Отвали (Новелла) | Глава 70
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
Эллиот, как и следовало ожидать, непонимающе склонил голову набок. Его глаза стали серьёзными и удивлённо круглыми, явно требовавшими прямого ответа, но я, как и многие взрослые, предпочёл уклониться.
— Подрастёшь немного — сам всё поймёшь, — пробормотал я, мягко поглаживая его по макушке. Он надув губы, чуть отвернулся, в нём мелькнула детская обида.
Сколько же у него вопросов, на которые никто не спешит отвечать…
Я постарался сменить тему, чтобы вернуть хоть немного покоя.
— Давай вместе построим что-нибудь из кубиков, а?
Мне велели сидеть в своей комнате, но отца сейчас всё равно не было дома. Если что, мама наверняка сделает вид, что ничего не заметила. С этими мыслями я отправился с Эллиотом в его комнату.
Если услышу, как открывается дверь гаража, сразу вернусь, будто ничего и не было.
Мы продолжили строить замок, который начали ещё несколько дней назад: подбирали кубики, придумывали башни, обсуждали, где устроить ворота и кого поселить внутрь. Время будто растаяло в этом детском спокойствии. Потом я тихо вышел на кухню за яблочным соком для брата, и когда вернулся, увидел, что Эллиот уже начинает клевать носом прямо на полу среди кубиков.
— Эллиот, может, лучше в кроватке поспишь? — спросил я шёпотом.
Он протёр глаза и сонно кивнул. Я поднял его на руки, аккуратно уложил в постель, накрыл одеялом. Присел рядом, чтобы немного побыть рядом, дождаться, пока дыхание брата станет ровным. Но сегодня Эллиот, обычно засыпающий в секунду, никак не мог успокоиться: ворочался, цеплялся за подушку, то вздыхал, то хныкал, капризничал, словно что-то тревожило его даже во сне.
Я забрался к нему под одеяло, аккуратно обнял, погладил по груди и начал убаюкивать, шепотом повторяя:
Эллиот что-то сонно пробормотал, обнял меня крепко и уткнулся лицом в грудь.
Наверное, он все эти дни очень волновался. Я продолжил мычать под нос что-то успокаивающее, стараясь вернуть хотя бы видимость покоя в этот детский маленький мир.
И вдруг резкий крик разрезал комнату, будто плетью.
Я в ужасе вскочил на ноги. Спину пробрала крупная дрожь. Сердце забилось так громко, что на миг потемнело в глазах. Мама стояла в дверях, распахнутых настежь, взгляд её был обезумевшим, полным такой паники и страха, что я растерялся и не мог пошевелиться. Увидев меня, она вдруг дёрнулась назад, словно её ударили током, а затем кинулась вперёд, вырывая Эллиота из моих рук. Он завозился, сонно вскрикнул, потом заплакал, но мама даже не посмотрела на него.
— Не подходи! — истерично закричала она, сжимая Эллиота крепче, чем следовало. Я остолбенел, едва дыша. Впервые в жизни я видел мать такой — в её глазах читался дикий ужас, почти ненависть, она дрожала всем телом, глядя на меня так, будто я был чудовищем.
Эллиот, испуганный до слёз, всё сильнее цеплялся за неё, но она даже не пыталась его успокоить. Вместо этого её голос сорвался до визга:
— Что ты делал?! Я спрашиваю, что ты делал с Эллиотом?! Какую мерзость ты тут устроил?!
Слова её ударили по мне пощечиной, и я застыл, не веря, что это происходит наяву. Образ матери, которую я знал всю жизнь — мягкой, любящей, заботливой, — вдруг накрылся новым, чужим, жестоким. В голове эхом разносились её прежние слова:
«Всё будет хорошо, Дилли. Я люблю тебя, Дилли. Я всегда буду молиться за тебя…»
Теперь же от этих слов осталось только глухое, изломанное эхо.
— Мама… — голос дрогнул, горло перехватило так, что я едва смог выдавить даже это короткое слово. Я сделал неуверенный шаг вперёд, но она тут же отпрянула, сжав Эллиота так, будто я и правда был опасен. Лицо у неё стало серо-белым, тело натянуто, как струна. И этот взгляд, полный отвращения и страха, ранил меня сильнее любого наказания.
— Я гомосексуал, а не педофил! — едва слышно выдохнул я, не в силах поднять взгляд. Слёзы уже подступали к глазам, горло сжалось до боли. — И потом, Эллиот? Боже мой… Мама, Эллиот же мой младший брат!
Это всё, что я мог произнести, заикаясь от шока и отчаяния. До последнего хотелось верить, что стоит сказать, и она поймёт, снова взглянет на меня как прежде, с той самой нежностью, которой мне так не хватало. Но глаза матери остались прежними: полные страха, брезгливого недоверия, в которых теперь я увидел чужого человека.
Вдруг показалось, что стало слишком холодно. И вместе с этим пришло страшное осознание:
Всё кончено. Здесь мне больше нет места.
Я и сам собирался уехать. Но всегда думал, что это я покину семью, а они покинут меня.
Вот каково это — быть действительно брошенным. Быть тем, кого когда-то обнимали и называли своим, а теперь сторонятся, словно чужака. Как в одно мгновение любящий взгляд становится равнодушным, холодным, и больше ничем не отличается от взгляда случайного прохожего. Оказывается, достаточно одной трещины, чтобы вся привычная жизнь рухнула.
Что такое убеждения? Неужели существует вера, настолько твёрдая, что ради неё можно отказаться даже от собственного ребёнка, перечеркнуть всё, что было? Почему люди выбирают подозрение вместо доверия?
Я, наверное, никогда этого не пойму.
— …Простите, — наконец пробормотал я шепотом, не осмеливаясь больше смотреть матери в лицо. Лёгкая дрожь пробежала по спине. Я опустил голову, выдавливая слова:
— Я так больше не могу. Простите. Я уйду из этого дома.
— Что?! — воскликнула мама, ошарашенная моими словами.
Я не стал медлить. Молча прошёл мимо неё, чувствуя на себе её взгляд — она вжалась в стену, словно сама не верила в происходящее. Не останавливаясь ни на секунду, я зашёл в свою комнату и начал собирать вещи: бросал их в сумку на автопилоте, не давая себе времени задуматься. Даже мельком увидел, как мама в нерешительности топчется в дверях.
— Д-Дилли! — позвала она меня, не решаясь войти. Голос её дрожал: видно было, что она хочет что-то сказать, но слов не находила.
Я, не глядя на неё, закинул остаток вещей в чемодан, достал жестяную коробку с деньгами, пересчитал всё, что накопил, и убрал купюры в карман. Только тогда мама собралась с духом:
— П-постой! Кажется, я немного погорячилась… Простишь меня? Я сказала тебе слишком жестокие слова…
— Нет. Это и есть ваши истинные чувства, мама, — ответил я, уже накидывая пальто на плечи, и повернулся к ней лицом.— Мама, вы не изменитесь, и я тоже. Да, мне нравятся мужчины. Так было с детства, так есть сейчас, и так будет в будущем…
— Прекрати! — закричала мама, зажимая уши ладонями. Лицо её стало почти мертвенно бледным, а в широко раскрытых глазах отражался неподдельный ужас.
— Видите, мама? Вы даже не пытаетесь меня выслушать.
— Потому что ты… потому что ты собираешься говорить чушь! — выкрикнула она, теряя контроль. — Потому что ты всегда злишься и подшучиваешь надо мной!..
Мама не унималась. Продолжала что-то говорить, отчаянно пытаясь стереть мои слова, заглушить их своим голосом. Может быть, она считала, если повторять достаточно долго, всё можно вернуться обратно. Но она не понимала, как каждое отрицание ранило лишь сильнее. Я больше не смотрел на неё. Просто схватил чемодан и вышел из комнаты, твёрдо решив не останавливаться.
Мама в панике бросилась за мной с сорвавшейся на крик мольбой:
— П-постой! Дилли! Да, может, подождёшь хотя бы, пока отец придёт? Соберёмся все вместе, поговорим. Мне кажется, мы так мало разговаривали всё это время. Если мы честно откроем друг другу сердца…
— Нет, — перебил я её, не замедляя шаг. — Что изменится оттого, что придёт отец? Нет. Виноват всё равно я, это я должен каяться в грехах, это я должен искупать вину. Мама, вы ведь и сами это знаете, да?
На мгновение она осеклась. Мне даже не пришлось оборачиваться, её растерянность, отчаяние, желание хоть чем-то удержать меня повисли в воздухе ощутимым давлением.
Я быстро прошёл по коридору, уже почти добрался до лестницы, как услышал новый, более отчаянный вопль:
— Дилли! Дилли! Подожди минутку! П-поехали в больницу! Сходишь на консультацию, будешь пить лекарства — и всё наладится! Да, я буду усерднее молиться! Мы сможем это преодолеть! Вместе сможем!
— Нет! — закричал я, впервые дав волю всей боли, что копилась внутри, и резко остановился посреди коридора. Мама испуганно стихла. Я стоял к ней спиной, стараясь не дрожать.
— Я нормальный! Я не болен! Со мной всё в порядке! — я сделал глубокий вдох, заставил себя повернуться к ней лицом. — Мама, если со мной что-то не так, значит ли это, что Бог, создавший меня таким, совершил ошибку? Этого ведь не может быть? Всемогущий Бог никогда не ошибается!
Впервые мама не нашлась с ответом. Я видел, как она беспомощно открывает рот, словно пытаясь что-то сказать, и не находит ни единого слова. Я всю жизнь жил с этим вопросом, не получая ответа, и не ждал его и сейчас.
Не сказав больше ни слова, я отвернулся и пошёл прочь. Молча спустился по лестнице, прошёл через опустевший холл, не слыша за спиной ни шагов, ни шороха. Оказавшись в гараже, я автоматически сел в машину, чувствуя в груди неясное — не радость, и не страх, а что-то неведомое, освобождающее и мучительное одновременно.
Хорошо, что всё это случилось до возвращения отца. Да. Не всё так плохо.
С этой горькой мыслью я завёл двигатель.
Я завёл двигатель, и в салоне тотчас раздался знакомый низкий рык мотора. В этот миг дом за окнами вдруг стал казаться чужим.. Я мельком посмотрел в боковое зеркало и увидел, как особняк, в котором прошло всё моё детство, стремительно отдалялся, сжимался до крошечной игрушки в пелене снега.
Дом, где я родился и жил до сих пор… наверное, я больше никогда его не увижу. Если я уеду сейчас, то навсегда.
Я выехал на дорогу, долго петляя по извилистым улицам, пока наконец не влился в густой поток машин. Только тогда, когда сквозь стекло мелькнула привычная лента шоссе, вдруг почувствовал, как с души сдвинулся камень. Он не исчез, нет, но внутри будто стало просторнее. Я впервые за долгое время выдохнул по-настоящему свободно.
Страх не исчезал, но с ним рядом появилась странная лёгкость, даже благодарность за то, что больше ничто меня не держит: ни презрительные взгляды, ни родительские упрёки, ни слёзы, ни ожидания.
Потому что теперь я совершенно один.
Я вдруг закричал, не выдержав — во всё горло, так, что боль в груди на миг отступила:
Смех вырвался сквозь рыдание, а перед глазами всё поплыло, застилая дорогу впереди слезами. Я смахивал их рукавом, всхлипывал, но не мог прекратить рыдания. И всё равно я не останавливался, не сбавлял хода — ехал по длинному бесконечному шоссе, туда, где меня ждала неизвестность и, возможно, что-то похожее на новую, настоящую жизнь.