The Direction Where the Sun Rises

[Направление, в котором восходит солнце]

Хосок
25 июля год 22

По дороге из больницы в студию я встретил Юнги. Я остановился, ведь я шёл в комнату для практик, даже не осознавая этого. Что я собирался там делать? Моей лодыжке становилось всё хуже. Доктор долго ругался на меня: «Вам не следует напрягать ногу». Но я не мог сидеть на одном месте, я же работаю в бургерной. И в студии многое требовало моего внимания. «Вам нужно быть особенно осторожным с вашей лодыжкой. У вас уже была раньше травма, и, если не быть с ней очень осторожным, то она может остаться повреждённой на всю вашу жизнь». Доктор повторял это снова и снова.

Передвигаясь с помощью костылей, я вышел на дорогу, которая вела к моему дому. Я ещё ни разу не возвращался домой так рано. И никогда не пропускал тренировки без уважительной на то причины. Я столкнулся с Юнги лицом к лицу. Он был пьян, его шатало из стороны в сторону, пока он переходил пешеходный переход. Он не узнал меня и проскочил мимо.

Я повернулся и посмотрел на светофор. Через два дня после моего посещения Чонгука в больнице я пошел в студию Юнги. Он не отвечал на мои звонки, поэтому я решил просто прийти к нему. Скорее всего, это было раннее утро, потому что тогда я ещё не был собран на работу. Я постучал в дверь, но никто мне не ответил. Сквозь закрытую дверь была слышна тихая музыка. Я хотел было ещё раз позвонить Юнги, но передумал. Взамен я пнул дверь.

Я был знаком с Юнги со времён средней школы. Я знал, что его мама умерла, как сильно её смерть повлияла на него и как он потом страдал. Я старался быть надежным и поддерживающим другом для него. Я отшучивался ото всех его грубых слов и везде таскал с собой, даже когда он думал, что я раздражающий. Но мы для него ничего не значили. Мы думали, что, по крайней мере, Чонгук должен был быть особенным. Юнги точно знал, насколько был важен для Чонгука. Он слышал о произошедшем с Чонгуком от Чимина, но не пришёл к нему в больницу. И что самое худшее, как гром среди ясного неба, ко мне пришла женщина, утверждавшая, что работала вместе с ним над музыкой. Она сказала, что никак не могла связаться с ним.

Светофор загорелся зелёным. Я начал идти по пешеходному переходу, пошатываясь. Я обернулся, замедлив шаг. Юнги лежал на улице напротив магазинчика-тележки с различными безделушками. Торговец кричал на него, прохожие лишь сердито хмурились на происходящее.

«Да когда ж ты прекратишь? — он безучастно посмотрел на меня — Ты думаешь, только у тебя сейчас тяжёлые времена? Ты думаешь, я натягиваю улыбку передо всеми, потому что моя жизнь радужная и прекрасная? Скажи мне. Из-за чего ты расстроен? Все знают, насколько ты хорош в музыке, и все мы с готовностью миримся с твоим поведением, когда ты начинаешь выделываться. Да, тебе очень больно из-за смерти мамы. Я знаю. Но так не может продолжаться вечно. Ты не собираешься создавать музыку? Сможешь ли ты прожить без неё? Разве музыка не делала тебя счастливым, хоть на мгновение? Почему ты не пришёл проведать Чонгука? Разве ты не знаешь, как много значишь для него? Разве ты не видишь, что нам всем больно? Разве не видишь?»

Я не хотел сильно давить на него, но я был слишком расстроен. Не только из-за него. Для танцоров травмы неизбежны, но фатальны. Я думал, что всегда был начеку, но пострадал в самый непредсказуемый момент. Это была только моя вина. Больше некого было винить. Я знал, что теперь, танцуя, каждый раз я буду нервным и буду думать о своей лодыжке, эта мысль делала меня подавленным. Или я могу получить травму ещё раз. И теперь я не мог избавиться от этого. Я не мог жить без танцев. Я должен продолжать танцевать, невзирая на свою травму и удрученность.

«Пришло время перестать убегать. Если собираешься сбежать ещё раз, то можешь не возвращаться».

Я отвернулся и перешёл дорогу. «Хосок-а». Мне показалось, что я слышал, как он звал меня, но я не обернулся. Я всегда винил только себя, когда всё шло наперекосяк. Я всегда думал, что мне нужно было лишь пережить и перетерпеть это. Я не хочу так больше жить.

Юнги
25 июля год 22

Посреди ночи я открыл глаза. Шёл дождь. Я бездумно ругался, пока пытался встать с земли. Некоторое время я оставался в сидячем положении. Все тело было мокрым от дождя. Я замёрз и чувствовал дрожь.

«Если ты собираешься снова убежать, то даже не думай возвращаться», – голос Хосока всё ещё отдавался у меня в ушах. Всё, что я помнил после того, как ушёл из больницы, где лежал Чонгук, то, что я продолжал шататься туда-сюда, врезаться во что-то и падать. С затуманенным опьянением разумом, с болящей головой, охваченный страхом и отчаянием, я не замечал, сколько времени прошло и где я находился. И тогда я наткнулся на Хосока. Я чувствовал, будто задыхаюсь: наполовину от радости, наполовину от облегчения. Почему-то я верил в то, что он смог бы понять мое замешательство и страх, хотя даже я не мог понять себя сам.

Однако Хосок отвёл взгляд. Он делал вид, будто не замечал меня. Затем сигнал на светофоре сменился, и я просто остался стоять там, наблюдая за тем, как он уходит. Затем кто-то толкнул меня, и я упал на землю. Я слышал, как люди кричали на меня и цокали языками.

«Почему ты не навестил Чонгука? Ты не знаешь, что значишь для него?». Конечно же, я знал. Наверное, именно поэтому я так и не смог зайти в его комнату. Я был холодным и противоречивым. Любой, кто пытался подобраться ближе, был обречён на боль.

Я поднял взгляд и посмотрел на пустынную горную тропу. У меня было два пути. Я мог пойти еще дальше по горе, а мог развернуться и пойти вниз. Я двинулся дальше к темному лесу. Обычно я всегда шёл туда, куда глаза глядели. У меня не было маршрута. Я потерял счёт времени. Может быть, я ходил кругами. Я чувствовал, словно ноги могли подвести меня в любой момент — настолько сильно я устал и замёрз. Я тяжело дышал, у меня сильно билось сердце. Что если я просто потеряю здесь сознание и умру? Что ж, если мне суждено, то я умру здесь. Я опустился на землю.

На моё лицо стали падать дождевые капли. Перед взором было так же темно, как если бы глаза были закрыты. Я тонул в темноте. Я снова и снова возвращался к мыслям о смерти. Я хотел избавиться от страхов и желаний, которые продолжали меня преследовать. Я хотел убежать от того, к чему меня тянуло, но на что я не мог открыто посмотреть; от агонии, бросавшей меня из крайности в крайность. Должно быть, время пришло. Всё должно быть к лучшему.

Я причинял боль другим, потому что сам страдал ещё сильнее. Я отворачивался от их ран. Я не хотел брать на себя ответственность. Я не хотел быть вовлечённым в это. Таким я и был. Этот момент станет благословением для всех. Я закрыл глаза и забылся. Холод, боль и усталость исчезли. Я перестал обращать внимание на тьму, свет, на то, что меня окружало. Всё покрылось туманом.

Я снова открыл глаза, услышав звук пианино. Вокруг была тишина – кроме звука дождевых капель и шума листвы. И посреди этой тишины плыли тихие и нежные звуки фортепиано. Кто-то играл на нём глубоко в горах посреди ночи? Я посчитал это за галлюцинацию, но звуки не прекратились.

Я ухмыльнулся. Это была та самая мелодия. Та мелодия, которую я так отчаянно пытался вспомнить. То самое неуловимое, которое вынуждало меня не спать по ночам. Почему именно здесь и сейчас? Я сосредоточился, но мелодия была едва слышна и тонул в звуке дождя. Я закашлялся.

Я попытался встать, но остановился. Что бы я сделал, даже если бы смог распознать мелодию? Что бы изменилось, если бы я закончил произведение? Я никогда не хотел, чтобы меня кто-то узнавал, я никогда не хотел слышать аплодисменты или быть знаменитым. Я никогда не хотел заявлять о себе. Так что бы значило то, что я закончу произведение?

Однако я опёрся о землю рукой и поднялся, двинулся в направлении звука. Я покачивался, моё тело дрожало. Моё лицо и руки онемели. Я не чувствовал ног. Казалось, будто тело мне не принадлежит. Но я делал один решительный шаг за другим — туда, откуда доносилась мелодия.

Мне на голову закапали тяжёлые капли дождя. Моя рубашка была насквозь мокрая. Каждый сустав и каждая мышца словно кричали. У меня так сильно тряслись ноги, что я не мог поднимать ступни от земли. Они заскользила на мокрой траве, и плечи задели колючие ветки. Я почувствовал, что продрог полностью и почти потерял сознание. Я все замедлялся и замедлялся. Мелодия по мере моего продвижения вперед всё слабела.

Я стал двигаться быстрее, чтобы найти источник музыки до того, как та прекратится. Я боялся, что если мелодия утихнет, то я уже никогда её не услышу. Я продолжил двигаться вперёд, больше не отличая тропинку от зарослей. Я цеплялся за повисшие ветви. Затем внезапно мои колени подкосились, и я рухнул на землю. Мне настолько сильно не хватало дыхания, что я чувствовал, будто меня могло стошнить. Все ощущения навалились снова: я почувствовал холод, изнеможение и увидел всё окружающее меня здесь, в горах, так ярко. Я наращивал темп, задевал всё больше ветвей, поскальзывался всё чаще, и звук пианино становился всё яснее. Чем острее была боль, тем громче становилась мелодия.

Спустя часы скитаний под дождём я наконец остановился. Мелодия будто ожила. Она словно взорвалась в моей голове и сплелась с тем, что я сочинял всё это время. Я прикрыл голову обеими руками и опустился на землю. Это походило скорее на чистую эмоцию, нежели на музыку. Я пытался вызвать боль, а не напрячь слух. Это было смешением страдания, надежды, радости и страха. Это было всем тем, от чего я так отчаянно пытался сбежать.

Внезапно у меня перед глазами возникла сцена яркого знойного полудня. Я сидел в комнате за фортепиано и наигрывал мелодию — ту, которая в последнее время крутилась у меня в голове. «Это действительно хорошо звучит», — Чонгук подошёл ближе. Я рассмеялся: «Ты всегда так говоришь».

Это была не одна мелодия. Это было смешение различных эмоций — с дней, когда я ребенком просто развлекался, нажимая на клавиши; с дней, когда друзья танцевали под мои мелодии в заброшенном классе; с дней, когда я всю ночь писал музыку и выходил подышать свежим утренним воздухом. В каждый счастливый момент в моей жизни пианино находилось рядом. Все эти воспоминания позже оказывались разбитыми на кусочки, но их нельзя было отрицать.

Что бы значило то, что я закончу произведение? Я все ещё не мог найти ответ. Но было что-то, из-за чего возник вопрос и потребовался ответ. Я хотел запечатлеть всё это до того, как оно растворится в воздухе. Это было не для чьего-то удовольствия или самоутверждения. Это было даже не для меня. Я просто хотел запечатлеть эти эмоции, боль и страх, которые словно вот-вот взорвутся у меня в голове и в сердце, с помощью музыки. Это не должно было положить чему-то начало. Это не должно было что-либо значить. Я просто хотел закончить произведение.

Фортепианную мелодию больше нельзя было услышать. Дождь постепенно утихал, но я не мог унять дрожь. Я закрыл глаза и ещё ярче ощутил всё, что меня окружало: капли дождя, падавшие мне на щёки и землю, собиравшиеся в небольшие ручейки; прохладный ветер, запах земли, шелест листвы. И мое дыхание. Когда я поднялся, то увидел знак, который вёл к минеральным источникам. Я думал, что забрёл уже очень далеко, но я был там, где и начал. И тропинка всё ещё разделялась на два противоположных пути. Я повернул в ту сторону, где поднималось солнце.

Чимин
28 июля год 22

Я проверил внутри «Two Star Burger». Хосока нигде не было видно. Прошло уже четыре дня с тех пор, как он последний раз приходил в танцкласс. Кто-то сказал, что он передал моей партнёрше, что он возьмет перерыв, после чего он не отвечал ни на чьи звонки. Он даже не читал сообщения в групповом чате «Just Dance».

Я знал, что его лодыжка беспокоила его. Или, может, из-за той ночи. Ночи, когда моя партнёрша поранилась из-за меня. Тогда шёл дождь, и он нёс её на спине под дождём. Ему, должно быть, становилось всё хуже и хуже.

Как только я зашёл внутрь ресторана, работники радостно поприветствовали меня. «Хосок не работает сегодня?» Они ответили, что он на больничном, недели на три, наверное, но они не были уверены. Его лодыжка болела всё сильнее. Ему приходилось носить гипс, из-за чего менеджер посоветовал ему отдохнуть.

Я побежал прямо к его дому. Я не мог ждать автобус, поэтому я побежал по наклонной дороге. Тогда стояла невыносимая жара. По моей спине тёк пот. Я бросился вверх по лестнице к его комнате. Дверная ручка нагрелась из-за палящего солнца. Дверь была закрыта. Я написал сообщение в наш групповой чат: «Где ты, Хосок?» Под конец дня он так и не ответил.

Юнги
28 июля год 22

Я смог встать только после полудня. Я страдал от сильной простуды ещё два дня после того, как вернулся с горы. Я не мог вспомнить ничего из тех двух дней. Я дрожал и трясся от лихорадки. Иногда я возвращался в сознание, но быстро забывался снова.

Простыни были насквозь мокрые. Я всё ещё чувствовал головокружение. Я вышел из комнаты, стараясь держаться прямо. Я добрался до больницы, где мне поставили капельницу, затем перекусил, однако позже меня стошнило. Я прочитал сообщение Чимина, пока полоскал рот в туалете. И, хотя с момента написания прошло достаточное количество времени, ответа не было.

Я прошёлся вдоль железнодорожных путей и сел на автобус. Вдалеке виднелось недостроенное здание. Строительство было приостановлено ещё несколько месяцев назад. Музыкальный магазин был недалеко, если пройти вверх по дороге от этого здания. Я остановился около него. Не было слышно ни треска пламени, ни медленной, немного неуклюжей фортепианной мелодии. У меня не было сил, чтобы наклониться, поднять камень и бросить его. Все это казалось настолько далеким прошлым, что я задумался, действительно ли такое происходило. Через витрину я мог разглядеть пианино.

«Ты не видишь, что нам всем тоже больно? Ты не видишь этого?», — сказал Хосок однажды. Воспоминания о том дне спутались у меня в голове. Но я отчетливо помнил, что с Хосоком было что-то не то. Он не в первый раз был зол на меня. Он никогда не был так раздражён; он всегда вытаскивал и подбадривал меня каждый раз, когда я падал. Почему всё казалось другим?

Я снова открыл сообщение Чимина. «Где ты, Хосок?» — прошло несколько часов, но Хосок не ответил. Я понимал, что подвёл его. Я чувствовал, будто внутри что-то беспокойно трепетало. Хосок часто злился и отталкивал нас. Но он никогда не замолкал подобным образом и не отворачивался. Он был тем, кто прокладывал путь для меня, чтобы я мог вернуться — не важно, как далеко я забрёл. Но не в этот раз. В этот раз всё казалось безвозвратным.

Намджун
7 августа год 22

Я включил свет и взглянул на листовку, которая висела на моём контейнере. Прочитал «перестройка» и «снос». Люди снова заговорили о перестройке в этом районе. Это была обыденная болтовня о сносе контейнеров и домов с незаконными жильцами вдоль железной дороги. Я скомкал листовку и кинул её в мусорный бак. Разговоры о перестройке начались не вчера. Обычно они закипали так, будто сносить собирались на следующий день, но утихали уже через какое-то время.

Я опустил сумку и лёг на пол. С момента захода солнца прошло уже достаточно времени, но внутри контейнера всё ещё было жарко. Я проводил здесь каждую ночь после посещения Чонгука. Это утомляло. Время от времени нос кровоточил, пока я умывал лицо, но я всё равно возвращался сюда вместо маленькой подсобки на заправке.

Никто больше не открывал дверь и не заходил следом. Возможно, никто больше и не зайдет. Все, кто встретились, должны расставаться — без исключения. Может, настала наша очередь. Но, если бы кто-то чувствовал потребность в «нас», я бы послал сигнал, что я здесь. Я бы хотел показать ему, что «наше» убежище всё ещё здесь и всё существует.

Тэхен
11 августа год 22

Я закончил свою смену в магазине и вышел на улицу. По привычке я посмотрел на экран телефона, но там не было пропущенных звонков или новых сообщений. Заходило солнце, и по улице мимо спешило много людей. Я засунул руки в карманы и двинулся дальше. По улице проносился знойный ветер. Мне стало жарко уже спустя несколько шагов. Сколько ещё это лето будет длиться? Раздражённый, я пнул носком ботинка землю.

Я продолжал идти, низко опустив голову, и остановился у знакомо выглядящей стены. Стены, где та девушка нарисовала свое первое граффити. Я машинально осмотрелся. С тех пор, как я оставил её на аллее и сам вышел под свет фар патрульных машин, я больше не видел её в этом районе.

Пытаясь отследить её рисунок, я обнаружил большой крест, который перечёркивал все её граффити. Что это значило? Уже множество рисунков перекрывало и граффити, и крест. Перед глазами всплыло то, как она смеялась, когда я пытался лечь на железнодорожные пути и ударился головой. И то, как она помогла мне подняться, когда мы убегали вместе, и я упал. Как она растеряла весь свой пыл, когда я забрал у неё хлеб и съел его. Как она каждый раз мрачнела, когда проходила мимо фотостудии с семейными фотографиями на витрине. Когда она распыляла по этой стене краску, струя за струёй, я сказал ей: «Не думай, что тебе нужно нести этот груз в одиночку. Поделись им с остальными». Гигантский крест перечёркивал все эти воспоминания. Словно крича о том, что все они были ненастоящими. Что все они были ложью. С тех пор я, на самом деле, и не смотрел на эту стену.

Я уже собирался развернуться, как увидел короткое предложение, написанное мелкими буквами под «Х». «Это не твоя вина», — было нацарапано на стене. Это была она. Я никогда не видел, как она писала, и не знал, как выглядел её почерк, но я просто это знал. «Этот не твоя вина». Это была она.

Я вспомнил день, когда почти вслепую отправился искать маму. Я упорно продолжал идти, поглощённый кипящим чувством обиды, но в конце концов тогда никуда не пришел. Вернувшись домой ни с чем, я обернулся в сторону города, где она жила. Тот тонул в свете солнца, восходящего на востоке. Я чувствовал, будто вот-вот заплачу. Что-то, за что я так упорно цеплялся, казалось, утекало сквозь пальцы. Все эти неподъёмные эмоции постепенно утихли. Я чувствовал печаль и уныние — словно оставил, бросил что-то, что не должен был.

«Это не твоя вина». Это предложение напомнило мне о том, как я тогда себя чувствовал. Я двинулся дальше. Я проходил мимо узких аллей и преодолевал бесчисленные подъёмы и спуски. Наконец, мой дом — Дом Магнолии — показался перед глазами. Я поднялся по лестнице. Когда я остановился у двери, то расслышал тяжелое дыхание отца и звон стаканов. Я развернулся, положил руки на ограду и выглянул из-за неё. Солнце уже зашло. Алая дымка растворялась на фоне темнеющего неба. Я пробормотал: «Это не твоя вина». Я глубоко вдохнул, повернулся и зашёл в дом.

Хосок
12 августа год 22

Кто-то толкнул меня в плечо, когда я выходил из поезда. Я выронил свой билет. Он упал на рельсы и зацепился за одну из трещин. Я огляделся. Когда я уехал, была середина лета. С соседней станции выпуская клубы пара отходил поезд.

В конце месяца с этой платформы я уехал в Сонджу. Я наблюдал за простирающимся за окном городом. Сколько я себя помнил, я жил в Сонджу. Я никогда бы не уехал из этого города и не мечтал жить где-либо ещё. Словно по расписанию, я ходил на работу в бургерную и в комнату для практик. После многих часов танцевальной тренировки я возвращался домой и падал без сил. Хоть город и был маленьким, в Сонджу у меня всегда было место, где я был нужен.

После травмы моя ежедневная рутина была разрушена. С эластичным бинтом я ходил на работу и в танцевальную студию. Состояние моей лодыжки только ухудшалось. Из-за того, что мне наложили гипс, пришлось брать больничный отпуск. У меня было целых три недели ничего не деланья. Три недели без работы, без танцев — без всего.

Я смог пережить утро первого дня. Всю ночь шёл ливень, он остановился только под утро. Я убрался в квартире и перебрал одежду; подстригся и насухо протёр скамейку напротив дома. Но дела закончились уже к полудню. Мой телефон не звонил. Лишь несколько сообщений от коллег с работы и ребят из «Just Dance». Все ещё ни одного звонка или сообщения от остальных. Между прочим, я всегда звонил им первым. Я отложил телефон в сторону. В этот раз я не хотел звонить им первым. А если никто из них так и не напишет? Так тому и быть. Я вспомнил, как наткнулся на Юнги накануне вечером. Я все ещё не мог выкинуть из головы свои слова. Я упал на колени и закричал в воздух: «Он всё равно ничего не вспомнит!»

Когда я оставил там Юнги, путь домой казался бесконечным. Хоть и солнце уже село, на улице всё ещё было душно и влажно. Добравшись наконец домой, одежда уже насквозь была пропитана потом. Я не жалел о том, что сказал Юнги. Пора уже прекратить потворство его жалости к себе. Но те слова продолжали возвращаться в моё сознание.

На крыше я мог посмотреть на город, живший без меня. Поезда проходят через центр города и исчезают у подножия горы. Я небрежно бросил одежду в сумку и направился к станции. Я просмотрел список городов напротив билетной кассы и выбрал самый большой поблизости. Я подумал, что было бы неплохо переехать в большой город. Именно так я и покинул Сонджу.

Через два часа я сошёл с поезда. Выйдя со станции, я попал на оживлённый перекресток. Первым, что я увидел, были стройные ряды высоток и спешащие по своим делам толпы людей. Я сел на первый остановившийся автобус.

«Где мне следует сойти?» Водитель посмотрел на меня, будто бы я нёс бред. Просто пассажир, спросивший, куда ему нужно поехать? Да, я точно звучал глупо. Примерно через двадцать минут автобус остановился в старой части города. Я оставил свою сумку в маленькой комнатке, прилегающей к магазину, над которым ярко горела надпись: «Гостиница». Я вышел на улицу, но очень сильно путался, где и в каком направлении всё находится.

Первые два дня я просто бродил по округе. Здесь не было высоченных небоскребов и яркого освещения торговых улиц. Этот район напоминал мне о моей маленькой комнате под самой крышей. Я выбрал уехать из Сонджу в первый раз в моей жизни, чтобы жить теперь в другом Сонджу. Возможно, это и была причина. Я старался не думать о людях, что остались в другом городе, но у меня не получалось. Я разблокировал телефон и подумал об остальных. Я мог уехать из Сонджу, но моё сердце всё ещё оставалось там.

На третий день я решил прогуляться дальше, чем обычно. Но меньше, чем через двадцать минут, как я покинул магазин, из-за костылей мои плечи начали затекать. Под палящим солнцем пот струями стекал по спине. Вдалеке я заметил здание из красного кирпича. Это было здание Городской Администрации. Я нажимал кнопку на автомате с напитками, когда открылась дверь аудитории и из неё вышло несколько человек. Из-за двери доносились звуки музыки. Я мог увидеть, как растягивался мужчина в углу сцены с горящими за его головой лампами.

Я зашел в аудиторию раньше, чем сам осознал это. Как только за мной закрылась дверь, я остался один среди темноты и музыки. Я занял самое близкое к сцене место. Звучание музыки обволакивало словно накатывающие волны. Мужчина на сцене медленно разминал мышцы ног, рук, шеи, плеч и коленей. Его долгая растяжка уже сама по себе была хореографией. Затем, музыка остановилась. Мужчина, раньше сидевший на полу, поднялся и вышел в центр сцены. На несколько мгновений сцена погрузилась в тишину.

Но вот вновь заиграла музыка. В этот раз она звучала, словно лавина. Мужчина то ускорялся, то замедлялся в такт музыке. Его руки и ноги были не просто прямыми линиями и изгибами, а напоминали трехмерные фигуры. Через энергичные движения и жесты одно движение плавно перетекало в другое. Его движения словно создавали историю, которой всё не было конца. Руками он рассекал воздух и посылал раскаты грома сквозь землю, заставляя мое сознание пылать.

Музыка начала звучать все тише и тише и привела мужчину к огромному выплеску эмоций. Он прорычал со всей силы, задержал дыхание и посмотрел на что-то очень далёкое. Его страдание, надежда, радость и страх выплеснулись без каких-либо рамок и ограничений. Чувства, что я никогда раньше не испытывал, охватили меня.

Я не уверен, сколько прошло времени. Свет в аудитории был уже включён. Я просто сидел неподвижно. Кто-то подошёл ко мне и попросил уйти, скоро должны были репетировать танцоры. Посторонним вход был воспрещён. Постер с выступлением Танцевальной Академии был прикреплён ко входу в Городскую Администрацию. Мужчины на сцене там не было. Представление запланировано на послезавтра.

Я вернулся обратно в гостиницу и лёг на широкую скамейку на заднем дворе, закрыл глаза и подумал о тех часах, проведённых в аудитории. Я впервые увидел настолько личное выступление. Оно было абсолютно не похожим на видео, которые я смотрел на YouTube. Возможно, я был поражён искренностью и наглядностью. Я запомнил все движения и жесты, заставившие моё сердце биться быстрее.

Внезапно у меня в кармане зазвонил телефон. «Где ты, Хосок-а?» Это было сообщение от Чимина. Что мне следовало ответить? Я всегда полушутливо оправдывался, но сейчас не хотел делать этого. Впервые я ничего не ответил на адресованное лично мне сообщение. Наш групповой чат погрузился в тишину.

На следующий день я снова пошёл в ту аудиторию. Я спрятался в тени и наблюдал за движениями мужчины. Это было тот же самый танец, но сейчас он передавал совсем другую историю и совсем другие чувства. Кто он такой? Как он может так выражать свои эмоции? Репетиция окончилась. Когда я вышел обратно в коридор, случайно столкнулся взглядами с тем мужчиной, он разговаривал со стаффом. Не осознавая этого, я поклонился. Стафф подошел ко мне и сказал: «О, ты тот вчерашний парень».

Концерт прошёл на следующий день. Но того мужчины там не было. Представление, разделённое на четыре акта, длилось больше часа, и время от времени я аплодировал и кричал со своего места. Но это было всё. Я больше не мог пережить тот будоражащий момент, который заставил мое сердце гореть и тело застыть. Ничто не могло сравниться с теми прекрасными движениями. Почему его не было на выступлении? После шоу я пробрался за кулисы, но там были только убирающиеся стафф и танцоры.

На станции я ещё раз прошёл мимо команды танцоров. Я собирался уехать с этой платформы в другой город и вдалеке увидел собравшуюся группу людей. У них точно были проблемы с погрузкой сценической техники и оборудования в поезд. У меня не было какой-то цели, я просто подошёл и помог им. Они выглядели так смущённо и неопытно, по сравнению со мной, привыкшим таскать тяжести. Мой гипс, конечно же, мешался, но и так я был эффективнее тех, кто стоял в прострации. «Ты снова тот парень». Я обернулся и увидел того самого члена стаффа.

«Я даже не поблагодарил тебя нормально». Он присел рядом со мной, когда поезд отошёл. Он приземлился на соседнее место и начал рассказывать, что половина состава стаффа ушла, потому что дела пошли не очень хорошо. Он добавил, что они не справились бы без моей помощи. Стафф указал на гипс и спросил, не была ли нагрузка слишком большой для моей больной лодыжки. Я лишь махнул рукой.

«Кстати, тот мужчина с репетиции. Почему он не выступал?» Сначала он был озадачен, но затем кивнул. «Ах, он. Это наш художественный директор». Объяснения стаффа все продолжались и продолжались. О том, что раньше он был признанным танцором, но сейчас страдает из-за тяжёлой травмы. О том, как он прошёл через годы отчаяния и разочарования. «Знаешь, что самое удивительное? Он удивил всех, вернувшись как хореограф и директор». Но травма всё ещё продолжала напоминать о себе. Он не мог больше выступать на сцене. Стафф тяжело выдохнул. За окном уже темнело.

По счастливой случайности я присоединился к их команде и поехал с ними в тур. На следующей станции я помогал им разгружать багаж, но в процессе моя сумка случайно оказалась среди их. К счастью, я взял номер у одного из членов стаффа. Мне пришлось сойти на следующей станции, вернуться обратно и отправиться на поиски багажа. Была уже поздняя ночь. Меня пригласили переночевать у стаффа. На следующее утро я позавтракал вместе с ними и присоединился к Районному Культурному Центру, в котором они должны были скоро выступать.

Предложение стаффа присоединиться и отправиться с ними в тур, скорее всего, было сказано в шутку. Я так же в шутку согласился. В тот момент началась его тренировка. Я наблюдал за ним, не моргая. И затем спросил: «Я и вправду могу поехать с вами?»

Вместе с ними я объездил три города. Мы садились на автобус или поезд, сходили с них, разбирали вещи в мотелях, готовили еду, проверяли аппаратуру на сцене, возвращались обратно в мотель и снова садились на автобус или поезд. Несмотря ни на что, тот мужчина растягивался и тренировался каждый день. Он ни разу не пропустил своей «тренировки», хоть ему и не надо было выступать на сцене.

Я подружился с некоторыми работниками и танцорами. Их танцы и мои были совершенно разными, но мы разделяли общую страсть к выражению наших чувств через движения. Мы разговаривали о танцах, пока ехали в поезде или ждали автобус. Мы обсуждали наших любимых танцоров и вместе смотрели их видео.

Я наконец смог поговорить с ним, когда показывал стаффу видео практики в «Just Dance».

«Ты танцор?», — я обернулся и увидел, что он стоит рядом. Я подскочил, кланяясь. Я совсем не знал, как ответить на его вопрос; я медлил, не признавался ему, что тоже танцор. «И все-таки ты танцор», — сказал он, указав на видео. Вот так я и заговорил с ним впервые. «Почему тебе нравится танцевать?» Я нервно промычал конец предложения. «Ну, это… Вы знаете…» Мужчина спросил, когда я начал танцевать, я ответил, что это было еще на школьном конкурсе талантов, когда мне было двенадцать.

Мои одноклассники вытащили меня на сцену. Моё тело начало двигаться само. В ещё больший восторг меня привели поддержка и аплодисменты зала. Я не мог больше ни о чём думать. Я просто начал хаотично двигаться. Когда музыка закончилась, я посмотрел вперёд, зарываясь в мокрые от пота волосы. Я почувствовал себя так, как если бы сбросил все оковы со своего сердца; я чувствовал себя обновленным и счастливым. Мне потребовалось немало времени, чтобы осознать, насколько это всё захватывающе, и то чувство исходило не от зрительских аплодисментов, а откуда-то из глубины души.

Мужчина указал на видео и сказал, что ему очень нравятся мои движения. «Далеко не каждый танцор способен так двигаться». Я смотрел на себя самого на видео. Мне нравилось, как я выглядел, когда танцевал. Я мог оторваться от земли и освободиться ото всех общественных правил и рамок. Ничего не было важным, кроме движений моего тела под музыку и выражения всех своих мыслей через танец. Вне сцены я был привязан ко стольким вещам. Мне надо было улыбаться и смеяться, даже когда я был расстроен или огорчён. Я падал в обмороки на улице, принимая лекарства, которые мне были не нужны. Случались моменты, когда я мог показать себя настоящего. Моменты, когда я верил, что снова могу быть счастливым. Моменты, когда я мог отпустить всё то, что так долго обременяло меня. Моменты, когда я мог достичь невообразимых высот вне сцены. Танцы дарили мне эти моменты.

«Я слышал, Вы пережили тяжёлую травму». Мужчина взглянул на меня. Знаю, что это было очень невежественно с моей стороны, но я обязан был спросить. Мужчина опустил взгляд на мой гипс и заговорил.

«Важна не только высота, но и глубина. Тебе нужно пробить своё дно. Тебе нужно упасть так низко, что ниже уже невозможно, будто бы ты задыхаешься от безысходности. Затем тебе надо будет выбраться из этого. Крайне важно найти свою движущую силу: то, что заставляет тебя твердо стоять на ногах. Как только обретёшь это, никогда не отпускай. Это может быть как человек, так и мечта. Это может быть жестоко и отвратительно. Но крепко держись за это».

Это был наш первый и последний разговор. Наш тур продолжался, но у меня больше так и не получилось поговорить с ним. Каждый день я наблюдал за его тренировками и размышлял о его словах. Очень много. Мое самое ужасное отчаяние. Как отчаяние может сделать тебя сильным?

«Ты из Сонджу? Директор тоже оттуда», — сказал мне один из стаффа, когда я рассматривал рекламную брошюру на железнодорожной станции. Фестиваль фейерверков на побережье Янджи в Сонджу. Тридцатое августа. Насколько я помню, я видел этот фестиваль каждый год. Он проводился в конце лета. Когда я жил в приюте, мы забирались на крышу и смотрели на взрывавшиеся в ночном небе разноцветные фейерверки. После того, как я ушёл из приюта, я жил под самой крышей многоквартирного дома в самом высотном районе Сонджу. Это было идеальным местом, чтобы наблюдать за фейерверками. Хоть оно и было достаточно далеко от центра, но вид открывался чудесный.

«Уже передумал?», — спросил он меня. Он был одним из тех, кто предложил мне присоединиться к команде стаффа пару дней назад. «Мы думаем, что ты надёжный и талантливый». Остальные с энтузиазмом поддержали, некоторые даже зааплодировали. Я почти согласился. Я привязался к ним, сам того не осознавая. Работа в туре, конечно же, была изматывающей, но я наслаждался каждой секундой, даже лёжа вечерами на кровати и стоня от усталости. Состояние моей лодыжки значительно улучшилось, с тех пор как я начал работать с ними над выступлениями. Возможно, я даже смог бы пройти прослушивание и стать официальным членом команды, выступая вместе с ними на сцене. Возможно, я даже смог бы потренироваться с тем мужчиной и узнать больше о безысходности. Я начал даже думать, что здесь и было моё место. Стафф сказал мне пойти спать, и в ту ночь я рассказал ему о своем решении. Я поблагодарил за его предложение и сказал, что мне пора возвращаться домой. «Ты уверен?», — спросил он в последний раз. Подняв свою сумку, я ответил: «Мне пора возвращаться, чтобы мне наконец сняли гипс».

Я сел на поезд в другую сторону, и уже через два часа был снова в Сонджу. Это было захватывающе. Пока я ещё не смог достичь своего психологического дна. Этого могло никогда и не случиться. После разговора с мужчиной я думал о некоторых прошлых событиях. «Я больше никогда не свяжусь с тобой. Живи своей собственной жизнью. Даже не смей возвращаться». Возможно, в тот день Юнги достиг своего психологического дна. «Хосок», — я отвернулся и пошел прочь, пока он все ещё звал меня. Я даже не обернулся. Я бросил его, когда он страдал от своей безысходности. Я убежал.

«Ты в порядке?», — я без промедлений отправил сообщение. Воспоминания о том дне давили на меня все сильнее и сильнее с каждым днем. Сообщение Чимина всё ещё висело в чате. «Где ты, Хосок-а?» Я написал Юнги в личных сообщениях, где были только мы вдвоём.

Ответ от него пришел на рассвете. Я проснулся, разбуженный вибрацией телефона. На экране высветилось имя Юнги. Он отправил мне какой-то музыкальный файл. Я надел наушники и нажал на кнопку проигрывания. Лёжа на кровати с закрытыми глазами, я слушал его музыку. Мелодия была чудесной, непохожей на то, что он делал раньше. Наслаждение и безысходность сплелись воедино, и синее море смешивалось с обжигающей пустыней. Цветы благоухали и увядали, и ноты то поднимались вверх, то в следующую секунду падали вниз. Это так было похоже на Юнги.

Я спросил, как называлась песня, на что ответил лишь ещё одним вопросом: «Когда ты возвращаешься?»

Станция в полдень была тихой и спокойной. Люди с тяжёлыми чемоданами спускались к платформе к прибывающему поезду. Они напоминали мне меня в день, когда я решил уехать. Я был в той же одежде, что и в день отъезда, и сумка весила столько же. Но моя лодыжка точно излечилась. Она была не единственной, что у меня получилось излечить. Я открыл наш групповой чат и отправил сообщение: «Как дела, друзья мои! Я вернулся! Как вы тут поживаете без меня?»

Хосок
13 августа год 22

Впервые за долгое время я заскочил в танцкласс «Just Dance». Меня тут же окружили громкая музыка, воздух, пропитанный запахом пота, и комната, насыщенная адреналином. Каждый раз, когда я приходил сюда, моё сердце трепетало. После громких, шумных приветствий своих одногруппников я присел у стены, наблюдая за их тренировкой. Когда я снова смогу танцевать? Я был одновременно в нетерпении и в ужасе. Я подумал о танце мужчины. Смогу ли я снова когда-нибудь танцевать так же, как и он? В этот момент, кто-то подошёл ко мне и сел рядом.

Это была та самая девушка. Она похлопала меня по плечу, улыбнулась и сказала: «Где ты пропадал? Веселился в одиночестве?» Мы отражались в зеркале, сидевшие у стены бок о бок. «Как у тебя дела?» Она сделала такое выражение лица, будто бы осуждала меня за этот глупый риторический вопрос. Я продолжил, не сводя взгляда со своего отражения в зеркале. «Я рассказывал тебе о своей маме?» Я, должно быть, говорил это уже в тысячный раз. Но она всегда с энтузиазмом слушала меня. «Наверное, сейчас она где-нибудь живёт счастливо, да? Тогда я в порядке. Даже если я никогда не увижу её больше, всё в порядке, пока мы оба счастливы».

Она внимательно наблюдала за мной. «Когда я впервые увидел тебя, то подумал, что ты похожа на мою маму. Но это не так. Я был слишком занят, осознавая это». Она выглядела озадаченно, но я хихикнул и продолжил.

«Так когда ты улетаешь? Нет, не это я собирался сказать. Мои поздравления. Это было твоей мечтой». Она наклонила голову набок: «Прости, я должна была рассказать тебе первому». «Ну, раз тебе так жаль, тогда купи мне обед. Потом я устрою тебе самую крутую прощальную вечеринку».

Я искренне широко улыбнулся ей. «Давай встретимся в будущем уже как известные танцоры. Поработай хорошо, потому что я не позволю тебе победить меня». Она кивнула. Бок о бок мы вдвоем мы сидели напротив зеркала и вглядывались в свои отражения.

Сокджин
15 августа год 22

Впервые я увидел её у железной дороги. Это было месяц назад, в тот день в моей голове было слишком много мыслей. Я шёл в больницу увидеть Чонгука, но задержался там всего на десять минут. Во время посещения я мало говорил с Чонгуком. По какой-то причине он был напряжён и осторожен по отношению ко мне. В нашем групповом чате не было ни одного сообщения. Последним было сообщение Хосока, в котором он говорил, что больше не будет поддерживать с нами контакт. Мне казалось, что это сообщение предназначалось Юнги. Но, когда бы я ни перечитывал его, мне казалось, что оно по какой-то причине адресовано и мне тоже.

Я вышел из больницы и слепо побрёл вперёд. Я осознал это, только когда передо мной оказался железнодорожный переезд. Шлагбаум был опущен, и я мог видеть приближающийся поезд. Это напомнило мне о том, как в детстве я в одиночестве летел на самолёте. Это может прозвучать глупо, но ощущалось также. Чего я ожидал? Что бы это ни было, мне не следовало ожидать чего-то подобного? Было ли это чувство принадлежности всего лишь иллюзией? Что это за пустота? После всего я остался один? Что я сделал не так? Поезд мыслей с сильным ветром пронесся мимо меня, в точности, как и настоящий поезд.

Поезд пропал так же молниеносно, как и появился. Шлагбаум поднялся вверх, и путь снова был свободен. Она шла мне навстречу, плывя против потоков воздуха, создаваемых поездом. Как только она поравнялась со мной, то случайно выронила дневник. В её дневнике был список желаний: взять курс итальянского языка, присоединиться к программе проживания в храме, стать волонтёром в приюте для животных, взять курс обучения бариста и делиться наушниками со своим парнем во время прогулки. Смеральдо был одним из них.

Снизу от журнальной статьи о смеральдо был следующий параграф:

«Любовь — это, прежде всего, не взаимоотношения с определённым человеком; это отношение, которое определяется родством с человеком, как и с остальным миром. Если я искренне люблю человека, я люблю всех людей, я люблю мир, я люблю жизнь. Если я могу сказать кому-то: «Я люблю тебя», тогда я говорю «В тебе я люблю всех, я люблю тебя с целым миром, в тебе я также люблю и себя».

Из «Искусства любви» Эриха Фромма

Мы много чего сделали с ней за один месяц. Мы гуляли, делились наушниками и слушали музыку, как она и хотела, вместе волонтёрствовали в приюте для животных. Мы только не смогли поехать в храм, но мы сели на автобус, приехали на последнюю остановку и провели время в нашем любимом кафе.

Смеральдо — это цветок, который, как известно, растёт только в северной части Италии. Я заскочил в огромный цветочный магазин поблизости от меня, но никто никогда не слышал об этом цветке. Тогда я нашёл эту маленькую, всё ещё строящуюся, цветочную лавку. Она находилась слева на углу улицы, когда переходишь мост Мюнхен.

У меня не было никаких особых ожиданий, когда хозяин, разбиравший документы в уголке, подошёл ко мне. Услышав название цветка, хозяин долго и пристально смотрел на меня и наконец сказал, что смог бы привезти эти цветы, пусть его магазинчик и не был пока официально открыт. «Почему именно эти цветы?»

Она не знала, что её дневник был у меня. Она никогда не могла себе даже представить, что всё, что мы делали с ней вместе на протяжении последнего месяца, - это я следовал списку из дневника. Я не вернул ей дневник и не сказал, что он у меня. Я знал, что это неправильно. Я знал, что практически обманывал её. Пару раз я хотел рассказать всю правду, но мне было слишком страшно. Мне было страшно, что она оставила бы меня так же, как сделали мои друзья. Мне было страшно, что она охладела бы, как только увидела мои ошибки, проступки, глупости и опасения.

Я хотел сделать её счастливой. Я хотел рассмешить её. Каждый раз, когда я делал её счастливой, я ощущал, будто становился лучше. Я чувствовал, будто мои недостатки были спрятаны от всеобщего обозрения. Мне осталось приготовить лишь одну вещь. Это был цветок, который на языке цветов обозначал «Несказанная правда».

Казалось, владелец был озадачен моей просьбой привезти цветы смеральдо к тридцатому августа и сказал, что их будет сложно доставить к назначенной дате. Но они должны быть именно в тот день. Показ салюта должен был проводиться в Источнике Янджичон. Ей нравилось ночное небо. Я думал признаться ей в любви, когда салют выстрелит в ночное небо. Я думал встретить её любимыми цветами и доверить ей своё сердце в её любимое время в её любимом месте.

Тэхён
29 августа год 22

Это было идеей Хосока пойти всем вместе смотреть на фейерверки. После его возвращения наш групповой чат снова стал жужжать и гудеть. Мы рассказали, как сильно скучали по нему, в одновременно укоризненной и приветливой манере, на что Хосок шутливо ответил, что нам следовало раньше осознать его важность.

«Пойдем смотреть на салют?» Мы все согласились. Намджун бы приехал после смены на своей проработке, Сокджин тоже обещал приехать, но с опозданием, после какой-то важной встречи. Сообщение о фейерверках напомнило мне о моём сне. Женщина, погибшая в аварии, пока Сокджин просто стоял и наблюдал. Этот сон тоже заканчивался фейерверком. Белые огненные лепестки падали с тёмного ночного неба.

Я помотал головой в попытке избавиться от этих мыслей. Нашим неизменным местом встречи был контейнер Намджуна. Иногда я прогуливался в его направлении, когда не мог уснуть, или когда отец напивался и начинал дебоширить. Я не подходил к самой двери и не оставался надолго, как это было раньше. Я просто разворачивался обратно, сразу же, как только впереди начинала виднеться железнодорожная станция.

Но в контейнере всегда горел свет. Только недавно я понял, что это было странно. Там всегда горел свет. Даже когда Намджун должен был спать. Позже я осознал, что это был своего рода сигнал, что я мог заходить в любое время. У меня не было возможности узнать, так ли это. Это было лишь моё предположение. Но я был в нём уверен. Я не мог просто постучать в дверь и зайти, ведь я всё ещё не знал, что сказать.

Завтра будет фейерверк. Я успею добраться вовремя, если уйду сразу же после окончания своей смены.

Юнги
30 августа год 22

Я вышел из автобуса и пошёл по железнодорожным путям. На расстоянии было видно контейнеры. По пути сюда из окна автобуса я увидел Тэхёна. Он шел в том же направлении. Остальные, должно быть, тоже придут.

Я закончил произведение пару дней назад. Я ещё несколько раз изменил версию, которую прислал Хосоку. Я назвал её «Надежда». Если честно, название не вполне подходило самой музыке. Она соединила в себе мой страх, мою храбрость и моё чувство неполноценности. Она соединила в себе те моменты, которых я пытался избежать, от которых старался уйти, за которые ругал себя. Но я не смог придумать другого слова, которое показало бы всё это.

В поле зрения возник контейнер Намджуна. Напротив него кто-то стоял. Лица не было видно, но, судя по телосложению, это был Чимин. Я остановился и осмотрелся, и вдруг кто-то позвал меня сзади. Стоя у первого контейнера, он махал мне.

Сокджин
30 августа год 22

Я забрал букет цветов смеральдо в самый последний момент. Я уже опаздывал на встречу и беспокойно посматривал на свои часы. К счастью, грузовик появился быстрее, чем она. Владелец цветочной лавки был за рулем грузовика с надписью «Цветы смеральдо» на боку.

«Простите. Фестиваль фейерверков задержал меня».

Как только грузовик отъехал, я обнаружил, что в букете не было открытки, которую я заказывал вместе с цветами. Я тут же позвонил цветочнику.

«Ох, я развернусь сейчас и приеду. Светофор сменился».

Чонгук
30 августа год 22

К железной дороге я прибыл действительно рано. Воздух после захода солнца стал прохладнее, было уже темно. Я подумал зайти в контейнер, но решил посидеть на краю платформы по ту сторону путей. Прошло много времени с тех пор, как мы встречались все вместе. Радость и ожидание перевешивали противоречивые чувства. Это постоянно напоминало мне о дне аварии.

Чимин первым прибыл к контейнеру. Он открыл дверь, проверил контейнер изнутри, но заходить в него не стал. Я спрыгнул с платформы и снова перешёл через пути. В этот момент появился Юнги — он шёл медленно, взгляд его был прикован к земле. Он обернулся. Позади него был Хосок, держащий в обеих руках большие пакеты.

Я ощутил неловкость и взволнованность. Я был рад встретить их, но я не мог свободно насладиться этим моментом. Я слишком долго его ожидал, но вместе с этим мне хотелось развернуться в обратную сторону. Без всякого предупреждения в небе взорвался первый заряд фейерверка. Белые огни вспыхнули посреди ночного неба и, сопровождаемые громким хлопком, разлетелись на миллионы сверкающих и пылающих лепестков.

Сокджин
30 августа год 22

Грузовик неожиданно остановился, сделав разворот. Вспышка фар. Я ничего не сделал, просто беззащитно принял столкновение, подскок и падение. Я не услышал ни звука и ничего не почувствовал. Было лето, но ветер казался холодным. Затем я услышал, как по улице что-то стучит и катится. Аромат цветов щекотал мне нос. Только тогда я вернулся в реальность. Букет смеральдо выпал из моих рук. Она лежала посреди улицы. Кровь текла между прядями ее волос. Темно-красная кровь лилась по улице.

С громким взрывом первый залп салютов выстрелил далеко в ночное небо. Где-то вдали я услышал треск разбившегося зеркала.

Предыдущая глава < Оглавление > Следующая глава

Перевод: wazzupbighit
Редактура: wazzupbighit, Юлия Базикова, Анабель Де-Ниро

@Bangtan_fans