22 июня: как это получилось? Часть II
Автор текста: Евгений Норин
Первый «котёл»
В описываемую эпоху Белоруссия выгибалась дугой на запад. Этот изгиб образовывал выступ с центром (и географическим, и административным) в Белостоке. Соответственно с немецкой стороны изгибы границы обрамляли данный «балкон» с северо-запада и юго-запада. Всё это серьёзно заболоченная местность, причём на юге топи становились такими непроходимыми, что полностью отсекали Белоруссию от Украины. Дорожная сеть была слабой, перехват буквально пары шоссе мог иметь катастрофические последствия для защищающегося. Географические факторы в июне стали фатальными для множества людей. В Белоруссии события развивались по наихудшему сценарию.
В ночь на 22 июня внезапно прекратилась связь между штабом советской 4-й армии, защищавшей район Бреста, и штабом округа. Своевременность обрыва проводов заставляет предположить, что автором этого события был спецназ вермахта, полк «Бранденбург». Как бы то ни было, «Директиву №1» 4-я армия получила уже под огнём. Наиболее скверным последствием этого обрыва стало то, что в Брестской крепости оказались изолированы подразделения двух дивизий. За несколько дней до начала войны бóльшая их часть была из крепости выведена, но дивизии оказались разрезаны «по живому»: внутри находились медицинские, снабженческие, инженерные и артиллерийские подразделения. Без вспомогательных частей дивизии были боеспособными лишь ограниченно, и как модуль обороны 4-й армии эти части уже в первые часы сражения использованы быть не могли.
Вокруг крепости и в ней самой также не происходило ничего хорошего. Немцы вели активный и успешный артобстрел, под прикрытием которого пехота и танки форсировали Буг. Это были части 2-й танковой группы Гудериана и 4-й полевой армии Штрауса, южный клин намеченных «канн», охватывавших Белостокский выступ. Немцев первоначально крайне изумила слабость сопротивления. Более того, первые несколько часов противниками их были почти только пограничники. Артиллерию было слышно только немецкую. У командиров вермахта даже возникло ощущение, что их заманивают в ловушку. Но это не было ловушкой. Это было упреждением в развёртывании. Журнал боевых действий 3-й танковой дивизии резюмирует: «Впечатление о противнике равно нулю». Тем не менее в первый день группа Гудериана забуксовала, преодолевая болотистый Буг. Поскольку пехота Гудериана переправлялась быстрее танков, советские поначалу неправильно интерпретировали происходящее. 2-ю танковую группу просто не заметили. Разведсводка Западного фронта за первый день числит на брестском направлении пехоту с одной-двумя танковыми дивизиями. Это была страшная ошибка. Ситуация, впрочем, смотрелась скверной, даже если не знать о танках. Две стрелковые дивизии утратили боеспособность, а остальные части постепенно втягивались в бои с превосходящим противником. Павлов, которому казалось более опасным гродненское направление, повернул на юг один стрелковый и один прибывающий из резерва слабосильный механизированный корпус.
3-я танковая группа и 9-я полевая армия вермахта на севере действовали быстрее и успешнее. В первый день пехота 9-й полевой атаковала Гродненский укрепрайон. Если оборона Брестской крепости известна каждому школьнику, то мало кто в курсе похожей драмы, которую пережили солдаты Гродненского УРа. Два пулемётных батальона, составлявшие гарнизон укрепрайона, вовремя получили приказ о занятии позиций и в два часа ночи уже ожидали немцев. К сожалению, в современной войне бетонные бункеры не могли так же эффективно, как в Первую мировую, выкашивать толпы наступающих. Тем не менее отдельные укрепления держались под авианалетами и артобстрелами до 28 июня. Организованное сопротивление длилось не меньше, чем в Бресте. Но мужество защитников укрепрайона не могло остановить лавину. Пехота генерала Штрауса отломила слабый северный фланг 3-й армии Кузнецова. При плотности обороны 40 км на дивизию об эффективной обороне говорить не приходилось. Для сравнения, позже в Сталинграде фронт приблизительно в 40 км протяжённостью удерживался армией, и хорошо известно, как тяжко шла битва. Однако в отличие от южного фланга, на севере Павлов приготовил противнику целую серию контрударов.
Первой ласточкой стал 11-й мехкорпус генерала Мостовенко. Из-за нехватки автомобилей и топлива в поход ему удалось взять только половину сил. Из-за отсутствия связи с командованием фронта к границе он направился сам, выполняя план прикрытия. Это был, видимо, первый из многочисленных контрударов Великой Отечественной.
Контрудар Мостовенко увяз в массе немецкой пехоты. Из-за несовершенной штатной структуры мехкорпусов и ещё большего несовершенства её в реальности, танки действовали без поддержки пехоты и артиллерии и быстро выгорали в боях. За день группа Мостовенко потеряла 180 танков, но успехов не добилась. Гродно был захвачен.
Главная беда разразилась в полосе Прибалтийского фронта. Герман Гот планировал охватить Западный фронт, наступая через полосу Прибалтийского, и преуспел в этом. Непосредственно в своей полосе его 3-я танковая группа встретила слабые силы, чьё сопротивление быстро сломила. Командование Прибалтийского фронта в это время оказалось с головой поглощено борьбой против своего основного противника — группой армий «Север», и на затыкание прорыва к Алитусу и дальше на Вильнюс просто не оставалось ни сил, ни времени.
Таким образом, 22 июня немцы создали три крупных прорыва — в Прибалтике, у Гродно и у Бреста. Что важно, командующий Западным фронтом генерал Павлов последней угрозы пока не видит, думая, что вокруг Бреста только пехота. 4-я полевая армия играет роль большого, но медленного центра, и наступает на советские войска в Белостокском выступе в лоб.
Вечером 22 июня Павлов должен был принять некое решение. Три прорыва требовали реакции. Гот на севере был опасен, но он действовал в полосе соседнего фронта, и до этой раны было не добраться. Около Бреста была установлена только пехота с небольшим усилением танками. Оставался прорыв у Гродно. Он казался самым опасным, тем более что разведка ошибочно «увидела» там танки. Оттуда немцы выходили на район Волковыска, то есть в тыл 3-й армии, оттесняемой на юг, и 10-й армии, держащейся в центре. Было решено нанести новый контрудар по щупальцу, тянущемуся через Гродно. У Павлова ещё не был выложен на стол главный козырь: 6-й мехкорпус Михаила Хацкилевича. К этому корпусу Павлов присоединил то, что осталось от войск не преуспевшего Мостовенко, и 6-й кавалерийский корпус. Все эти силы были объединены в «группу Болдина», заместителя командира фронта, прибывшего в войска специально для руководства контрударом.
23 июня в район южнее Гродно стали стягиваться назначенные войска. Марш 6-го МК был тяжёлым, сопровождавшимся постоянными ударами авиации. Корпус Мостовенко изнывал под ударами неприятеля и находился не в блестящем состоянии. Контрудар группы Болдина начался со встречных боёв против армии Штрауса, поэтому в самой атаке участвовали не все назначенные силы. Необходимость выдёргивать подразделения для подпорки пехоты привела к тому, что собственно контрудар получился достаточно слабым. Тем не менее удар Болдина оказался спасительным для тысяч людей, чего ни сам Болдин, ни немцы знать ещё не могли.
В это время южный фланг фронта откатывался на северо-восток. В одном из арьергардных боев происходит событие огромной важности. На трупе немецкого офицера обнаружили штабную карту, на которой были обозначены три немецких танковых корпуса, наступавших с юга. Это стало оглушительной новостью для Павлова. Авиаразведка дополняла — немецкие бронеколонны замечены в Слуцке и даже неподалёку от Минска! Страшная опасность вызвала однозначную реакцию. Павлов отправляет командирам 10-й и 3-й армий директиву следующего содержания:
«Сегодня в ночь с 25 на 26 июня 1941 г. не позднее 21 часа начать отход, приготовить части. Танки — в авангарде, конница и сильная противотанковая оборона — в арьергарде. 6-й механизированный корпус первый скачок — район Слоним».
Нужно сказать, что командарм-10 Голубев отдал приказ на общий отход своих войск ещё до получения приказа от Павлова. Видимо, это связано с тем, что на его тылы уже выходила даже не моторизованная, а обычная пехота. Кузнецов, командарм-3, начал организацию отступления сразу, как только получил приказ. Котёл мог замкнуться и раньше, но этому помешала группа Болдина со своим не очень успешным, но замедлившим продвижение неприятеля контрударом. Поскольку штаб Павлова уже не имел связи с войсками, организация прорыва легла на плечи армейских командиров.
Потеря Слонима означала перехват последнего крупного шоссе в тылу двух армий. Просёлки у советских ещё оставались. Но чтобы прорваться на восток, необходимо было форсировать несколько речек, в том числе Щару и Зельвянку. Это неглубокие и неширокие, спокойные равнинные реки, но берега их топки, пойма широкая и грязная. Благодаря ударам Болдина, немцы не сразу смогли перейти к преследованию. Одушевлённые мужеством отчаяния, остатки двух армий нанесли серию ударов по выстраивающимся немецким заслонам. И пробили их! Остатки 11-го мехкорпуса Мостовенко лидировали борьбу за переправы через болота и речки. Немецкая «наковальня» распалась на несколько очагов. Через широкую топкую пойму Зельвянки на восток утекали длинные колонны людей и техники.
30 июня у деревни Клепачи состоялся бой отряда выходивших из окружения советских против немецкой засады. Местные жители рассказывали опросившему их уже в наше время исследователю Егорову, как в ходе этого столкновения ручной гранатой был уничтожен советский танк. Взрыва боеприпасов не последовало: их не оставалось. Из подбитого танка извлекли мёртвого командира 6-го мехкорпуса Михаила Хацкилевича. Так завершился боевой путь ещё неделю назад мощного механизированного корпуса.
Прорыв 30 июня стал последним удачным рывком. После этого немцы зачистили Белостокский «котёл». Но мучения прорвавшихся через Зельвянку и Щару не кончились. Выйдя к району Новогрудка, они обнаружили, что из одного котла попали в другой.
Как ни скверно развивались события в Белостокском выступе, неприятности только начинались. «Котёл» в выступе был «пехотным», его северной клешней стала 9-я полевая армия. Но оставалось ещё и глубокое вклинение 3-й танковой группы, шедшей практически в пустоте между потерявшими локтевую связь Западным и Северо-Западным фронтами. Закрыть эту дыру было практически нечем. Войска, ехавшие в эшелонах на запад, и тыловики составили костяк обороны Минска.
В городе скопилась масса беженцев. Из-за бомбёжек не работал водопровод, не было электричества, транспорт функционировал рывками, не успевали тушить пожары. Гот не испытывал желания влезать в уличные бои. 26 июня оказалась перерезана железная дорога на Борисов, немцы очутились уже восточнее Минска.
В конце дня 26 июня штаб Западного фронта отправил в Ставку своё знаменитое донесение: «До 1000 танков обходят Минск с северо-запада. Противодействовать нечем». Хотя «тысяча танков» — несколько преувеличенная оценка вышедшего к Минску корпуса, по сути ситуация отражалась верно: Минск оказался островом в бурном море обходящих его с двух сторон танковых и мотопехотных кампфгрупп. Те, что ещё считанные дни и даже часы боролись, не давая немцам завершить окружение, бились за время. Время, необходимое для эвакуации гражданских, раненых, заводского оборудования.
27-го числа заслон к северо-западу от Минска, наконец, развалился. 28 июня в 16-00 город был взят. К 29-му числу остатки защищавших Минск войск откатились от окраин разрушенного города.
Теперь вырисовывалось ещё одно окружение: к северо-востоку от первого, и к западу от Минска. Туда попали те части, которые из-за задержки развёртывания просто не успели к раздаче в Белостокском выступе, и те, кто откатился на восток во время сражений в первом «котле». Гудериан несколько отстал, занимаясь борьбой против окруженцев, и теперь навёрстывал упущенное. 29 июня его группа установила связь с армией Гота.
Между тем в «котле» произошли изменения. Поскольку немецкая пехота ещё наступала пешком с запада, а то и вовсе зачищала Белостокский «котёл», у окруженцев нашлось некоторое время, чтобы организовать прорыв. Возглавил эти мероприятия Василий Кузнецов — без преувеличения, наиболее сильный полководец советской стороны в белорусском сражении. Необходимость вторично пробиваться из «котла» не обескуражила этого командарма. Прорыв начался в ночь на 2 июля и стал блестящей операцией Кузнецова. Русские проломили заслон, воздвигнутый на их пути танковой дивизией вермахта. Мало того, выходящие из окружения даже брали по дороге пленных и трофеи (sic!). Через несколько дней они пробились на восток у Рогачева. В середине июля из мешка выбрался и Мостовенко с остатками своей группы. Надо сказать, что когда мы вспоминаем массы пленных лета 1941-го, не нужно забывать и о другой стороне: тысячи людей, упрямо идущих на восток по вражескому тылу, неделями питающиеся подножным кормом, ночующие на сырой земле (в буквальном смысле сырой, среди болот) — и всё это безо всякой уверенности в успехе.
Для Кузнецова это окружение не стало последним. В сентябре генерал попал в печально знаменитый Киевский «котёл», и тоже из него прорвался. А в 1945 году боги войны улыбнулись генералу во все зубы: его солдаты брали Рейхстаг. Но это всё в будущем, а пока… Новогрудский «котёл» дожил до 8 июля. В этот день в оперативном отчете группы «Центр» прозвучали слова «Бои за Белосток и Минск закончены».
Миномётчик Григорий Остапчук, пробивавшийся из «котла», рассказывал:
«Из 60 человек нашей миномётной роты спаслось довольно много: десять бойцов и младший лейтенант, командир второго взвода, а все остальные, во главе с комбатом, погибли… А мне вот повезло. Рядом со мной падали убитые, а я все бежал, бежал и добежал… Причём тащил на спине трубу миномёта весом в двадцать один килограмм. Это ведь моё оружие, как его бросишь?..»
Успех сражения в Белоруссии привёл немецких командующих в состояние эйфории. 3 июля начальник немецкого генштаба Гальдер записал: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней». Достижение действительно было очень значительным. Естественным следующим ходом немцев стала эксплуатация прорыва. Две танковые группы вытянулись выводком змей в сторону Смоленска. По дороге они отбили ещё один контрудар советских мехкорпусов. Манёвренное сражение под Сенно и Лепелем оказалось кратким, ожесточённым и печальным для Красной Армии. Два мехкорпуса, выскочившие навстречу наступающим, повторили судьбу бившейся о более сильного противника группы Болдина.
Всего в сражении за Белоруссию погибло и попало в плен 341 073 советских солдат и офицеров. Это очень высокие цифры, поражения в битвах на окружение позже редко давали такие тяжёлые результаты. Даже крупные «котлы» вроде Умани или Мелитополя были значительно меньше по масштабам. Мрачный рекорд белорусских «котлов» превзошли, похоже, только Киев и Вязьма. Потери немецкой стороны оказались значительно ниже.
Сомнительное преступление, несомненное наказание
Дмитрий Павлов не видел ни сражения у Лепеля, ни последовавшей за ним Смоленской битвы. Он был арестован 4 июля вместе с группой командиров Западного фронта, включавшей начштаба Климовских и начартиллерии Клыча. Поскольку командующий авиацией фронта застрелился, перед трибуналом предстал командир 9-й авиадивизии Черных. Генералы после непродолжительного следствия были осуждены и расстреляны. Поначалу Павлову и его группе инкриминировали предательство, но в ходе следствия версия о заговоре отпала, и в итоге осталась формулировка «проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками». Сейчас, когда мы в состоянии оценить ситуацию спокойно, имея на руках относительно крупный массив информации, можно сказать: Павлов не заслужил расстрела. Конкретные решения неудачливого комфронта были вполне рациональны на том уровне информированности, который у него имелся. Да, Павлов долгое время игнорировал угрозу со стороны Бреста. Но какие у него имелись основания вообще полагать, что там есть какая-то угроза? Как только разведка открыла действительные силы и намерения противника по трофейным картам, реакция командующего Запфронтом последовала незамедлительно и была совершенно правильной. Решение же на контрудар группой Болдина — вполне классическое.
Даже будь Павлов военным гением, неизбежно приходишь к выводу, что при исходном соотношении сил в полосе ЗапОВО и опоздавшем развёртывании коллапс Западного фронта был попросту неизбежен. Группа армий «Центр» имела больше людей, эти люди были в среднем гораздо лучше подготовлены и как минимум не хуже оснащены, чем солдаты и офицеры Западного фронта. Размазанность сил ЗапОВО в глубину сделала запрограммированное поражение запрограммированным избиением. Но не Павлов несёт ответственность за эту размазанность. Решение на старт мобилизации и развёртывания — не только военное, но и политическое, его не вправе принимать самовольно не только командующий фронтом на месте, но даже начальник Генштаба или нарком обороны. Как ни крути, в руках Джугашвили находился человек, персонально виновный в катастрофическом развитии событий в полосе ЗФ не менее, и даже более Павлова и тем более Клыча, Черных и Климовских. Этим человеком был сам Джугашвили. Однако, как мы знаем, сам себя правитель СССР расстреливать не стал. Павлов пал жертвой скорее эмоциональной реакции, чем трезвого обдумывания ситуации. Заметим, что в дальнейшем высшее политическое руководство СССР охолонуло, и аналогичные истории позже происходили очень редко. Хотя, к примеру, Качанов, командарм-34, успел пасть жертвой неврозов советского руководства после контрудара под Старой Руссой, но позже даже Козлов после катастрофы Крымского фронта в 42-м году относительно тихо и мирно поехал командовать армией, а после, не справившись и с этим, был сослан на Дальний Восток.
Без страха и надежды. Брест
Отдельным сюжетом начала войны стал штурм Брестской крепости. Из-за того, что приказ Павлова на занятие позиций по предвоенным планам пришёл с опозданием, гарнизон крепости узнал о начале войны уже от противника. В крепости оказались скучены части двух дивизий. Основная масса их стрелковых батальонов была выведена заранее, но внутри оставались тысячи людей и множество разнообразной техники. Немцы прекрасно знали, что в крепости находятся части РККА, и обрушили на старые форты мощнейший артиллерийский огонь из всех стволов. Штурмовавшей крепость австрийской пехотной дивизии были приданы батареи реактивных миномётов и осадная артиллерия, включающая сверхтяжёлые 60 см мортиры. Огневой налет 22 июня оказался сокрушительным. Все входы в крепость быстро оказались под огнем. Ловушка захлопнулась, а внутри крепости развернулся филиал Преисподней. Но укрепления Бреста, хоть и строились ещё в XIX веке, оказались достаточно прочны, чтобы внутри многие пережили обстрел.
От артудара досталось даже самим немцам: реактивный снаряд «Небельверфера» случайно ударил точно по штурмовой группе, возившейся с десантной лодкой на берегу Буга. Видимо, это были первые убитые и раненые на Великой Отечественной немцы.
Оправившись от шока, русские под руководством нескольких решительных офицеров начали оказывать бешеное сопротивление. Вместо сбора растерянных пленных входящие в крепость части 45-й пехотной дивизии оказались под ударом выживших. Мало того, в первый день русские блокировали в церкви около семидесяти немецких солдат. Выходы из крепости простреливались, так что пытавшиеся вырваться изнутри отряды оказались быстро избиты, мосты через Буг захвачены и разминированы, но внутри крепости остались подразделения, выбить которые оказалось малореально. Русские не могли организовать единое руководство обороной крепости, поскольку пространство между отдельными укреплениями находилось под огнём, но каждый бункер штурмующие должны были зачищать отдельно. На второй день после серии шквальных обстрелов сдались около двух тысяч солдат, но ещё несколько сот человек продолжали отчаянное сопротивление, и именно они положили начало легенде Брестской крепости. Невозможно осуждать тех, кто, пережив удар молота, обрушенный на крепость в первые и вторые сутки, оказался сломлен и поднял руки вверх, но тем ценнее отвага оставшихся. Внутри почти не было воды, имелось очень мало боеприпасов и продовольствия. Тем не менее оставшиеся солдаты гарнизона не помышляли о сдаче. Немецкий рапорт спокойно передаёт подробности одной из попыток прорваться в цитадель: «Были слышны крики и стоны раненых взрывами русских, но они продолжали стрелять. День прошёл в постоянных ближних боях». В конце концов 26 июня немецкие сапёры подорвали основной очаг сопротивления в цитадели, а 29 числа после серии воздушных ударов, кульминацией которых стал сброс двухтонной бомбы, остатки гарнизона в Восточном форте в основном сдались. Майор Гаврилов, командир Восточного форта, ушёл в катакомбы и вёл свою войну до 20-х чисел июля, когда был захвачен израненным, с револьвером без патронов в руках.
Как можно видеть, история выглядит несколько менее эпично, чем то, как это подавалось в СССР. Организованное сопротивление оказалось сломлено не через месяц, а примерно за неделю, было несколько крупных сдач в плен. Нужно отметить, что в тех условиях подвигом было просто просунуть винтовку в окно и выстрелить. Надежды на спасение не было, люди умирали без воды, а в ответ на выстрел из винтовки в окно прилетал девятикилограммовый «чемодан» тротила. К тому же мы можем точно сказать, что защита Брестской крепости не стала геройством ради геройства: со штурмовавшей крепость дивизии «стесали» более тысячи убитых и раненых, а главное — дивизия до июля оказалась прикована к крепости и не могла, например, встать заслоном на пути пробивающихся из «котлов» западнее Минска. В том, что кто-то ушёл живым через Щару и Зельвянку, огромная заслуга принадлежит в том числе защитникам Брестской крепости.
Сверкая блеском стали. Битва под Дубно
Наиболее серьёзное сопротивление нацистам удалось оказать Юго-Западному военному округу (соответственно, превратившемуся в Юго-Западный фронт). Соотношение сил здесь было наилучшим: ЮЗФ несколько превосходил численно и располагал самыми мощными танковыми войсками, сведёнными в шесть мехкорпусов.
Тем не менее все проблемы, связанные с поздним приведением войск в боевую готовность, относились и к Юго-Западному фронту в полной мере. Немцы владели инициативой удара, что позволяло им выбрать место и время главного сражения, разрыв между тремя стратегическими эшелонами не позволял советским использовать все войска одновременно. Никуда не девалось качественное превосходство противника. В первом эшелоне советские располагали 15 стрелковыми дивизиями на 900 километров фронта. Остальные силы находились на марше, с 18 июня растянувшись по железным дорогам. На практике это означало, что вермахт и здесь мог одновременно задействовать на старте больше сил. Как всегда, лобовое сравнение численности солдат и дивизий не отражает действительного положения дел: если группа армий «Юг» могла быстро употребить в дело практически все свои соединения, то Юго-Западный фронт должен был доставить дивизии издалека: некоторые части находились, например, ещё у Староконстантинова и Ямполя! Однако изобилие механизированных корпусов позволяло надеяться на более результативные контрудары, чем в Белоруссии.
Особенностью украинского театра боевых действий была его изоляция от Белоруссии и Прибалтики крупным районом топких Припятских болот. Фактически болота становились волноломом, делившим фронт надвое.
Командующий фронтом генерал Кирпонос, как и многие командиры, уцелевшие после репрессий 1930-х, сделал очень быструю карьеру. Ещё в 1940 году в Финляндии он командовал всего лишь дивизией. Теперь ему предстояло вести в бой фронт.
Тактическая внезапность удара в наименьшей степени затронула Юго-Западный фронт. Артиллерийский налёт пришёлся в пустоту; с другой стороны, Буг немцы форсировали легко: сопротивление оказывали только пограничники. Уже в первой половине дня 22 июня вермахт начал сталкиваться с упорным сопротивлением стрелковых дивизий, поднятых в ружьё и выдвинувшихся навстречу. Основной удар пришёлся по 5-й армии генерала Потапова в районе Владимир-Волынского. Михаил Иванович Потапов, ветеран Халхин-Гола, был, вероятно, лучшим командиром армии из генералов 1941 года. На начало войны он отреагировал быстро и уверенно. К захваченному немцами плацдарму за Бугом выдвинулись компактно построенные стрелковые дивизии. Несмотря на катастрофическую нехватку сил, Потапов действовал активно. Его пехоте удалось даже оттеснить немцев на несколько километров от отвоеванного уже было Владимир-Волынского. Но против двух вышедших навстречу немцам стрелковых дивизий действовали шесть немецких, в том числе две танковых. Заметим, что популярная теория о соотношении 3:1, уравнивающем шансы между наступающими и обороняющимися войсками, касается уровня взводов и рот и неприменима к армиям, маневрирующим на больших пространствах. Превосходство Вермахта 3:1 и танки должны были сделать сражение яростным, но очень коротким. 22 июня дивизии Потапова сделали всё что могли (в немецких документах встречается даже оборот «локальные неудачи»), но их силы должны были быстро иссякнуть.
Тем временем на противоположной стороне Львовского выступа русские ухитрились нанести локальный удар, в результате которого пограничники и стрелки вторглись на территорию Румынии на несколько километров. Случай вовсе уникальный, сопровождавшийся локальными приступами паники у немецких военных. В первые же сутки оказалось, что немцы — противник грозный, но все же не терминаторы.
Успешным оборонительное сражение фронта все же не стало. На фронте армии Потапова немцы постоянно вводили в бой свежие части, и линия защиты у Владимир-Волынского постепенно разваливалась. На второй день войны стрелковые дивизии в этом районе оказались затоптаны уже пятикратно превосходящей массой немецких войск. В этот момент на прорывающиеся панцердивизии посыпались контрудары из глубины со стороны подходящих мехкорпусов. Советские, как и везде, действовали «чистыми» танками: пехота отстала, а артиллерия также не могла на сельскохозяйственных тракторах добраться до поля боя вовремя. Тем не менее встреча с массой танков задержала развитие немецкого прорыва.
В это время бои кипели уже по всей линии ЮЗФ. Командиры стрелковых подразделений подминали под себя начальников мехкорпусов, чтобы подпереть свои скромные оборонительные порядки. С одной стороны, их можно понять: удар крупных сил немцев заставил фронт трещать, и катастрофическим положение армий Кирпоноса не было только на фоне полного развала обороны у Павлова и Кузнецова на севере. На практике это значило, что в ударах по основанию немецких прорывов будет участвовать намного меньше сил, чем должно бы. В качестве кадрового усиления на Юго-Западный фронт был направлен Жуков, который тут же принялся отнимать у общевойсковых командиров танки, чтобы получить средство для манёвренной войны. Решение отправить Жукова на фронт производит двоякое впечатление. С одной стороны, начальник Генштаба в принципе не должен ехать в качестве полевого командира в войска; с другой, особенности характера Георгия Константиновича были таковы, что именно полевое руководство на месте и являлось его стихией. Появление Жукова оказалось замечено противником: вскоре в дневнике Гальдера (начальник немецкого генштаба сухопутных войск) появляется запись «У противника отмечается твёрдое энергичное руководство». Одним из проявлений этой твёрдости стало быстрое изъятие мехчастей из рук пехотных генералов, использовавших танковые войска мелкими группами для поддержки стрелков и употребление бронетехники массами для контратак. В результате немцы оказались вынуждены вместо глубокого прорыва рубиться с русскими танкистами. Немецкие авангарды прорвались в Дубно, но западнее этого города с севера и юга их атаковали стальные лавины, состоящие из всего, что русские могли послать в бой — от монструозных Т-35 до современных «тридцатьчетверок». В результате главная маневренная сила немцев, 1-я танковая группа, оказалась стреножена, ведя бой на три стороны света и имея в тылу окружённые у границы дивизии Потапова, энергично пробивавшиеся из мешков.
Если мехкорпуса не позволили немцам устроить эффектный рейд по тылам, то слабосильная пехота южнее оказалась в тяжком кризисе. На сей раз ударам подверглась 6-я армия Ивана Музыченко. Музыченко оказался «хозяйственным» пехотным командиром, притянув к себе части мехкорпуса Власова, и тем избежав немедленного разгрома; но его положение оставалось предельно неустойчивым. Правда, отбивались русские своеобычно свирепо, вплоть до того, что на четвёртый день войны одна из немецких пехотных дивизий уже была выведена с фронта для пополнения. Прорыва у немцев на сей раз не получилось, и русские смогли сосредоточиться на сражении вокруг вбитого в Дубно танкового клина. Организаторов контрударов 1941-го часто обвиняют в непродуманности этих атак; в том, что они наносились прежде, чем сосредоточатся все войска, без достаточной разведки. Но противник не собирался давать время на правильную организацию контрудара. Не имея времени дождаться, когда подтянутся мотострелки и артиллерия, русские атаковали тем, что было под рукою. К тому же пехота и артиллерия могли вовсе не прийти: в воздухе господствовала немецкая авиация. Танки оставались для неё относительно трудной целью, но грузовики на марше — это совсем другое дело.
Как бы то ни было, контрудары с севера и юга по клину 1-й танковой продолжались по разным направлениям. Русским на какой-то момент даже удалось прорваться на коммуникации немецких авангардов у окраин Дубно. Головная танковая дивизия вермахта оказалась блокирована восточнее и снабжалась по воздуху. Южнее Музыченко не только устоял при помощи танков, но и стабилизировал положение. На севере Потапов оперся флангами на Припятские болота и сумел сделать из своей армии гвоздь в пятке немецких войск южнее. Однако силы мехчастей и пехоты находились на пределе возможностей. Мехкорпуса потеряли массу танков, а запас прочности стрелковых соединений был мал и уже почти полностью вычерпан. Командование фронта постановило искать решение своих проблем в обороне по линии старой границы. В самом конце июня оставляется Львов. 1 июля был нанесён последний контрудар по клину у Дубно, а стрелковые дивизии начали массово сниматься с позиций и уходить к укреплённой «линии Сталина» на восток. Факторы, сыгравшие против РККА на всей линии фронта, сработали и здесь. Характерно, что ключевым противником русской стальной лавины стали не танки противника, а слоноподобные немецкие полевые армии. По существу, мехкорпуса должны были воевать за себя и «за того парня». «Тот парень» чаще всего ехал в эшелоне к фронту и вступал в бой к моменту, когда ему уже приходилось заменять тяжко побитую пехоту. В таких условиях силы танковых корпусов неизбежно должны были рано или поздно иссякнуть. Но ЮЗФ удалось дать неприятелю серьёзный бой. Ценой тяжелейших потерь русские сохранили целостность фронта и не позволили себя разгромить, не дали противнику поймать себя в крупный «котёл» и были готовы дать новое сражение восточнее. Это поражение было перенесено фронтом с достоинством. Интересно, что по итогам битвы под Дубно многочисленные силы ЮЗФ были изъяты Ставкой и переброшены севернее, под Смоленск. Уникальный случай: положение фронта казалось столь стабильным, что можно было извлекать из него резервы для других участков.
Ужасы войны и сопутствующее ожесточение уже начали сказываться на людях.
«Мы прошли мимо расчёта 45-мм противотанковой пушки, — писал танкист Сергей Отрощенков. — Дальше лежала молодая женщина, убитая при немецком налёте, а рядом с ней ползал и кричал ребёнок. Малышу было, наверное, чуть больше года. Куда нам этого пацана девать? Пошли стучать в ближайшие дома. Один, другой, нет никого. Потом нашли старушку, она забрала мальчика. После этого я так возненавидел немцев, что только с недавнего времени слово «немец» перестало вызывать у меня ненависть. Тогда в голове сидело одно: немец — это враг, который должен быть уничтожен! И до конца войны пленных мы без особой нужды не брали. Сегодня моя дочь живёт в Калининградской области, по работе много общается с немцами. Удивляется: — Папа, почему ты все ещё так не любишь их? Как ей объяснить?».
Битва за Дубно не завершилась победой, но в ней уже просматривался некий призрак будущих успехов. Русские сильно отстали от немцев в смысле организации и тактики танковых войск, но агрессивность и решительность, с которой шли в бой механизированные волны, позволяла предположить, что, осознав и освоив свой опыт, танкисты РККА станут страшным противником. Общая линия на создание крупных подвижных соединений оказалась правильной, и Дубно показало, что они могут спасти пехоту от разгрома, а то и добиться значимого реального результата: это подтверждали остановка 1-й танковой группы и нокаут немецкой пехотной дивизии в боях под Львовом. Русские были разбиты, но на сей раз торжество их немецкого противника было ощутимо подпорчено.
Как мы помирали в небе голубом. Воздушная война
Немецкий план воздушного наступления оказался достаточно изощрённым. Немцы опасались, что если авиация начнёт взлетать с рассветом, то советские будут ожидать подходящие самолёты во всеоружии, поскольку артподготовка даст понять, что война уже началась. Поэтому люфтваффе должны были провести атаку, подняв самолеты ещё затемно над германской территорией, и атаковать ровно в 3.15 — одновременно с первыми залпами орудий. Целью ударов стали первоначально базы советских ВВС, затем — объекты сухопутных войск.
Далеко не все авиачасти немцам удалось застать врасплох. Ситуации, когда советские лётчики только растерянно наблюдали, как бомбардировщики утюжат их аэродромы, встречались, но не были правилом. Чаще всего основная масса самолётов успевала взлететь. Однако против них играло сразу множество факторов. В индивидуальном мастерстве они проигрывали немцам, самолеты ВВС КА в среднем уступали неприятельским; но не в такой степени, чтобы за несколько дней полностью уступить небо. Огромной бедой стала успешная предвоенная разведка немцами объектов советских ВВС, а главное — чудовищно плохая инфраструктура аэродромов. Как правило, авиаполк просто не имел, куда перелететь при «засветке» своей взлетно-посадочной полосы: на одном аэродроме теснилось сразу множество самолётов, возможности ремонтников и частей обеспечения были куда ниже, чем у их немецких коллег, а о такой вещи, как, например, бетонные ангары, советские авиаторы и мечтать не могли. Многие аэродромы не имели даже зенитного вооружения — не только орудий, но хотя бы пулемётов. На практике это означало, что немецкие удары по аэродромам оказывались в среднем куда более эффективными, чем могли быть при наличии большого количества хорошо оборудованных аэродромов, ремонтные подразделения не справлялись с потоком требующих починки машин, а немцы могли куда интенсивнее использовать свои ВВС, делая каждым самолётом больше боевых вылетов. К тому же сказалась порочная практика придания авиации отдельными соединениями сухопутным начальникам. В результате авиацией не управляли централизованно, а люфтваффе получили возможность концентрировать силы и выбивать аэродромы один за другим массированными налетами при локальном численном превосходстве. Первая, вторая, третья атаки могли провалиться; но в какой-то момент оказывалось, что советские, только что отбив удар, уже подвергались следующему в момент, когда на аэродроме не имелось готовых к вылету самолётов… А укрыть машины, которые ещё можно было использовать, было негде. Результат был чудовищным. Западный фронт потерял около половины своих самолётов в первые сутки войны — преимущественно на земле. Прибалтийский фронт оказался не настолько дезорганизован, и оттуда даже совершили налёты на Кёнигсберг и Мемель (Клайпеду). Юго-Западный фронт также терял самолёты не столь быстро, как Западный. Но общий итог оказался примерно таким же, как и на Западном фронте: гибель на аэродромах, выбиваемых один за другим. Мало того, вермахт продвигался настолько быстро, что многие аэродромы вскоре оказались под ударом артиллерии, а то и танков неприятеля…
Несмотря на такое катастрофическое положение, ВВС КА активно пытались воздействовать на наступающие немецкие наземные группировки. Более того, на локальных участках им удавалось даже захватывать господство в воздухе и наносить чувствительные удары наземным войскам. Но из-за общей дезорганизации бомбардировка и штурмовка регулярно велись без истребительного прикрытия, что приводило к избиению бомбардировщиков и штурмовиков в воздухе.
Сложно представить, за что могли бы зацепиться советские авиаторы, чтобы наладить хоть сколько-то эффективное противодействие люфтваффе. Противник имел гораздо лучшую в среднем пилотажную и тактическую подготовку, лучшее техническое оснащение, на порядок лучше оборудованные аэродромы; немцы пользовались преимуществом внезапности, имели исчерпывающие разведывательные сведения… Наконец — для полного счастья — советским приходилось терять самолёты, летчиков и аэродромы из-за резкого изменения ситуации на земле. Единственным действительно отрадным обстоятельством стала готовность летчиков действовать даже в таких условиях. Советская пропаганда прожужжала слушателям все уши примерами героизма солдат и офицеров, — в том числе летчиков — но это обстоятельство не может отменить того, что героизм действительно проявлялся, причем отмечался и неприятелем. Например, о первой атаке в стиле Гастелло, когда бомбардировщик протаранил артиллерийскую колонну вермахта, мы знаем из упомянутых выше мемуаров доктора Хаапе, который после этого оперировал покалеченных артиллеристов. Однако мёртвые герои не должны закрывать того обстоятельства, что СССР не смог дать хорошую подготовку своим лётчикам, обеспечить их материальной частью в нужном объёме и назначить адекватное руководство. Путь советских ВВС к финальным успехам оказался ещё более трудным и мучительным, чем у сухопутных войск.
Казус Финляндии
Достаточно спорным моментом является вступление в войну Финляндии. 22 июня эта страна не начинала полномасштабных боевых действий, но на территории Суоми пошло развёртывание для наступления на Мурманск немецких войск; люфтваффе же получили в своё распоряжение финские аэродромы. Немецкий флот начал выполнять боевые задания, базируясь в финских портах. Мобилизация была объявлена ещё 17 июня. 23 июня Молотов потребовал от финских дипломатов чётко определить позицию Финляндии в идущей войне. Не получив внятного ответа, в Кремле приняли решение атаковать, и 25 июня состоялась бомбёжка Хельсинки. Военный эффект этой акции был незначительным, а вот политический резонанс оказался огромен. Результатом этих событий стало объявление войны Финляндией СССР.
Ответственность за «летнюю войну» или «войну-продолжение» чаще всего возлагают на Советский Союз. Здесь мы вынуждены оправдать советское руководство. Действия Финляндии 22–25 июня укладывались в действовавшее на тот момент определение агрессии. Предположение, что «мирные финны» вовсе не собирались участвовать в боевых действиях, нуждается как минимум в объяснении, что же делали на финской территории вооружённые немецкие туристы в количестве двух армейских корпусов, как понимать минирование советских территориальных вод и предоставление люфтваффе финских аэродромов. Согласимся, что любые действия должны иметь некий смысл, и ничего, похожего на нейтралитет, пусть даже и сколь угодно недружественный, в таких действиях усмотреть невозможно. Сложно представить, чтобы вошедшие в Финляндию и начавшие развёртывание на ее территории немецкие войска в случае, если бы советские не бомбили Хельсинки, вдруг развернулись бы и ушли назад в Норвегию и Германию, печально разводя руками. Тем более в условиях начавшейся грандиозной войны в Кремле должны были быть весьма взвинчены, и умозаключение в стиле «Они заряжают пушку! Зачем? А, они будут стрелять!» было более чем естественным, а реакция в виде попыток «подстрелить пушкаря» — полностью предсказуемой. С другой стороны, судя по достаточно вялым поначалу действиям самих финнов, в истеблишменте страны Суоми далеко не было единства по поводу перспектив вступления в войну, и здесь акция 25 июня оказалась доводом в пользу того, чтобы отбросить последние сомнения.
Впрочем, вместе немцы и финны добились меньших успехов, чем где бы то ни было на Советско-Германском фронте. Наступление на Мурманск оказалось вскоре остановлено, атаки в обход Ленинграда и на сам город на Неве после первоначального продвижения и захвата Выборга также остановились. Линия фронта с осени 1941-го до 1944 года почти не смещалась.