Съешь меня, если сможешь (Новелла) | Глава 20
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
— Ха-а, ха-а… — Джульетта судорожно хватал ртом воздух; плечи его вздрагивали от беззвучных рыданий, а разум, отказываясь принимать случившееся, бился в клетке черепа, как пойманная птица.
— Хочешь, чтобы я снял наручники? — прервал его мысли холодный голос Доминика.
Джульетта замер. Доминик, видя, что завладел его вниманием, продолжил:
— Хочешь — тогда вылижи его. Очисти губами, и я тебя освобожу.
— Ложь… — прошептал Джульетта, цепляясь за ускользающие остатки рассудка. Первобытный страх сковывал горло. — Ты… ты ведь не собираешься меня отпускать.
Услышав упрямый отказ, Доминик усмехнулся.
— Я и не говорил, что отпущу тебя.
От этих слов Джульетта вздрогнул. Глядя в его дрожащие, полные ужаса глаза, Доминик медленно добавил:
— Я даю слово. Если будешь послушным, я сниму наручники.
Можно ли ему верить? Но другого выбора не было. За эту крошечную унизительную надежду Джульетта был готов цепляться до последнего. Наконец он неохотно разлепил губы.
В его затуманенном сломленном взгляде читалась полная капитуляция. Видя это, Доминик одарил его торжествующей улыбкой.
Головка члена коснулась губ Джульетты. Тот попытался плотно сжать их, но остатки воли уже были сокрушены. Его губы неохотно, дрожащей линией разошлись, открывая крошечную щель. Следующее мгновение Доминик с силой вонзился в его рот.
Джульетта захрипел, вздрагивая всем телом. Давление, распирающее горло до самого основания, вызвало рефлекторные слёзы. Он хотел отпрянуть, но конечности были намертво скованы — всё, что оставалось, это конвульсивно изгибаться на кровати, захлёбываясь в попытках вдохнуть.
Доминик, возвышаясь над ним, протяжно и с явным наслаждением выдохнул. Войдя в него наполовину, он на миг замер.
— Твоё горло кусается не хуже, чем твоя задница, Джульетта.
Тот лишь мелко дрожал в ответ, не в силах даже вымолвить ни слова.
— Твои дырки — и верхняя, и нижняя — словно созданы, чтобы впускать в себя член, не так ли? — продолжал Доминик чуть осипшим голосом. — С чего бы им так жадно его всасывать? Ну, что скажешь?
Он качнул бёдрами, резко вгоняя член глубже. Голова Джульетты дёрнулась за движением, и из горла вырвался сдавленный болезненный стон. Услышав этот едва уловимый звук, Доминик усмехнулся сквозь тяжёлое дыхание.
— Да, я так и думал, что ты со мной согласишься. Ты ведь моя родственная душа.
Одной рукой он мёртвой хваткой вцепился Джульетте в волосы, второй уперся в стену для опоры.
— Ты ведь моя копия, — прошептал он на горячем сбитом выдохе, и тут же начал двигаться резко, ритмично, не давая передохнуть.
Голова Джульетты в его руке металась вперёд-назад в такт безжалостному темпу. Каждый раз член почти полностью выходил, чтобы в следующий миг снова до упора вонзиться в глотку, вышибая воздух из лёгких.
Глухое спутанное дыхание Доминика перемешивалось со стонами и хрипами Джульетты. Убрав руку от стены, он теперь обеими ладонями сжал его голову, не позволяя отстраниться. Член с силой раздвигал тугое горло, проникая всё глубже, пока жесткие лобковые волосы не коснулись губ Джульетты.
С протяжным гортанным стоном Доминик замер, кончая глубоко внутрь. Оба его кулака всё ещё мёртвой хваткой держали голову Джульетты, не отпуская до тех пор, пока член не перестал пульсировать в оргазме. Лишь потом медленно вышел из него.
— Молодец, Джульетта. Теперь ты принял моё семя и сверху, — прошептал Доминик, почти ласково.
Но Джульетта почти не слышал его слов — его сотрясал мучительный удушливый кашель. Он пытался вырваться из этого спазма, его сотрясал рвотный рефлекс, но ничего не выходило. Семя оставило во рту горький привкус унижения.
— Теперь... теперь всё?.. Руки... развяжи... — пробормотал он измождённым севшим голосом.
Всё, чего сейчас хотелось, — это провалиться в забытье, потерять сознание, но позволить себе этого он не мог. Джульетта выдержал пытку, и теперь должен был получить хотя бы свою жалкую награду. В глазах жила отчаянная надежда, когда он посмотрел на Доминика, ни на миг не сомневаясь, что тот выполнит обещание.
Однако Доминик не спешил освобождать его запястья. Вместо этого наклонился ниже, прижимаясь своим членом к бедру Джульетты, и начал медленно, с ленивой настойчивостью тереться о его кожу.
— Что ты... Что ты делаешь? Руки... ты же обещал развязать мои руки! — в панике попытался закричать Джульетта, но из его измученного горла вырвался лишь сдавленный, еле слышный писк. И он прохрипел, сорвавшись на мольбу: — Пожалуйста... Ты же обещал. Ну развяжи, прошу тебя. Я всё сделал, как ты велел…
В ответ Доминик приподнял голову. Его лицо пересекла холодная хищная усмешка.
— Разве? Я не помню, чтобы я говорил, что освобожу тебе руки.
В одно мгновение лицо Джульетты стало белым как полотно. Глядя на его застывшую от отчаяния маску, Доминик коротко рассмеялся.
— Я же говорил, что я не худший актёр, чем ты.
Отчаяние и ярость захлестнули Джульетту с новой силой. Он попытался укусить Доминика, но тот легко увернулся.
— Ха-а, ха-а... — Джульетта дышал тяжело, захлёбываясь бессилием. Не надо было верить с самого начала. Послушно открыть рот и подчиниться — что могло быть глупее? Хотелось повернуть время назад. Если бы только он мог вернуться в тот момент, тогда...
Доминик с холодной усмешкой смотрел в его горящие от ярости глаза.
— О чём ты думаешь? Сожалеешь, что не укусил?
Джульетта хотел осыпать его проклятиями, но прежде чем успел хоть что-то сказать, Доминик двинулся. Джульетта застыл в тревожном ожидании, не понимая, что тот собирается делать. Доминик крепко схватил его за лодыжку и достал что-то из кармана брюк. В тусклом свете блеснул металл — Джульетта едва не вздрогнул, испуганно спросив:
— Что, что ты делаешь? Что это такое…
Доминик не ответил. Он поднёс предмет к его лодыжке. Прозвучал короткий щелкающий звук, и обруч, сковывавший ногу, упал на пол. Джульетта замер, перестав дышать, несколько раз моргнул, не веря в происходящее. Доминик неторопливо произнёс:
— Я обещал, значит, должен сдержать слово.
И тут до Джульетты дошло: Доминик с самого начала говорил об «оковах», но ни разу не уточнил, о каких именно идёт речь. Он поддался на эту жестокую игру слов, потеряв рассудок от боли и страха.
Он рванулся, пытаясь ударить Доминика свободной ногой в последнем отчаянном жесте. Но Доминик тут же грубо перехватил его лодыжку так, что Джульетта смог лишь дёрнуться. Возможность, промелькнувшая на одно короткое мгновение, рассыпалась, едва возникнув. Услышав его сдавленный, полный отчаяния стон, Доминик едва заметно усмехнулся.
— Не волнуйся, больше я тебя не свяжу. Сниму и остальные, — почти великодушно пообещал он и, выдержав паузу, добавил: — Но перед этим…
Ловко перехватив ступню Джульетты, Доминик вдруг с силой вывернул её вбок.
Дикий нечеловеческий вопль, полный агонии, пронёсся по комнате, отдаваясь эхом от стен. В глазах потемнело, сознание на мгновение провалилось, и лишь потом вернулось, принесло с собой невыносимую боль сломанной кости.
Слёзы хлынули из глаз, рыдания смешались с криками и хрипами. Такой боли Джульетта не знал никогда. Казалось, он должен умереть — иначе зачем всё это? Но Доминик, не обращая внимания на крики, спокойно взялся за другую лодыжку.
— Нет, стой, не надо, перестань! — выкрикнул Джульетта, видя, как наручники с его второй ноги тоже сползают вниз. Он уже знал, что сейчас будет. — Перестань, прошу! Больно! Больно-о-о!.. Моя нога… Я не смогу ходить…
Доминик молча смотрел на рыдающего, извивающегося Джульетту, а затем заговорил.
— Ничего страшного, Джульетта, — его голос был до ужаса спокоен и рационален. — Всё равно, когда ты мутируешь, ходить тебе уже не понадобится.
Снова раздался сухой пронзающий хруст. На этот раз боль пересекла предел — и Джульетта провалился в темноту.
Вдруг что-то острое, рвущее, пронзило низ живота, возвращая его к реальности. За вспышкой боли последовала новая волна, чудовищная по силе.
Его крики теперь не имели ничего общего со стонами наслаждения — это были нечеловеческие истерзанные вопли. С каждым новым толчком Доминика всё тело Джульетты сотрясалось, а сломанные, вывернутые под неестественным углом лодыжки бессильно болтались, посылая по нервам невыносимую боль.
Он рыдал, срываясь на хрипы, и, несмотря на затуманенное болью сознание, впивался в Доминика взглядом. Полных слез и обнаженной ненависти. Это было всё, что у него оставалось.
Доминик с улыбкой продолжал двигаться. Его член с силой разрывал тугой проход — Джульетта снова закричал, срываясь на сдавленный захлёбывающийся стон. Доминик, тяжело дыша, бросил весёлую фразу, будто всё происходящее было для него лишь игрой:
— Жаль, что здесь у тебя нет зубов.
В ту же секунду он толкнулся резко, до самого основания, и, застыв на секунду, выдохнул:
— А-ах… — в этот момент его взгляд задержался на дрожащем от болевого шока теле Джульетты. — Но не переживай. Вряд ли найдётся ещё один рот, который бы так хорошо глотал.
Он рассмеялся и, не давая передышки, снова начал двигаться. Доминик кончал вновь и вновь, а Джульетта мог только лежать с раздвинутыми ногами, принимая в себя каждую новую порцию унижения, не в силах пошевелиться, пока сознание его не расползалось, затопленное безжалостным циклом боли и бессилия.
Сознание вернулось с болезненным рваным стоном. Он был один, брошенный на кровати посреди бетонной комнаты. Лодыжки мгновенно дали знать о себе настолько жгучей болью, словно их терзали раскалённым железом.
Дрожащей рукой он попытался дотянуться до лодыжки, но едва кончики пальцев коснулись кожи, по телу пронёсся такая острая вспышка, что Джульетта закричал.
Слёзы брызнули из глаз, мгновенно залив распухшее лицо. Он начал бессильно захлёбываться рыданиями, как вдруг ощутил что-то липкое под собой. С трудом повернув голову, он протянул дрожащую руку назад и коснулся простыней.
В тот же миг осознал. Всё вокруг него было залито и пропитано спермой, застывшей, въевшейся в ткань настолько, что тело буквально прилипло к постели.
Ужас, стыд и отвращение хлынули новой волной, и Джульетта снова закричал:
Он зарыдал, срываясь на отчаянный вой, переходящий в сдавленный шёпот и снова в рыдания.
«Почему мне пришлось всё это вынести? За что? Я ведь старался изо всех сил, просто пытался выжить в этом мире, в который был брошен. Я не такой, как он, я не такой человек… Я не сделал ничего настолько ужасного, чтобы заслужить подобное...»
Он продолжал отрицать, убеждать себя, что не заслужил — но в глубине, там, где ложь больше не работала, в нервы впиталась отчаянная вина.
Так ли уж важно исполнять желания родителей? Достаточно ли это веская причина, чтобы по собственному усмотрению распоряжаться чужой жизнью, чувствами, телом? А если бы всё было наоборот? Если бы кто-то поступил со мной так же, смог бы я оправдать это, сказать, что всё в порядке?..
— Нет, — прохрипел Джульетта, сотрясаясь от беззвучных рыданий. — Нет…
Он долго плакал, захлёбываясь собственным бессилием, разрываемый на части чудовищной болью в ногах и запоздалыми бесполезными сожалениями.
Каждое новое движение сзади выдавливало из пересохшего горла жалкие хрипы. Он лежал на животе, лицом к серой цементной стене, не мигая, не видя ничего, кроме пятен и трещин в штукатурке. Конечности были безвольно раскинуты — он больше не боролся, не пытался убежать, не пытался даже отвернуться.
Доминик и на этот раз был пугающе бесстрастен, будто он пытался заполнить Джульетту изнутри до последней капли, стереть в нём всё человеческое.
Влажные удары о ягодицы были животными, мерзко липкими. Хотя гаммы не выделяют смазки, отверстие Джульетты, наполненное чужим семенем, сочилось им, будто истекая смазкой.
Он плакал до тех пор, пока не закончились слёзы.
Доминик, сдержав слово, снял с него все наручники, но свобода была только видимостью — он остался лежать, не в силах даже шевельнуть ногой.
Каждое, даже самое лёгкое движение отзывалось резкой вспышкой агонии: сломанные, безобразно распухшие лодыжки горели багрово-синим и опухали ещё сильнее с каждым днём. Иногда, в особенно отчаянные минуты, казалось, что он бы предпочёл просто избавиться от этих ног, лишь бы прекратить эту нескончаемую пытку.
Неизвестно, сколько прошло времени — неделя, месяц? Может, не прошло даже дня? Или вовсе минуло пару месяцев?
В этом месте, где не было ни окон, ни часов, время теряло смысл.
Для себя Джульетта вывел правило: когда Доминик уходит и возвращается — значит, что прошёл день. Потому, если верить этой арифметике, прошло уже около двух месяцев.
Но система была абсурдна. Отпуск Доминика длился три месяца, и когда Джульетта приехал на виллу, почти месяц уже прошёл. Значит, у Доминика оставалось не больше двух месяцев. Прошло ли столько времени? Или он просто почти не покидал комнату, возвращаясь лишь на короткие перерывы между очередными актами насилия?
Влажный, отвратительно чавкающий звук раздался вновь, когда Доминик в очередной раз вогнал до основания свой член в измученное отверстие. Из горла Джульетты вырвался хрип.
Каждый толчок заставлял тело содрогаться, боль от сломанных лодыжек вспыхивала разрядом в каждом нерве. Эта агония пронизывала с головы до пят, мешала дышать, уничтожала последние остатки воли. Наручники исчезли, но сломанные ноги стали цепями куда более крепкими и жестокими.
Теперь всё, что он мог, — это тереться щекой о грязный, пропитанный потом и спермой матрас, издавая бессмысленные глухие звуки.
Иногда он лежал на спине, чаще — на животе, но разницы не было: беспомощный, раздавленный, он лишь принимал в себя очередную порцию чужого семени, не в силах даже сопротивляться.
Так продолжалось бесконечно. Снова и снова. Без надежды на конец.
Наконец, с глубоким удовлетворённым стоном Доминик замер. Внутри Джульетты вновь растеклось горячее вязкое семя, перемешиваясь с остатками предыдущих излияний, вызывая болезненные спазмы в животе.
Он знал, что это не конец — и даже не перерыв.
Доминик старался выжать всё до последней капли, словно наполняя бесполезный сосуд. Иногда он долго не вытаскивал член, задерживаясь внутри, а когда наконец выходил и густые капли вытекали наружу, больно шлёпал его по ягодицам — словно предупреждал: "Не смей терять ни капли". Джульетте приходилось с силой сжимать истерзанные мышцы, удерживая всё это внутри себя, чтобы не разозлить этого человека.
Однажды, когда Доминик снова кончил в него и ушёл, в комнате повисла уродливая тишина. И Джульетта разрыдался, не в силах больше терпеть собственного унижения и беспомощности.
Никогда в жизни не чувствуя себя так униженно.
Дни утекали один за другим, неотличимые друг от друга. Раз в сутки он получал миску водянистого супа и черствый кусок хлеба, после чего полз к ведру в углу — вот и весь его быт. Раз в два дня его мыли прямо прикованного под ледяной струёй воды — не столько ради гигиены, сколько для того, чтобы не смыть тот стойкий, въевшийся в кожу запах феромонов, которыми Доминик пропитал его от головы до пят.
Потом снова кровать. Голое тело. Раздвинутые ноги. Снова Доминик входил в него. Снова и снова. Снова, снова, снова и снова.
Доминик был зол, но любая ярость рано или поздно остывает. Самолюбие заживёт, как только он насытится издевательствами. В лучшем случае — отпустит, когда надоест. Но что будет потом?
Если подумать, выпускать жертву похищения — полное безумие.
Стоит Джульетте обратиться в полицию, Доминика арестуют, разразится скандал. Конечно, у него достаточно денег и власти, чтобы выкрутиться, но зачем вообще такие риски? Гораздо проще закопать тело в лесу. Чтобы никто никогда не узнал.
От одной этой мысли внутри стало холодно. Лежать и ждать пощады было нельзя. Нужно найти способ выбраться, пока ещё не поздно.
Словно в ответ на этот отчаянный вопрос, лодыжки пронзила резкая боль. Он всхлипнул, дрожащей рукой дотронулся до своих распухших обезображенных ног и с ужасом понял.
Даже если бы шанс и был, вряд ли он смог бы уйти далеко.
Дни тянулись один за другим. Всё вокруг напоминало о его беспомощности и деградации: простыни были пропитаны засохшей спермой; кожа зудела и покрывалась коркой; живот был налитым и болезненно тяжёлым. Бёдра жгло от постоянного трения, задний проход был настолько растянут, что перестал быть частью тела — он превратился в бесчувственную грязную рану. Лицо стягивало от высохших слёз, а собственная немощь и невозможность даже вытереть себя могли вызвать лишь отвращение.
Сколько бы спермы в него ни вливали, гамма не может забеременеть. Всё это — лишь инструмент, чтобы сломать его, чтобы заставить мутировать, стереть старую личность до основания. А когда Джульетта станет омегой, чужое семя, наконец, обретёт свою цель.
Джульетта уже знал: этот ритуал будет повторяться вновь и вновь, пока он не зачнёт ребёнка. От этого ненавистного мужчины.
Но гаммы умирают от мутации — особенно высок риск смерти при беременности. Получалось, что теперь он сражался не только с насилием Доминика, но и со страхом неминуемой мучительной смерти, что ждёт впереди, в самом конце этого мрака.
С каждым днём Джульетты становилось всё меньше.
Пессимизм вползал в мысли, как плесень. Доминик ни на мгновение не терял бдительности. В пустой зловонной комнате не было ничего, что могло стать оружием, ни даже ничтожной нитки, за которую можно было бы ухватиться. Да и будь она — что толку, если ноги сломаны и любое движение даётся ценой новой вспышки агонии?
Оставалось только одно. Лежать, едва дыша, и пытаться представить себе что-то, что способно вытащить из этой реальности, пусть даже на несколько секунд.
Мысли стали единственным прибежищем, а фантазии — последней обороной. Джульетта заставлял себя думать о хорошем, возвращал сознание к каким-то мелким мечтам. О том, что будет делать, если когда-нибудь выберется. Куда поедет. С кем встретится.
Больше всего он мечтал об отпуске на Западе, о палящем солнце и сладком коктейле в руке.
Он лежит на шезлонге, вдыхая солёный воздух, смотрит, как солнце медленно садится за горизонт, а потом укрывается чистой прохладной простынёй и наконец засыпает, не боясь проснуться.
Даже эта банальная картинка казалась драгоценной.
Погружаясь в эти призрачные фантазии, Джульетта медленно засыпал, его дыхание становилось ровнее и глубже, а боль и ужас хоть ненадолго теряли власть.