Экс-спонсор (Новелла) | Глава 144
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
Домработница, неуверенно поглядывая в сторону гостиной, тихо прошептала, стараясь не встревать в то, что происходило за стеной. Дохон машинально уловил её взгляд и тут же обернулся в ту же сторону.
— Они так внезапно приехали… Я, конечно, проводила их внутрь, но… — её голос дрогнул, словно она извинялась за то, что не сумела предотвратить этот визит.
Когда он уходил из дома, за окнами ещё царила глубокая ночь, граничащая с рассветом, а теперь за окнами стоял ранний утренний свет. Домработница, только недавно приступившая к выполнению привычных обязанностей, выглядела растерянной и чуть сконфуженной из-за неожиданного визита гостей, появившихся без предупреждения.
Дохон не стал уточнять, кого она имеет в виду — вместо этого молча двинулся по коридору в сторону гостиной, твёрдо намереваясь увидеть всё своими глазами. В этот дом без его разрешения могли войти только трое: Чонён, председатель Мун и бабушка.
«В этот дом без моего ведома могут войти только трое» — мелькнуло в голове. «Чонёна я только что видел спящим — значит, это не он. Председатель Мун… моя личная жизнь его не интересует, да и я никогда не стремился вникать в дела председателя.»
Значит, оставался только один человек.
— А ты всё так же поздно возвращаешься домой, — раздался знакомый голос, едва он вошёл в гостиную. Как и ожидал, на диване, укрытая мягким пледом, сидела бабушка. Сиделка помогла ей повернуться, и та цокнула языком, словно подтверждая собственную догадку.
— Я не получал сообщения о том, что вы собираетесь приехать.
Он не был ни удивлен, ни растерян: этот человек был способен появиться где угодно, даже если полагалось находиться в американской больнице, окружённой врачами.
— Да при твоём-то образе жизни как можно спокойно сидеть на месте? — при виде безразличия на чужом лице, ее лоб пересекли глубокие морщины, — Ты что, хочешь, чтобы эта старая женщина умерла от бессонницы в чужой стране? Вот и приехала проверить: жив ли ты ещё, непутёвый.
Дохон тут же понял, что бабушка прилетела не просто так. Причина её внезапного визита могла быть только одна — Чонён.
— Вы прилетели в Корею, чтобы поговорить именно об этом?
— Непутёвый мальчишка, — вздохнула она, сжав губы в линию.
Несмотря на то, что ей по-прежнему требовалась помощь сиделки при передвижении, осанка её заметно выпрямилась, стала более уверенной. Видимо, американское лечение и в самом деле пошло ей на пользу. Даже голос звучал крепче.
— Я очень устал, — Дохон полуприкрыл глаза и провёл ладонью по волосам, пытаясь сдержать нарастающее раздражение. — Если вам нужно поговорить, давайте сделаем это позже.
Он не спал почти двое суток, и сейчас был не в том состоянии, чтобы вести непростой разговор с внезапно появившейся бабушкой. Он всё-таки был человеком, а силы его были на исходе.
Услышав эти слова, Дохон, уже почти шагнувший в сторону лестницы, замер на месте. Его спина напряжённо выпрямилась, а пальцы, лежавшие на перилах, непроизвольно сжались сильнее.
Он медленно обернулся и встретился взглядом с бабушкой, сидевшей прямо и неподвижно, с жёстким и холодным выражением лица.
— Не понимаю, о чём вы говорите.
— Ты правда думал, что я не узнаю? Старость ещё не значит, что перед смертью люди становятся глухими и слепыми. У меня тоже есть глаза и уши, Дохон.
От её слов, прозвучавших как прямое обвинение, Дохон коротко и тяжело вздохнул, сдерживая нарастающую досаду.
Честно говоря, он никогда и не думал, что бабушка останется в неведении. Было бы страннее, если бы она так ничего и не узнала о разводе с Чонёном. Но обсуждать это сейчас он не был готов.
— Это наше дело, — сухо произнёс он, холодно и твёрдо выдерживая её взгляд. — Мы сами разберёмся. Если вы планируете остаться здесь надолго, я распоряжусь, чтобы для вас подготовили гостевую комнату.
Таким образом, проведя черту под разговором, он коротко кивнул стоявшей у входа домработнице. Та, мгновенно поняв намёк, поспешно и бесшумно удалилась, чтобы подготовить комнату.
Но бабушка, явно не намереваясь уступать.
— И вот так вы разбираетесь? Не стоило втягивать в свои семейные дрязги постороннего человека, — решительно продолжила, не давая уйти от темы, — Если уж ссоритесь, то должны были разбираться между собой, со своей роднёй. А ты что, просто стоял и смотрел, как Хиджин поливает грязью слабого ребёнка, чтобы его сломить?
— Я тоже не хотел, чтобы всё вышло именно так, — голос Дохона стал напряжённее. — С Мун Хиджин и Пак Чонуком я разберусь отдельно, позже. Так что вам не о чем волноваться.
— Ишь ты, позже! А сейчас что ты собираешься делать? — бабушка с явным недоверием прищурилась, оценивающе глядя на него.
— Сначала верну Чонёна, — негромко, но отчётливо произнёс Дохон, выдерживая её взгляд.
— Каким же это образом ты вернёшь того, кто уже ушёл? — от её резкого окрика воздух словно сгустился, и Дохон ощутил, как по позвоночнику пробежал неприятный холодок.
— Он ещё не ушёл, — тихо, но настойчиво повторил он.
— Нет. По-моему, он давно уже ушёл, — холодно и жёстко отрезала бабушка.
Дохон ничего не ответил, только крепче сжал челюсти, чувствуя, как слова находят болезненный отклик внутри.
— Что толку от того, что его вещи до сих пор здесь? Ему эти твои побрякушки ни к чему, — она резко и выразительно указала пальцем на картину, висевшую на стене — ту самую, что Чонён когда-то купил сам, живя в этом доме. Упрёк в её взгляде был более чем красноречивым.
Бабушке понадобилось лишь мимолётно оглядеть гостиную, чтобы понять, что Дохон намеренно не убирает вещи Чонёна, сохраняя всё именно так, как было в день его ухода.
— Этого вы знать не можете, — ровно, чуть хрипловато произнёс Дохон. В его голосе звучало упрямство, не терпящее возражений.
Бабушка внимательно, с каким-то горьким сожалением посмотрела на внука, затем коротко повернула голову и кивнула сиделке. Та, поддерживавшая её всё это время, тут же достала из кожаной сумки объёмный конверт и передала его Дохону.
Вместо того чтобы сразу открыть содержимое, он сперва внимательно осмотрел сам конверт. На бумаге, рядом с марками и штемпелями, чётким почерком был указан американский адрес бабушки и её имя на английском языке.
— Это документы, которые несколько дней назад Чонён прислал через адвоката. Я получила их, ещё находясь в Америке.
— Что там? — спросил Дохон, наконец вскрыв конверт и готовясь ознакомиться с содержимым.
— Заявление об отказе от наследства.
Зрачки Дохона дрогнули, и он торопливо развернул бумаги, пробегая взглядом строки документа. Текст заявления был официальным, составлен профессиональным адвокатом, но не оставалось сомнений — решение исходило именно от Чонёна.
«Почему?..» — эта единственная мысль болезненно отозвалась внутри, вызывая глухое чувство растерянности.
Доля и сумма, которую бабушка планировала передать Чонёну в наследство, были внушительными. Он даже представить себе не мог, что Чонён способен вот так просто отказаться от них.
Это наследство не подразумевало условий, оно не было нажито нечестным путём. Бабушка никогда не ставила Чонёну никаких требований взамен, поэтому у него не было причин отвергать столь щедрое предложение.
Эти деньги, которые любому обычному человеку не удалось бы заработать даже за всю жизнь, могли бы достаться ему просто так, без лишних усилий.
Да, в свете недавнего скандала и атаки «Кюсон Ильбо» принятие такого наследства неизбежно вызвало бы некоторое общественное осуждение, но Чонён не мог не знать, насколько быстро переменчиво мнение публики и насколько легко всё это можно было бы исправить.
И всё же, несмотря на это, Чонён официально заявил об отказе от наследства.
Более того, сделал это в самый разгар шумихи и, ни разу не связавшись с Дохоном, отправил документы напрямую бабушке. Этот поступок Дохон не мог объяснить ничем иным, кроме стремления Чонёна полностью оборвать все связи с «этой семьёй».
Хотя, если уж совсем честно, правильнее было сказать — не с семьёй, а с самим Мун Дохоном.
— Его сердце давно уже не с тобой, — голос бабушки прозвучал неожиданно резко, и пальцы Дохона непроизвольно сильнее сжались на бумаге, смяв край листа. — Сколько бы ты ему ни предлагал, он, похоже, больше не собирается возвращаться. Если у тебя осталась хоть капля совести, сам разберись с этим шумом в прессе и отпусти его.
От её слов — «его сердце давно уже не с тобой» — внутри что-то болезненно дёрнулось, и Дохон вдруг ощутил глухой, горячий прилив упрямого сопротивления.
— Не хочу, — выдохнул он тихо и решительно, будто слова вырывались против его собственной воли.
— Да какое ты имеешь право! — гневно вскинулась бабушка. — Он пришёл в этот дом только ради тебя одного и три года терпел всё подряд! Ты что, собираешься заставить его снова через это пройти?
Она резко замолчала, с укором глядя на застывшего внука, и едва слышно, с горечью хмыкнула.
— Чонён принял такое твёрдое решение, а ты что, всё это время был слеп или притворялся, будто всё в порядке? Даже не видя вас вместе, могу представить, что ты наговорил ему, чтобы удержать рядом. А я должна была заметить это гораздо раньше…
— Я уже сказал: это наше дело. Каким именно образом я буду удерживать Ю Чонёна рядом — решать только мне. И вы, бабушка, тоже ведь хотите, чтобы Чонён вернулся в этот дом, разве нет?
Глядя, как документ в его руке медленно превращается в мятый комок, бабушка не повела даже бровью, лишь глаза её стали строже, словно оценивая весь масштаб его упрямства.
— Ты выбрал совершенно неправильный путь. Нет ничего глупее, чем назначать цену тому, что тебе дорого, — сухо и холодно отрезала она.
Но Дохон будто не слышал её слов. Он молча, чуть резче, чем нужно, затолкал смятые листы обратно в конверт, судорожно пытаясь удержать под контролем бушующие внутри эмоции. Тревога и досада тесно переплелись, сплетаясь в узел, который всё туже стягивал грудь, грозя окончательно задушить.
Он до боли стиснул зубы, с трудом сдерживая напряжение — на скулах отчётливо проступили желваки, выдавая усилие, с которым он боролся с собой.
— Вам пора принять лекарство, — напряжённую паузу неожиданно нарушила тихим голосом сиделка, достав из сумки небольшой контейнер с лекарствами.
Дохон несколько секунд неподвижно смотрел, как та спокойно и уверенно достаёт таблетки и стаканчик с водой, затем резко отвернулся и направился к лестнице на второй этаж.
— Если будешь и дальше так упрямиться, ещё пожалеешь, — вслед ему полетели слова бабушки, заставившие его внутренне вздрогнуть и остановиться на мгновение.
— Вы, наверное, устали после перелёта. Вам лучше отдохнуть. Гостевая комната скоро будет готова, — произнёс он безэмоционально, прерывая разговор односторонним решением, и, больше не оборачиваясь, поднялся по лестнице, с каждым шагом чувствуя, как напряжение в теле только усиливается.
Войдя в спальню и закрыв за собой дверь, он наконец позволил себе глубокий вздох, который так долго и мучительно сдерживал в груди.
Медленно подойдя к столу, Дохон опустил на его гладкую поверхность всё ещё смятый конверт с документами и, словно на автомате, повернулся к зеркалу, висевшему на стене. Отражение, пристально смотревшее на него в ответ, показалось чужим, почти незнакомым. В этом человеке не осталось ни капли былого самообладания — в его глазах отражалась тревога, отчаяние и растерянность того, кто постепенно теряет контроль над собственной жизнью.
«Если будешь и дальше так упрямиться, ещё пожалеешь».
Слова бабушки, произнесённые её жёстким упрекающим голосом, вновь отчётливо прозвучали в голове, разъедая и без того напряжённые нервы.
Он уже жалел. Жалел о столь многом, что это сожаление, кажется, давно стало частью его самого. Но он понятия не имел, как остановиться.
«Назначать цену тому, что тебе дорого — глупо?» — медленно пронеслось в сознании, заставляя его сжать кулаки сильнее. — «Нет. Чем дороже тебе что-то, тем выше должна быть цена. Это естественный закон. Всё в мире устроено именно так».
«Чонён вышел за меня замуж, и даже после развода продолжал встречаться со мной только потому, что я мог заплатить соответствующую цену. Всё это — вопрос цены и только».
Дохон всю жизнь жил по этим жёстким, холодным принципам. Они ещё ни разу его не подводили.
И вдруг, словно наваждение, в ушах отчётливо зазвучал голос матери — тихий шёпот, донёсшийся из далёкого прошлого: