Различие между страхом и ужасом, если быть точным, в том, что ужас — это не эмоция. Страх, да, эмоция, и он обычно сопровождает ужас. Но мы без большого труда можем представить себе ужас вне и без страха: ужас, обёрнутый в желание, или тоску, или отвращение, или апатейю. Но сам по себе ужас не есть эмоция. Он, как бы сказать, скорее мысль, познание в своей предъявленности уму, в своём одиночестве. Ещё вернее: ужас — это познание, лишённое предиката. Когда ум сталкивается с невозможностью помыслить ничто, перед ним остаётся только само познание, разорванная сизигия, мысль вне валентностей бытия, и её качество открывает себя как ужас. Таким образом, ужас не внушается чем-то извне, нельзя даже сказать, что ужас порождается ничем...
Есть начинающие писатели, а есть писатели, начинающие что-то подозревать. И если первых возможно чему-то научить, то путь вторых состоит в последовательном и неуклонном забвении всего, чему они когда-либо научились. Это не вопрос техники, это вопрос доверия к миру, к реальности, иммерсивно охватывающей потенции его речи в качестве универсального гаджета для познающего разума. Нельзя быть доверчивым. Всё, что ты знаешь, ложь.
Солнце, отражаясь от жестяного козырька крыши, слепило глаза большому серому коту. Мудрый человек, проходя мимо, заметил это и, преисполнившись, наклонился и развернул кота так, чтобы лучи света не терзали его светлых глаз.
Человеческий перцептивный аппарат заточен на распознавание одного специфического, но фундаментального различия — различия между живым и неживым. Все органы чувств человека и вся его базальная психика настроена на уловление этого различия, которое само по себе является метафизическим, неочевидным и непостоянным. Сама природа, видимо, не обладает этим различием имманентно: живое и неживое в природном измерении представляет собой градиент метаморфоз, демонстрирующий безразличие к дефинитному качеству жизни и нежизни. Вопрос различения становится исключительно актом воли — это именно что вопрос, которым облекает себя осознанное бытие и ответ на который открывает для человека пространство логоса, жизни, имеющей форму. Неудивительно, что...
Помню, что, когда я во младых летах впервые узнал, что у солнца есть какая-то внутренняя структура, это воспринималось как потрясение. Ощущение того, как нечто трансцендентное, нечто не от мира сего вдруг оказалось таким же, как и всё прочее, как распотрошённая лягушка на столе. Иное существенно отличается от вещей этого мира тем, что его невозможно разложить на части, у него нет ничего внутреннего. Такова природа единицы — числа par excellence. Мы видим перед собой нечто, что одновременно существует извне и не существует изнутри. Некогда, следуя единице, таковыми были и все вещи сего мира. Таковым был и сам человек, не обладавший внутренним миром. Однако то, для чего он был единичен и неразложим, уже с необходимостью существовало...
Любящие порассуждать на тему реальности должны хорошо представлять себе, что она есть целиком и полностью продукт модерна, что в домодерновом мире никакой реальности не существует. Само это слово (realitas) появляется только в 16 веке как юридический термин, соотносящийся с понятием собственности. И лишь с 1640-х годов зафиксировано его употребление применительно к экзистенциальному опыту. Ни в традиционном мире, ни, боже упаси, в мифологическом пространстве ничего реального нет. Рождение реальности фиксирует точку разрыва в перцепции сознающего разума, оказавшегося в мире непросвещённых вещей без имени. Появившись, реальность начинает действовать как механизм самосборки из бесхозных вещей, из клипотического материала. Она требует...
Часто забывают, что сюрреализм — это не бунт против реальности, но напротив, её гипостазия. Попытка реальности проникнуть своими структурами в те области бытия, которые ею прежде просто игнорировались. Поэтому — при некоторой симпатии к ряду сюрреалистов, художников и писателей, при интересе к разработанным ими практикам — я всё же оцениваю сюрреалистический опыт как неудачный.