Экс-спонсор (Новелла) | Глава 152
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
От её намеренно громкого, вычурного тона взгляды Дохона и его помощников обратились к гостье.
— …Да. Нужно, – безвольно ответил Чонён и послушно кивнул. Голос его был таким слабым, будто он вот-вот упадёт от истощения.
Гостья, глядя на такого Чонёна, с сожалением цокнула языком.
— Боже мой, двое таких молодых детей остались, как только твой дядя смог глаза закрыть… Так и не увидел, как ты на хорошую работу устроишься, самостоятельными станешь. Чонён, а у тебя есть кто-нибудь?.
— А следующий альбом когда выходит?
— Этого я тоже пока не знаю… Простите, пожалуйста, я на минутку отойду в туалет.
Чонён, словно больше не в силах выносить эту ситуацию, прошёл мимо гостьи и вышел из траурного зала. Дохон, мельком увидев его заплаканный профиль, проводил его взглядом.
Поникшие плечи, лицо, готовое вот-вот расплакаться, – как и в тот день, в больнице. Хотя он и понимал, что это неуместное сейчас сравнение, ему пришла в голову мысль, что даже это выражение лица ничуть не изменилось с самого детства.
— Может, нам сейчас подойти к родственникам и принести извинения? — спросил секретарь Шим, глядя на адвоката. Тот, осторожно оглядевшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, прошептал:
— Это зависит от воли директора-нима. Хотя он и погиб при исполнении служебных обязанностей, виновником ДТП был другой водитель, да и удар по сиденью, на котором находился покойный, был сильнее, чем по тому, где сидел директор-ним….
— То есть, если говорить точно, директор-ним тоже является потерпевшим, и приносить извинения семье покойного – это не его обязанность, так?
— Кхм-кхм. Если говорить хладнокровно, то вы, секретарь-ним, правы. К тому же, в корпорациях редко бывает, чтобы при подобных несчастных случаях на производстве руководитель такого ранга лично приезжал и обсуждал вопросы компенсации.
Секретарь Шим и адвокат разговаривали прямо перед ним, но тогда Дохону их голоса казались далёкими.
«Значит, его зовут Ю Чонён. Кстати говоря, та записка, которую я получил тогда, кажется, всё ещё у меня дома. Точно не помню, но, кажется, я положил её куда-то на книжную полку в кабинете».
Дохон, глядя в сторону выхода, куда ушёл Чонён, вдруг задумался.
«Получил ли тот ребёнок тогда на день рождения подарки, которые хотел?»
Даже когда короткое воспоминание о записке закончилось, Дохон продолжал пристально смотреть на то, что держал в руке.
Ему и самому было странно, почему он не выбросил её и хранил до сих пор. Но сейчас он вдруг понял: он не то чтобы не выбросил, он не мог её выбросить.
Когда они снова встретились, уже будучи взрослыми, Чонён совершенно его не узнал, но это было неважно.
Объяснять, что он помнит такой незначительный момент, было бы смешно, да и, что важнее всего, Дохон хотел подарить Чонёну всё то, чего у него не было. Он думал, что Чонёну это понравится.
Теперь, оглядываясь назад, он понимал, насколько же это было самонадеянным и примитивным мышлением.
— Директор-ним. Это я вас спрашиваю не из личных чувств, а как врач, беспокоящийся о пациенте. Зная, насколько это опасно, почему пациент Ю Чонён всё ещё принимает одновременно подавители и контрацептивы? Я уже говорил в прошлый раз, но за границей зафиксированы настолько серьёзные случаи побочных эффектов, что приём следует немедленно прекратить. Полное обследование, конечно, важно, но если вы беспокоитесь о состоянии пациента Ю Чонёна, то первоочередная задача сейчас – помочь ему прекратить приём препаратов.
Слова врача, который приезжал в офистель, чтобы осмотреть Чонёна, вторглись в его и без того сумбурные мысли, и на душе стало совсем паршиво.
Дохон, с тревогой подняв, а затем опустив голову, посмотрел на то, что держал в руке. Детская записка Чонёна и спонсорский контракт, заключённый после развода.
Теперь нужно было признать. Что для Чонёна он был не более чем злым роком, хуже чужого человека. Что он собственными руками разрушил всё.
Чонёну не нужны были эти жалкие, ничтожные подарки на день рождения. И уж тем более материальная плата. Единственное, что он мог сделать для Чонёна, – это отпустить его.
Чонён больше не был маленьким ребёнком, плачущим из-за того, что не получил желанный подарок, и не был возлюбленным, шептавшим ему о любви. Их связь оборвалась в тот самый момент, когда Чонён ушёл из этого дома.
Это он, не в силах смириться с этим, насильно вцепился ему в лодыжку и тащил за собой.
И всё же, несмотря на то, что вся твоя жизнь пошла под откос из-за меня…
— И всё же я, Чонён-а… Я всё ещё…
«Даже если я тебе больше не нужен. Даже если я тебе отвратителен и ужасен, я хочу вернуться в наш дом, где есть ты».
«Я хочу наполнить весь дом твоим запахом и твоими феромонами».
«Я хочу превратить этот дом, оставшийся в руинах, снова в наш дом».
Лицо Дохона мучительно исказилось, подавленное невыразимыми, бурными эмоциями.
«В мире есть вещи, которые нельзя купить за деньги. Гораздо больше, чем вы думаете, директор-ним».
В конце концов, Чонён оказался прав.
То, чего Дохон желал больше всего в этот момент, нельзя было купить за деньги. Взгляд, полный нежности, и светлая улыбка, голос, зовущий его по имени, тихое мурлыканье под нос, жест, которым он выбирал ему одежду в гардеробной.
Сколько бы денег и платы он ни предложил, он не смог бы собрать ни крупицы из этого. Ни их искажённые отношения, ни ушедшее время, ни бесчисленные возможности, которые он упустил.
Оставалось лишь смотреть, как всё это, скопившись, словно лужа на полу, гниёт. Это и было наказанием, уготованным ему.
Тёплый густой воздух, пахнущий лежалым бельём, уютно обволакивал всё тело, но под этим уютом ощущалось что-то неприятное: одеяло было до жути влажным, казалось, ещё немного — и оно прилипнет к коже. Всё было мокрым и немного затхлым, словно в комнате не проветривали несколько дней.
— Кх… голова… — простонал Чонён, хриплым голосом.
Он даже не сразу понял, проснулся ли на самом деле: веки словно склеились, а мысли путались, точно пьяные. Голова трещала от тяжести, как после самого лютого похмелья, но поверх этой ломоты будто наложился ещё и странный туман — стоило только повернуть глаза, как всё вокруг поплыло, закружилось разноцветным калейдоскопом.
Чонён медленно поднялся и сел на кровати. Каждое движение давалось с трудом, но в теле вдруг ощущалась незнакомая, отчасти даже бодрая лёгкость. Сколько же пота он пролил за этот сон — подушка, одеяло, даже простыня под ним были насквозь мокрыми, липкими от испарины.
Чонён на секунду приложил ладонь ко лбу, а затем медленно потянулся, разминая затёкшие одеревеневшие мышцы: в теле всё ещё ощущалась слабость, но после этого сна он почувствовал себя по-настоящему живым.
«Странно. Мне было так плохо, что я думал, вот-вот умру… Но, видимо, благодаря тому, что я крепко проспал, жар полностью спал».
Только он собрался встать, как по телу пробежала волна воспоминаний — отрывочные, смазанные, будто увиденные сквозь мутное стекло. Перед глазами вдруг встал Дохон, каким он его никогда не видел: с растерянным отчаянным лицом. В глазах будто стояли слезы, а руки, сжимающие его плечи, мелко тряслись.
«Нет. Нет, это не так. Никто не будет насильно брать у тебя кровь» – эти слова звенели в ушах так отчётливо, что Чонён невольно вздрогнул. Это был сон? Или… все происходило на самом деле?
«Что это за воспоминание? Это был сон? Неужели Дохон снова приходил и уходил?» — Чонён растерянно забегал глазами, пытаясь распутать свои спутанные воспоминания.
Он несколько раз моргнул, бегло оглядываясь по сторонам, будто ища подтверждения собственным сомнениям. В голове сплелись сон, алкоголь и реальность, спутались до полной неразберихи. Он помнил, как возвращался домой навеселе, как наткнулся на Дохона у входа в офистель… но что было потом, уже не мог вспомнить — всё утонуло в вязком мареве.
Чонён провёл рукой по шее, пытаясь прогнать неприятную липкость. Во рту пересохло было сухо. Пошатываясь, он дошел до кухни. Глоток ледяной воды, второй — и только тогда дыхание выровнялось, а горло перестало саднить. Несмотря на это, неприятное ощущение не уходило, будто где-то внутри всё равно что-то осталось не на своём месте.
«Кажется, Дохон всё-таки снова приходил…»
— Блядь! Неужели я и вправду звал его во сне? — вырвалось у Чонёна вслух, больше по привычке, чем в надежде получить ответ.
Сердце неприятно ёкнуло. Он лихорадочно огляделся, ища телефон — мысль о том, что в горячке он мог не только позвать, но и написать или позвонить Дохону, заставила его по-настоящему занервничать. Телефон обнаружился на краю кухонного стола, но, стоило дотронуться, экран остался чёрным и безжизненным. Села батарея.
Торопливо подключив телефон к зарядке, Чонён нервно зашагал по кухне, несколько раз бросая взгляд на пустой экран. Минуты тянулись мучительно долго, и только когда дисплей наконец мерцнул, он с облегчением выдохнул.
— Ух ты, слава богу… — пробормотал он и сразу бросился проверять список вызовов, чувствуя, как по спине прокатилась тёплая волна облегчения: никаких исходящих звонков Дохону.
Но это чувство длилось не дольше секунды. Стоило увидеть горящий значок сотен уведомлений и бесконечные сообщения, как голова снова загула от тяжести. Чонён с раздражением зажмурился, прижал ладонь ко лбу, будто и правда мог этим отогнать мигрень.
«И надо же было мне в такой ситуации ещё и с Хан Ирамом напиться. Я определённо был не в себе».
Тогда ему было так тоскливо, и голова готова была взорваться, что он пошёл на это, не думая о последствиях, но, оглядываясь назад, он понимал, что это было безумием.
Он тяжело опустился на стул, ссутулившись, бессильно потёр опухшие, налитые усталостью глаза. Бессонные ночи, дикий ритм, скомканные дни — и вот теперь, когда организм хотя бы временно сдался и выключил сознание, к нему постепенно возвращалась память о том, что происходило в последние дни. Ощущение, будто всё это было не с ним, а где-то в другом, далёком мире.
Думать не хотелось, но воспоминания — как назло — лезли сами. После скандала с Хан Ирамом всё пошло наперекосяк. Съёмки дорамы заморозили на неопределённый срок, все мероприятия и встречи откладывались или срывались вовсе.
Каждый день начинался и заканчивался нервной беготнёй по агентству. Телефон звонил так часто, что в ушах стоял гул.
В офисе агентства стоял постоянный шум. Секретари на автомате срывались на крик. А Ким Гёнсопа то и дело ругался с рекламодателями из-за исков и компенсаций ущерба.
— Господин директор! Да не встречаются они, честное слово! Это просто фотографии, обычные! Какие могут быть претензии — они ровесники, друзья, господи! Мы работаем, мы всё уладим, пожалуйста, потерпите! — голос Ким Гёнсопа срывался на фальцет, и Чонёну казалось, что от этого шума у него трещит череп.
Сидя в этом бешеном водовороте, Чонён ощущал, как с каждым днём становится всё бессильнее.
Все, что он так долго строил, рушилось на глазах.
Дверь в кабинет громко хлопнула, и Ким Гёнсоп, вернувшийся после короткого перекура, прошёлся по комнате, встряхивая своими пахнущими сигаретами волосами, и вдруг поймал Чонёна взглядом.
— Эй, Чонён-а, сядь-ка сюда, — буркнул он, с усталой обречённостью хлопнув по дивану рядом с собой. Голос его прозвучал почти заботливо, что в устах этого человека было редкостью.
— Слушай. А директор Мун Дохон… ничего не говорил?» — Ким Гёнсоп наконец выдохнул. В голосе его явно сквозила надежда, что Дохон объявится и вытащит их из этой трясины.
Возможно, он даже пытался с ним связаться.
Но, насколько знал Чонён, Дохон был в заграничной командировке. И, кроме того, он никогда не был тем человеком, к которому можно было обратиться «просто так», — даже если обстоятельства кричат о срочности.
Но сколько бы Ким Гёнсоп ни звонил в секретариат, сколько бы ни надеялись другие заинтересованные лица, эта информация всё равно бы не дошла до него быстро. Даже если развернуть целую телефонную кампанию, прямая линия к Дохону не появится — в лучшем случае, он узнает о скандале уже после возвращения в Корею.