Отвали (Новелла) | Глава 123
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
Увидев ошеломленную растерянность на бледном лице, Дилан болезненно усмехнулся. Впервые за этот бесконечный день.
— Да, ублюдок. У меня были такие сумасшедшие мысли. Представляешь?
Люсьен молчал несколько секунд. Моргал, будто его мозг отказывался обрабатывать услышанное. Затем черты лица медленно изменились, сморщившись в брезгливом недоверии.
— Ты врёшь, да? — губы его скривились, хмурый взгляд метнулся в сторону. — Не неси чушь. Ты не мог так думать.
«Именно поэтому и сделал всё это».
Осознав это, но не в силах принять, Дилан снова усмехнулся.
— Подумать только. Я собирался прожить всю свою жизнь с таким жалким ублюдком, как ты.
На этих словах Люсьен снова моргнул. Он открыл рот, но тут же закрыл, беспомощно склонил голову набок и, наконец, хрипло выдавил:
— …Ты это серьёзно? — на его лице всё ещё было написано откровенное недоверие. — Правда… правда? Ты действительно, искренне… меня… нет, ведь?
Люсьен попытался улыбнуться, но его лицо лишь жалко исказилось. Дилан оставался непоколебим. Люсьен метался глазами по его лицу, словно ища хоть малейший след лжи. И, не найдя ничего, застыл с пустым взглядом.
— Почему? Чего не может быть, ублюдок ты ёбаный? — его голос дрожал от подступающего гнева. — Я говорю, что это так, почему ты, блять, утверждаешь обратное?! Ладно, хочешь, я скажу, что всё это ложь? Ты этого хочешь?!
— Нет! Нет, не это! — Люсьен отчаянно замотал головой. Его лицо исказилось смятением, а глаза наполнились слезами. — Просто… на свете не может быть человека, который искренне полюбит меня. Никогда. Тем более ты. Это лишено всякого смысла.
Он действительно верил в это. И Дилан понимал, почему.
«Такой неуверенный, пропитанный ненавистью к самому себе человек, конечно, будет думать именно так».
Увы, это была правда. От этого осознания в нём вскипала ярость — не столько к Люсьену, сколько к себе самому за то, что когда-то мог полюбить это.
— Да, так и верь. И умри, думая так всю свою жизнь, ублюдок ты херов!
Эти грубые, брошенные с презрением слова вырвали Люсьена из оцепенения. Он широко раскрыл глаза. И в них, сквозь боль и растерянность, прорезалось крошечное зерно доверия.
— Т-тогда ведь всё в порядке, да? — Люсьен сделал шаг навстречу. — Ты любишь меня, и я люблю тебя, значит, всё улажено, не так ли? Верно? Мы можем просто… сделать вид, что ничего не было. Мы можем вместе вернуться на Запад, пожениться… ведь можем?
Он отчаянно пытался повернуть вспять не только ситуацию, но и само время, сплести из слов новую счастливую реальность. Жажда поверить, отчаянная потребность ухватиться за шанс сводили его с ума. Но сердце Дилана оставалось холодно.
— Что «в порядке», псих ты ёбаный? — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Ты превратил мою жизнь в ад, сломал меня, уничтожил всё, что у меня было, и думаешь, всё может быть «в порядке»? Не смеши меня. Всё кончено. Я полностью разрушен. И с нами тоже всё кончено.
— Дилли, не говори так, прошу тебя, — взмолился Люсьен.
— Это всё ты сам устроил. Ты всё разрушил. Своими собственными руками.
Люсьен замер. Лицо, и без того бледное, окончательно потеряло краски, превратив его в оживший труп. Дилан всё так же неподвижно держал его на мушке. Но стрелять он и не собирался. Пистолет был лишь жалкой попыткой вернуть себе контроль.
Финал их истории был предрешён. Дилан не мог жить без Люсьена. Всё получилось именно так, как тот и задумывал. Остаток жизни он будет жаждать сладости яда этих феромонов.
Это стало их неразрывными оковами.
Именно в тот миг, когда тёмная освобождающая мысль начала оформляться в голове, Люсьен вдруг двинулся. Дилан рефлекторно отшатнулся. И застыл от ужаса при виде того, что начало происходить.
Люсьен, неуклюже опустившись на четвереньки, как животное, вдруг начал лаять. Дилан, потеряв способность осмысливать происходящее, лишь оцепенело на него смотрел. А Люсьен, ловя этот взгляд, продолжал.
— Что… что ты делаешь, псих конченный! — Дилан запоздало пришел в себя и закричал, не скрывая отвращения.
Люсьен на миг застыл. Затем съёжился, прижался к полу и издал другой, ещё более жалкий и неуместный звук:
Он начал мяукать. Жалко, нарочито высоким жеманным голосом, издеваясь над самим собой. Извиваясь на полу, он всё сильнее погружался в этот безумный фарс.
Дилан смотрел на него с ледяным ужасом, в котором клубились отвращение и жалость. В груди поднимался спазм, горло сжималось.
— П-прекрати… — прошептал Дилан. — Пожалуйста, прекрати…
Это было невыносимо. За всю свою жизнь Дилан не знал такого ужаса.
«Что это? Он сошёл с ума? Почему именно сейчас? Или он всегда был таким, а я просто не хотел видеть?»
По спине струился холодный пот. Люсьен, не получив желаемой реакции, поднялся на колени и начал неуклюже махать руками, словно нелепая птица, тщетно пытающаяся взлететь. Дилан смотрел, не в силах пошевелиться, и в голове, словно вспышкой на киноплёнке, ожили слова Серены:
«Однажды мы увидели, что он лежит на подушке, где всегда спала собака».
Те самые животные, которых Люсьен имитировал в детстве. Чтобы заслужить хоть каплю любви семьи, он скулил, как щенок, мяукал, как кошка сестры, махал руками, как крыльями. И сейчас он делал то же самое. Перед Диланом.
Осознание обрушилось на него тошнотворной тяжестью.
«Что для него значит любовь? Любовь, которую он вымаливает, ползая по полу, унижаясь, превращаясь в жалкого зверька? Это и есть всё, на что он способен?»
— Прекрати, — глухо произнёс Дилан, глядя, как Люсьен, снова изображая собаку, жалобно скулит и катается по полу. — Я сказал, прекрати. ПРЕКРАТИ!
Казалось, он сам вот-вот сойдёт с ума от этого зрелища. Его собственный крик ударил по комнате так яростно, что Люсьен застыл и поднял взгляд снизу вверх. В его глазах застыло недоумение, как у ребёнка, внезапно схваченного за руку.
— Что такое, Дилли? — нерешительно спросил он, приподнимаясь. Голос дрожал, в нём звучала беспомощность маленького мальчика. — Тебе не нравятся собаки? Тогда… тогда что тебе нравится? Скажи, что мне сделать.
В этих словах смешались отчаянное нетерпение и трепетная надежда. Желание понравиться, примешанное к слабой вере: если он найдёт нужный образ, станет «правильным», то Дилан снова откроет ему сердце.
И от этого Дилану захотелось плакать. Но не о Люсьене. О себе. О том, что всё это стало его жизнью, его кошмаром, из которого нет и не будет выхода.
— Зачем… зачем ты вообще всё это делаешь? — отчаяние, омерзение и жуткая, извращённая жалость смешались воедино.
Люсьен, всё ещё сидя на полу, поднял на него взгляд.
— Потому что я хочу, чтобы ты снова меня полюбил.
— У тебя и гордости нет?! Зачем ты вытворяешь такое?! — выкрикнул Дилан, потому что это было проще всего. На самом деле, он хотел сказать совсем другое. Он хотел сказать: «Ты не понимаешь. От этого мне только страшнее. Это ничего не изменит. Ты всё сломал, и я больше никогда не смогу тебя полюбить».
Но на это у него уже не было сил.
Безумное представление Люсьена было отвратительным — и всё же в самом тёмном углу его сердца теплилась уродливая искра жалости. Жалости, которую он ненавидел.
— Нет у меня никакой гордости. Мне нужен только ты, — прошептал Люсьен. В его глазах вспыхнуло безумное страстное сияние, и он протянул руку вперёд, словно нищий, молящий о куске хлеба.
Дилан в ужасе отшатнулся, боясь его прикосновения. Свет в глазах Люсьена мгновенно погас, уступив место бездонной чернеющей пустоте.
— Полюби меня снова, Дилли, — взмолился он хриплым шёпотом. — Прошу тебя, я всё для тебя сделаю. Всё смогу исправить. Всё, что ты захочешь, я всё сделаю, пожалуйста…
Он снова протянул руку, и в этот раз Дилан не успел увернуться. Пальцы Люсьена сомкнулись на лодыжке кандалами. Дилан дёрнул ногой, но тот уткнулся лицом в его ботинок и сжал ещё крепче, цепляясь, как за последнюю надежду.
— Пусти! Отпусти, я сказал! Ты меня достал!
— Пожалуйста, Дилли. Только не бросай меня, — Люсьен захлёбывался рыданиями. — Что мне сделать? Скажи, как мне сделать, чтобы ты снова меня полюбил? Дилли, прошу тебя. Дай мне ещё один шанс, пожалуйста.
Он повторял это снова и снова, будто заевшая пластинка. Слёзы текли по лицу, глаза в темноте сверкали жутким нечеловеческим блеском.
«А что будет, если я продолжу отказывать?»
Глядя на это жалкое, сломленное, но всё ещё одержимое существо у своих ног, Дилан чувствовал ужас. Он не мог даже представить, на что Люсьен способен в таком состоянии. Всё, что тот делал до этого, выходило за границы воображаемого. Теперь страшно было подумать, что может случиться дальше.
Но принять его он тоже не мог. Страх оказался сильнее. И тогда Дилан понял. остаётся лишь одно — потребовать невозможного. То, на что Люсьен никогда не решится.