Отвали (Новелла) | Глава 4
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
Всё это время, при каждом удобном случае, я буквально возникал перед ним — раз за разом изображая случайную встречу, нарочито влезая в его личное пространство. Сердце колотилось от смеси решимости и унижения. Университет меня совершенно не манил, но ради компании я зачем-то записался на кучу продвинутых курсов AP, так что общих занятий с Люсьеном Хёрстом у нас оказалось совсем мало.
Я использовал каждую возможность, чтобы без умолку тараторить Люсьену о командной работе, о нюансах тренировок, о том, что ему «стоит выслушать». А он? Он смотрел сквозь, будто меня и не было; его лицо оставалось непроницаемым, отстранённым, полным убийственно спокойного безразличия.
Не то чтобы я не пробовал искать других кандидатов. Наоборот, внимательно присматривался к другим парням, пытался угадать, найдётся ли хоть кто-то, кто сможет выручить нас в этот раз. Но все оказалось напрасно — сплошная трата времени и сил.
Постепенно я начинал понимать, почему Эмилио ткнул пальцем именно в Люсьена Хёрста, этого нелюдимого холодного типа: просто ситуация дошла до отчаяния, и других вариантов не оставалось. Никакой другой логики тут не могло быть — только вынужденная необходимость.
— Ну ты и настырный, — с плохо скрываемым презрением бросил вслед знакомый, когда я, едва прозвенел звонок, тут же рванул по гулкому коридору вслед за Люсьеном. На губах застыла натянутая вымученная улыбка, но внутри всё кипело. Хотелось, стиснув пальцами волосы, закричать во весь голос — прямо здесь, среди суеты и толкучки. Я едва сдержался, чувствуя, как к щекам приливает жар.
Я сам не хочу этого! Не хочу! Это ради Эми! Я должен, должен это сделать!
Разумеется, эти слова так и не сорвались с губ. Вместо этого я лишь ускорил шаг, почти бегом бросился за удаляющейся фигурой Люсьена Хёрста, как гончая, взявшая след. У меня просто не было другого выхода.
— А у тебя… есть братья или сёстры? — наконец выследив Люсьена в гудящей, как встревоженный улей, столовой, я плюхнулся напротив, стараясь задать вопрос максимально беззаботно, будто мы давние приятели. Это место оказалось удивительно свободным — вокруг Люсьена всегда оставалось пустое пространство, словно невидимый барьер, который никто не решался пересечь, даже в самый разгар обеда.
Он медленно поднял голову и, увидев меня, тяжело устало вздохнул. После этого снова уставился в тарелку, без особого интереса ковыряя вилкой листья салата. Я уже готовился к очередному монологу в пустоту, когда вдруг — к своему изумлению — услышал его голос. Тихий, глухой, ровный.
— Есть старший брат и старшая сестра, — произнёс он, не удостоив меня взглядом.
— А? — Я резко вскинул голову, настолько быстро, что в шее что-то хрустнуло. И даже перестал жевать огромный кусок сэндвича, вкуса которого не чувствовал последние пару минут.
Люсьен, кажется, даже не заметил моего изумления: всё с той же невозмутимостью подцепил вилкой очередной лист, чуть наклонился к подносу и спокойно отправил его в рот. Когда он медленно моргнул, длинные густые ресницы мягко взметнулись и опустились. Почему-то этот мимолётный жест мне показался поразительно выразительным.
Откуда у парня вообще взяться таким ресницам?
Пару секунд я просто пялился на него, разинув рот, потом спохватился, почувствовав, как заливаюсь краской, и поспешил поддержать разговор:
Я ведь и так это знал, ну и дурак же, но главное — он заговорил! Он, наконец-то, заговорил!
Я изо всех сил старался, чтобы голос звучал непринуждённо, будто узнал об этом только что.
Люсьен не ответил словами, только едва заметно кивнул, всё так же глядя в тарелку. Но он отреагировал. Я не мог оторвать от него изумленного взгляда.
Неужели лёд тронулся? В груди разлилось тёплое чувство. Крошечная, но такая долгожданная награда за две недели унизительного преследования. Воодушевление придало мне смелости, и я выпалил:
— А я старший. У меня младший брат есть. Мы все в семье беты. — после чего умолк, выжидающе глядя на Люсьена. Я не стал спрашивать прямо: «А ты?», но внутри всё сжалось в ожидании.
Ну же, ответь что-нибудь, поддержи разговор! Это же так просто!
Люсьен продолжал работать вилкой, будто я говорил не с живым человеком, а со стеной. Тишина стала почти осязаемо неловкой. Чтобы хоть что-то сделать, я снова впился зубами в сэндвич, откусив больше, чем мог прожевать. Пока челюсти механически работали, мозг лихорадочно перебирал варианты:
Что сказать? О чём спросить? Только молчать нельзя, ни за что!
Едва проглотив сухой комок, я снова ринулся в атаку.
— Мой младший брат сильно плакал, когда узнал, что я уезжаю в школу-пансион. — Попытался добавить в голос тепла, вспоминая зареванное лицо братишки. — А у вас как было? Ты же младший, наверняка родные волновались больше всего
Я представил, каково было бы моему брату вдали от дома, и внутри всё сжалось. Так что был уверен, что и семья Люсьена переживала те же эмоции.
Я вопросительно смотрел на него, ожидая хоть какого-то отклика. Но Люсьен продолжал бесстрастно молчать.
Меня опять игнорируют?.. Я-то думал, хитро придумал, задав вопрос, а толку ноль.
Снова всё сначала. Тяжёлый вздох уже готов был сорваться с губ, но я с усилием проглотил его в тот самый момент, когда Люсьен произнёс:
— Нет, не особо. — Всего два слова, произнесённые ровным безразличным тоном. И всё. Люсьен снова замолчал, плотно сжав губы. Повисла тишина, но другая — не та, что была раньше. Эта казалась холоднее, тяжелее, она давила на уши. Я начал отчаянно рыться в памяти в поисках новой темы, хоть какой-нибудь зацепки, но голова была пуста. Сказать было решительно нечего.
Может, дело во вторичном поле? Мысль вспыхнула внезапно, почти как озарение. Стало до жути любопытно. Какой вторичный пол у членов его семьи?
Раз он сам доминантный альфа, то и в семье у него, должно быть, альфы или омеги?
О вторичном поле членов семьи Хёрст раньше как-то не приходилось задумываться. Почему-то это не приходило мне в голову. Но лезть с расспросами сейчас, когда Люсьен сам ни словом не обмолвился об этом, показалось ужасно бестактным.
Спросить в лоб о таких вещах — почти как спросить о зарплате незнакомца. Да и зачем? Информацию о столь известной семье, скорее всего, можно найти в сети. К тому же, если быть честным, это ведь я за ним бегаю, а наш сегодняшний разговор — по сути, первая осмысленная беседа за всё время.
Если это вообще можно назвать разговором. Разве не я один тут треплюсь без остановки, а этот тип только и делает, что кивает еле заметно, и то не всегда?
Настоящий разговор — это когда есть отклик, когда тебе отвечают, поддерживают хотя бы какую-то видимость беседы. Только недавно, столкнувшись с этим каменным изваянием, я понял, каких неимоверных усилий — и физических, и моральных — требует этот односторонний монолог. Раньше просто не приходилось общаться с такими людьми. Да и зачем? Жизнь была проще.
Тяжёлый усталый вздох вырвался сам собой; на этот раз я не смог его сдержать. Люсьен поднял голову. Наши глаза встретились. Его — поразительного, глубокого цвета индиго, смотрящие прямо на меня. Внутри всё похолодело.
Лучшая тактика — отшутиться, улыбнуться, сказать, что всё в порядке.
Обычно я бы так и сделал, легко и непринуждённо. Но не сейчас. Прежде, чем я успел взять себя в руки, слова сами сорвались с языка:
— Слушай, ты не мог бы… ну, хоть как-то реагировать, когда я с тобой говорю? — Я тут же заставил себя натянуть улыбку, стараясь, чтобы она выглядела хоть немного естественно. Получилось плохо.
Я понимал, что это совершенно не в моём стиле — так выпрашивать внимание, но, как ни странно, сожаления не чувствовал. Где-то глубоко внутри признавался себе: меня доконала эта игра в одни ворота. Я чертовски устал быть единственным, кто вкладывает силы в этот так называемый разговор. Да, я сам на это подписался, и Люсьен ничего не должен, это тоже прекрасно понимал, но…
Сейчас он просто проигнорирует, и на этом всё закончится. Думая об этом, я снова впился зубами в сэндвич, находя какое-то странное утешение в жевании.
И точно: Люсьен снова опустил взгляд, возвращаясь к салату.
Финал был предсказуем, но на душе почему-то стало немного легче. То ли оттого, что я высказался, то ли оттого, что напряжение спало. Я уже снова начал лихорадочно соображать, чем бы заполнить эту неловкую тишину, как вдруг тихий голос разрезал воздух:
— Моя семья, наверное, вздохнула бы с облегчением, если бы я исчез. — Голос был тихим, почти бесцветным. Я не сразу понял смысл этих странных неуместных слов. Мозг отказывался их обрабатывать.
— …Что? — Вырвалось с запозданием, глупо и растерянно. Люсьен даже не взглянул на меня. Его глаза по-прежнему были прикованы к подносу с едой, а губы растянулись в едва заметной пустой усмешке.
— Потому что они, скорее всего, жалеют, что я вообще родился.
Я открыл рот, пытаясь что-то сказать, но из горла не вырвалось ни звука. Слова застряли где-то внутри. Что вообще можно ответить на такое? Пустота в голове.
Разговор, только что балансировавший на грани неловкости, внезапно рухнул в такую мрачную глубину, что я не знал, как реагировать и подобрать слова, чтобы не сделать хуже. Воздух в столовой загустел, звуки вокруг приглушились. Мы сидели в этом оглушающем молчании. Так, без единого слова, и закончился этот драгоценный обеденный перерыв, оставив после себя лишь горький привкус и тяжесть на душе.
Синдром восьмиклассника разыгрался?
Я лежал на кровати, уставившись в потолок, снова и снова прокручивая в голове дневной разговор. Мысли ворочались тяжело, как камни. Я перебрал всё по секундам, но смысл ускользал, оставляя только недоумение.
Нахмурившись, я перевернулся на бок, лицом к стене. Кровать напротив пустовала — сосед Оливер ушёл в библиотеку корпеть над заданием. Так что после выматывающей тренировки по координации я вернулся в тихую комнату и теперь мог в одиночестве валяться на кровати, перебирая события прошедшего дня. Особенно тот странный обед.
Не мог же он говорить это всерьёз? Эта мысль никак не давала покоя. Разве мы настолько близки, чтобы говорить о таком?.. Нет, ни капли.
Да, последние две недели я преследовал его с настойчивостью, которая самому себе казалась отвратительной, но это была игра в одни ворота. Люсьен и здороваться-то со мной толком не начал.
Так почему он вдруг заговорил об этом? Хотел сбить меня с толку? Разыграть? Или тут какой-то другой смысл, который я не улавливаю?
Сколько я ни думал, ответа не находилось. Голова шла кругом.
Да что, чёрт возьми, значили его слова? Неужели у семьи владельцев «Херст Стил», этого гиганта с многолетней историей, есть какие-то тёмные тайны, о которых нельзя говорить посторонним?
Эта версия казалась слишком мелодраматичной.
— Бред какой-то, — пробормотал я в подушку, пытаясь отогнать навязчивые мысли.
И тут, резко сев на кровати, я выкрикнул громче, чем собирался:
Ну конечно! Вывод был очевиден, как дважды два. Нечего тут ворочаться с боку на бок и накручивать себя.
Люсьен Херст просто самовлюблённый позёр, точно. Вечно один, ни с кем не общается, вот и витает в каких-то дурацких фантазиях».
Представилось, как он примеряет на себя разные образы.
Решил поиграть в «несчастного ребёнка, которого не любят родители, упивается своей «трагичностью» для пущего эффекта… или просто ляпнул несусветную чушь, чтобы я от него наконец отвязался.
Да, скорее всего, так и было. Второй вариант казался даже более правдоподобным.
— Точно, — твёрдо повторил я вслух, обращаясь к пустой комнате.
Всё просто. Я решил выбросить его слова из головы. Игнорировать. Полностью.
Как обычно, я поджидал на перекрёстке коридоров. И вот он появился, точно по расписанию. Худощавый одноклассник в очках, с вечно взлохмаченными волосами, которые, казалось, расчёски в жизни не видели. Увидев меня, он резко замер на полушаге. Но я бодро подошёл и встал рядом.
— Холодно сегодня, да? — Улыбнулся как можно беззаботнее, зашагав рядом с ним. — Пошли скорее в класс. В такие я дни только и мечтаю, чтобы в комнате остаться. Ненавижу по корпусам бегать, аудитории искать, а ты?
Он не ответил. К этому я привык. Люс редко отличался разговорчивостью. Но сегодня в нём было что-то ещё… что-то другое. Он смотрел на меня в упор, совершенно пустым взглядом, с таким выражением лица, какого я у него раньше никогда не видел. И это было очень странно.
— Что с тобой? — осторожно спросил я, замедлив шаг. — Что-то случилось?
Он моргнул, словно только что очнулся. Расширенные глаза смотрели на меня поверх стёкол очков. Губы несколько раз беззвучно шевельнулись, прежде, чем из них вырвался странный сдавленный звук, лишь отдалённо напоминающий голос.