности, что, казалось, сердце вот-вот разорвётся на тысячи маленьких дрожащих осколков.