Линия смерти | Глава 24
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
Чха Минхёк, пошарив по карманам, понял, что по счастливой случайности захватил с собой рабочий телефон номер 8, и мысленно возликовал. Раз звонок дошёл до него, значит, и он сможет позвонить.
Чха Минхёк резко вскочил. Стоя на валуне, он увидел вдалеке догорающее зарево заката.
— А, чего тебе? — он старался говорить небрежно, будто совсем и не ждал этого звонка, и даже намеренно понизил голос.
Рю Довон на другом конце трубки буднично изложил свою просьбу:
— Хотел бы встретиться, поэтому звоню узнать, можно ли мне прийти туда, где мы виделись в прошлый раз.
«Туда же… значит, в офис». Чтобы добраться отсюда до офиса, нужно было пересечь несколько врат, а чтобы снять барьер на развязке Мугван, потребуется время. И, что ещё хуже, если там окажутся Ким Сокхо или И Чонъюн, они опять начнут нести всякую чушь. Чха Минхёк, лихорадочно соображая, принял решение.
— Я буду у тебя дома в течение двух часов. Позвоню — выходи.
— А похож я на того, кто его знает? — самоуверенно бросил он.
Солнце окончательно скатилось за горизонт с выдохом Рю Довона. Гора погрузилась в безмолвную, непроглядную тьму. Вой диких зверей эхом отражал внутреннее смятение Чха Минхёка.
— А как же вы тогда узнали, в какой я больнице? И о студии, кстати, тоже?
— Тогда у меня были свои методы.
«Конечно, я и сейчас могу воспользоваться Зеркалом Кармы, просто из вежливости этого не делаю».
— Дома слишком много посторонних глаз. Я пришлю вам адрес другого места сообщением.
«Что? Посторонних глаз? То есть, несмотря на защитный амулет, к нему всё ещё липнет всякая мелочь?» Чха Минхёк мгновенно забыл о своей напускной невозмутимости и уже готов был выхватить меч, но его голос, в отличие от кипевшей внутри ярости, прозвучал ровно и потонул в ночной тишине.
— Пока меня не было, ничего не случилось?
Последовала короткая пауза, а затем Рю Довон кратко ответил:
Он бросился к вратам раньше, чем успел закончиться разговор.
Завершив очередной прекрасный день в мире людей, Ким Сокхо, напевая, возвращался домой. Огромные сакуры, настолько большие, что их невозможно было обхватить руками, весной покрывались пышными цветами, осыпая всё вокруг розовым дождём. Опавшие лепестки красиво устилали дорогу. Он знал, что Чха Минхёк, ответственный за уборку, будет потом подметать их и ворчать, что не видит в этом мусоре ничего красивого, но Ким Сокхо всё равно любил мир людей с его чётко выраженными временами года больше, чем унылый загробный мир.
Его тело, казавшееся грузным из-за мышечной массы, осторожно перелезло через забор из колючей проволоки. В отличие от Царя Ёнчхона или Чха Минхёка, которые приземлялись эффектно и грациозно, Ким Сокхо, для которого безопасность была превыше всего, предпочитал приземляться не красиво, а без травм.
Внутри, у подножия горы, тоже росло несколько сакур. Ким Сокхо, продолжив свою прерванную песню, посмотрел на цветы, которые в темноте казались ещё ярче.
«Может, сфотографировать?» Всё равно никого нет. Он достал телефон, чтобы сфотографировать дерево, как вдруг что-то выскочило изнутри, пронеслось мимо него, перепрыгнуло через забор и с невероятной скоростью помчалось прочь.
Ким Сокхо, растерянно стоявший с телефоном в руке, уже собирался снова лезть через забор, но замер. Гора Мугван, за исключением деревьев и растений у подножия, была мёртвой. В этих руинах, где остались одни лишь врата, не могло быть животных. Он ухватился за прутья забора, и тут его взгляд упал на человека, одетого в небесно-голубую рубашку и джинсы – тот напоминал узника, запертого в тюрьме. Глаза Ким Сокхо, обладавшие острым зрением, загорелись.
В ответ Ча Минхёк, который сломя голову мчался к своей машине, брошенной не на обочине, а прямо посредине разделительной полосы, резко обернулся.
— Ты уже закончил работу? Не может быть!
Даже такая рутинная работа должна была занять как минимум неделю, а он вернулся за четыре дня! Определённо, характер и способности Чха Минхёка поменялись местами. Если он так быстро справляется с работой, то даже директор, чей характер ещё хуже, чем у него, может проявить снисхождение. «Значит, генерал Чха не совсем с ума сошёл из-за этого кандидата в жнецы». Ким Сокхо с облегчением вздохнул и уже собирался сказать, что втайне поможет ему с отчётами, как вдруг Чха Минхёк подал ему какой-то безмолвный знак.
Чха Минхёк указал на Ким Сокхо, а затем провёл пальцем по своим губам, от одного уголка к другому. «То есть, это… значит, „молчи в тряпочку“…? Почему?! Что он задумал, раз велит мне молчать?!»
— Эй, э-э! Генерал Чха! Куда ты! Подожди!
Тревога захлестнула его с головой. Ким Сокхо стряхнул с волос опавшие лепестки сакуры, поспешно перелез через забор и побежал к машине Чха Минхёка. Но догнать машину, которая, едва открылись врата развязки Мугван, рванула с места с такой скоростью, будто за рулём сидел последний герой человечества, он не смог.
«Что, что он…!» Ким Сокхо, задыхаясь, смотрел вслед исчезнувшей машине.
Чха Минхёк, бросив взгляд в боковое зеркало на удаляющегося Ким Сокхо, увеличил громкость радио. Вся эта ситуация, когда он, как бульдозер, прорывался через врата и гнал машину, была абсурдной, но в то же время его подгоняла спешка. И в этот момент его отвратительные навыки вождения проявились во всей красе: он мчался по первой полосе скоростной трассы, словно арендовал её, а когда впереди идущая машина не уступала дорогу, он яростно бил по клаксону.
— Эй! Мудозвон, с яйцами с горошину! Какого хрена ты на этой развалюхе выперся, а ну свалил с дороги! — заорал он, опустив все стёкла в машине.
Элегантная классическая музыка из радио служила диссонирующим фоном для его отборной брани. Видимо, услышав это причудливое сочетание,водитель впереди включил поворотник и перестроился на вторую полосу. Чха Минхёк, высунувшись в окно пассажирской двери, заорал ему вслед:
— Ты, блять, на педаль газа рукой, что ли, давишь?! Если ползёшь, как черепаха, нехуй соваться на первую полосу, понял, ублюдок?!
— Чё, сука?! — взревел водитель той самой машины, высунув из окна руку, сплошь покрытую угрожающими татуировками.
Но автомобиль Ча Минхёка, мчавшийся так, словно собирался вот-вот взлететь, безраздельно властвовал на дороге, а ругательства оппонента долетали до него блеклым эхом: «ска, ка, а…», и вскоре растаяли вдали.
В его мыслях был только Рю Довон.
Классическая мелодия, лившаяся из радиоприемника, стихла, и её сменил мягкий голос диджея.
[Вы только что прослушали Одиннадцатую фортепианную сонату Моцарта. Весьма известное произведение, не правда ли?]
«Ах, Моцарт, понял бы ты мои чувства?» — Чха Минхёк жаждал вызвать из небытия композитора этой волнующей классики и задать ему свой вопрос. — «Я спросил, случилось ли что-то, пока меня не было, а он ответил: “многое”. Что значит “многое”? Не должно быть много, так почему же “многое”? Я же к Кумихо ходил, расшаркивался перед ней, достал защитный амулет, чтобы с ним ничего не случилось. Тогда почему что-то случилось? Он же должен был просто заниматься своей актёрской игрой, в которой так хорош. Какие другие дела у него появились?»
Тревога. Какое к чёрту спокойствие? Это чувство уляжется, только когда он встретится с Рю Довоном и убедится, что тот в порядке. Чха Минхёк мчался сквозь рассвет, демонстрируя свой виртуозный, а может, и бездарный стиль вождения, — отличить было невозможно. На дороге он был настоящим отморозком.
Место, адрес которого дал Рю Довон, находилось у широкой набережной. Бросив машину на общественной парковке, Чха Минхёк с мечом в руке выскочил и огляделся. Вдоль дороги пышно цвели сакуры. Но у Чха Минхёка, в отличие от Ким Сокхо, не было и тени романтизма, чтобы фотографировать или восхищаться цветами. Он просто торопливо шагал по безлюдной дорожке, в поисках Рю Довона.
Рассветная набережная была пустынной и мрачной. Прохладный утренний ветер проникал под расстёгнутую рубашку. Любой, кто встретил бы в этот час мужчину с мечом и свирепым выражением лица, наверняка бы упал в обморок. Но Чха Минхёк, не ведавший о чужом страхе, был в отчаянии, как никогда в жизни.
Рю Довона не было видно. Он широкими шагами сбежал по каменной лестнице. В нос ударил запах речной воды. «Он сказал, где-то здесь. Чёрт, где этот теннисный корт? Почему такая штука вообще есть на берегу реки? Зачем играть в теннис на реке? Иди на теннисный корт и играй там».
Шаги Чха Минхёка замерли. Неподалёку виднелся освещённый теннисный корт. И там, как и по дороге сюда, росла сакура. Под ней стоял Рю Довон в удобной одежде и смотрел на дерево. На запястье у него висела сумка, из которой торчали тамбурин и палочка для сого. Опавшие лепестки сакуры нежно опускались на его чёрные волосы и широкие плечи.
«Да. Мужчина с широкими плечами и крепкими мускулами. Настоящий мужчина. Человек-мужчина». Чха Минхёк определённо смотрел на мужчину. И он, обладающий таким твёрдым и определённым вкусом, бросил все свои дела и сломя голову примчался сюда из-за этого… этого надёжного мужчины. Его рука, смахивающая с волос и плеч лепестки, была грубой, но почему-то этот жест показался ему таким же изящным, как и падающие лепестки. «Изящным? Изящным? Что за бред? Красивый — так красивый, почему он кажется изящным? Чушь какая-то…»
…Ах. Внезапно Чха Минхёк схватился за грудь. Ощущение, будто его неистово терзают наждачной бумагой, спустилось от подбородка по жилистой шее и достигло в груди. Боль, сравнимая с отрыванием всех конечностей разом. Нечто похожее он испытал, когда его притащили в зал суда по делу Царя Ёнчхона, и он бесновался, крича «отпустите!» Та же пронзающая агония впилась в грудь, а затем резко вырвалась наружу.
Он невольно принялся колотить себя по груди, где разлилась невыносимая боль. Сердце, чьи удары он даже в человеческом облике редко замечал, теперь бешено колотилось. Предрассветное небо, затянутое тучами, будто накрыло его зрачки пеленой, и все вокруг стало мутным, а в глазах мелькали вспышки, словно ударила молния.
Но странности происходили и со слухом: классическая музыка, игравшая по радио, пока он ехал сюда, снова зазвучала в его голове.