Глава 49. Разрушение клетки.
Это был юноша с мертвенно-бледным лицом. Его телосложение было схоже с телосложением большинства подростков пятнадцати-шестнадцати лет: в его фигуре чувствовалась характерная для переходного возраста угловатость, но при этом он не выглядел хилым или слабым.
На нем была короткая белая рубашка без подкладки и широкие коричневые штаны, идеально подходящие ему по длине. На ногах — туфли и носки, все выглядело аккуратно и опрятно. По идее, он должен был выглядеть свежим и полным сил.
Однако он стоял с опущенными плечами и слегка согнутой спиной. Казалось, всё его тело было пропитано необъяснимой, давящей апатией, будто само стремилось свернуться и спрятаться.
Когда он безучастно посмотрел на группу, его веки чуть опустились, а между бровей пролегла складка. От него исходила странная смесь упрямства и гнетущей инертности.
Казалось, он наблюдает за тобой из какого-то неведомого места, но при этом невозможно было понять, что происходит у него в голове.
Он совсем не походил на подростка.
— Так он был в зеркале! — Поняв, что его отражение изменилось, Ся Цяо в ужасе отшатнулся. — Как я теперь вообще смогу смотреться в зеркало?
Он вспомнил, что сказал ему Се Вэнь: хозяин клетки может появиться в любом месте, где может быть человек. Поэтому Ся Цяо тщательно проверил все возможные укрытия, но совершенно упустил из виду отражающие поверхности.
А ведь и правда — в них тоже могли быть люди. Паньгуань мог проникнуть в клетку через зеркало, значит, хозяин клетки тоже мог их использовать, чтобы подглядывать за ними.
Он прижался к Чжоу Сюю и дрожащим от страха голосом прошептал:
— Я до смерти перепугался, такого я совсем не ожидал.
Вэнь Ши нахмурился и холодно произнес:
— А что тут неожиданного? Для труса, который только и умеет, что прятаться, быть отражением — это все, на что он способен.
Эти слова, похоже, задели хозяина клетки за живое.
Раздался вой, и резкий порыв ветра ударил в лицо всем присутствующим. Под напором ветра Вэнь Ши на мгновение закрыл глаза. Когда он вновь их открыл, подросток уже стоял прямо перед ним.
— Кого ты имеешь в виду? — спросил юноша.
В его лице было что-то неестественное: губы двигались не в такт голосу, будто он натянул на себя чужую кожу. Голос же звучал грубо и хрипло, словно он говорил с горсткой песка во рту.
Даже несмотря на то, что у Чжоу Сюя тоже ломался голос, его тембр звучал куда приятнее по сравнению с этим юношей.
Вэнь Ши даже не взглянул на него, словно он не заслуживал его внимания.
— Я имею в виду животное, которое без причины наносит вред окружающим. Это ты? — Вэнь Ши был не в духе, так что говорил он еще резче, чем обычно - его речь была холодной и острой, словно осколки льда.
Подросток уставился на него. Его зрачки сузились в точки, однако он не мог вымолвить ни слова. Если он скажет «нет» — окажется трусом. Если скажет «да» — согласится с тем, что он животное.
Этот вопрос вызывал у него одновременно и стыд, и ярость. Его лицо вытянулось...
Вытянулось в буквальном смысле этого слова — его кожа словно сползла вниз, и вид стал настолько жутким, что Сунь Сыци с остальными закричали от ужаса. Казалось, юноша находил особое удовольствие в том, чтобы запугивать людей, точнее — держать их под контролем. В конце концов он сказал:
Он поправил кожу на лице и резко, с вызовом произнёс:
— Вы здесь только потому, что я вам это позволяю. Захочу — и вас здесь не будет. Это моя территория.
— Ты даже на своей территории прячешься в зеркале? — Ся Цяо был искренне удивлён, но прозвучало это как насмешка.
Подросток резко повернул голову, напугав Чжоу Сюя, который тут же поспешно зажал Ся Цяо рот рукой и прошипел:
Ся Цяо послушно заткнулся, а вот его гэ даже и не подумал.
— Тебе даже духу не хватает показать своё истинное лицо, — голос Вэнь Ши был полон презрения. — «Твоя» территория…
На лице подростка застыло какое-то странное оцепеневшее выражение, как будто эти насмешки его вовсе не задевали. Но в конце концов он был ещё слишком юн. Если бы он и правда был настолько спокоен, он бы не позволил себе зайти так далеко.
— Это моя территория, — снова хрипло произнёс он, но теперь в его голосе прозвучала нотка отчаяния.
— Это резиденция Шэнь, — сказал Вэнь Ши. — Твоя фамилия Шэнь?
— Нет, не Шэнь. Резиденции Шэнь больше нет, — подросток, наконец, потерял терпение и перебил его. — Резиденции Шэнь больше нет. Все сгорело до тла! Сколько раз я должен это повторять? Это моя территория!
Когда он выкрикнул последнюю фразу, его лицо исказилось от ярости, и весь он переменился — исчезла вся его угрюмость и вялость. Словно в кипящее масло плеснули воды, и всё мгновенно взорвалось.
На этот раз это слово прозвучало не из его уст — оно эхом разнеслось по всему дому.
В одно мгновение прозрачная, парящая в воздухе фигура наконец опустилась на землю. Он прочно встал ногами на пол, словно срастаясь с клеткой. Возможно, он хотел доказать, что он — действительно хозяин этого места, поэтому наконец-то решил перестать прятаться. Впервые он появился внутри особняка открыто, без маски.
Именно этого момента и ждал Вэнь Ши.
Он кивнул, но не произнёс ни слова.
По всему дому продолжали разноситься лишь отголоски хриплого голоса подростка — зловещие и удивительно отчетливые.
Когда эхо наконец стихло, в длинном коридоре воцарилась тишина.
И как раз когда подросток начал чувствовать удовлетворение собой, послышался звонкий звонкий девичий голос:
— Это А-Цзюнь? Я слышала А-Цзюня.
Голос звучал пусто и немного глухо. В подобных обстоятельствах этого было достаточно, чтобы у кого угодно волосы встали дыбом. Однако все сразу поняли: это была Шэнь Маньи.
На лице А-Цзюня внезапно промелькнуло тревожное выражение.
— А-Цзюнь, — снова позвала Шэнь Маньи.
Её голос доносился из глубины коридора, приближаясь и эхом отражаясь от стен. Казалось она бежала в их сторону.
— Почему ты не смеёшься? Давай поиграем! Я хочу поиграть с тобой.
— Ты, наконец, готов со мной играть?
Эти фразы звучали вперемешку, сопровождаемые звонким девичьим смехом. Они то приближались, то отдалялись, кружа вокруг А-Цзюня и всех остальных. Все невольно обернулись и посмотрели в ту сторону, откуда доносились звуки.
Там стоял окутанный чёрным туманом Се Вэнь, с крохотной Шэнь Маньи по левую руку и господином Ли по правую. Во тьме они казались безликими силуэтами, уставившимися прямо на них.
Вдруг стало непонятно, принадлежали ли эти слова Шэнь Маньи или же это было отголосками чего-то глубоко спрятанного в подсознании А-Цзюня.
Вскоре к ним присоединился ещё один голос —
мужской, мягкий и учтивый. Мужчина говорил неторопливо, и его слова будто растворялись в звонком смехе Шэнь Маньи.
— А-Цзюнь, ты порой мыслишь слишком узко.
— А-Цзюнь, ну что за привычка — видеть в людях только плохое? Я знаю, ты очень чувствительный, поэтому я не хочу говорить слишком резко.
— А-Цзюнь, джентльмен должен быть благородным и великодушным.
— Ладно, иди переписывай иероглифы.
— А-Цзюнь, я узнаю твой почерк.
Голоса перекликались, заполняя весь дом. И с каждым произнесенным словом три силуэта в конце коридора беззвучно приближались к остальным, словно призраки.
А затем все услышали едва уловимое шуршание, будто нечто со множеством конечностей ползло по полу.
Обернувшись, они поняли, что звук исходил от слипшихся в кучу скрюченных обугленных тел, которые лежали в ванной.
Взволнованный вздох повара, пронзительный оклик дворецкого, робкое приветствие девочек — всё слилось в единый хор.
А-Цзюнь тем временем мрачно хмурился, всё больше выходя из себя. Наконец он зажал руками уши и рявкнул:
Стоило ему это произнести, как многоголосие вдруг резко сменило тон — словно весёлая мелодия исказилась, превратившись в траурный напев. Весёлые выкрики обернулись полными скорби и боли стонами и всхлипываниями.
Среди этих рыданий Шэнь Маньи вплотную подошла к А-Цзюню. Она наклонилась и в упор посмотрела на человека, которого когда-то считала младшим братом, несмотря на то, что он был выше неё ростом. Она тихо спросила его:
— А-Цзюнь, зачем ты запихнул меня в диван?
А-Цзюнь посмотрел на неё сверху вниз и сказал:
— Потому что ты была слишком шумной.
— Ты действительно была ужасно шумной.
— Всё смеялась и смеялась, бегала туда-сюда по дому, твой голос был повсюду. Ты была невыносимо шумной.
— Ты знаешь, какой это был день? Это была годовщина смерти моей матери.
— Ты вообще понимаешь, что такое годовщина смерти?
Взгляд А Цзюня был прикован к лицу Шэнь Маньи. Грубым тоном он продолжил:
— Ты не понимаешь. Ты знаешь только, что бантики — это красиво, что качели — это весело, а если закутаться в старую простыню — можно играть в невесту. Тебе уже шестнадцать — а в голове у тебя только эта чушь.
— Ты понимаешь, что выйди ты из этого дома — и ты бы стала посмешищем? Нет, ты этого тоже не понимаешь. Потому что все в этом доме тебя баловали и жалели. Ты постоянно несла чепуху, но никто тебя не поправлял. Даже господин Ли всегда тебе поддакивал: «Да, именно так».
— Ещё он говорил, что в очках ты выглядишь очень умной, а ты всё равно умудрялась допускать ошибки, даже списывая из книги. Умная… — А-Цзюнь усмехнулся. — У тебя действительно была счастливая жизнь, только потому, что в семье Шэнь ты была старшей дочерью. Любой другой на твоём месте, возможно, даже не дожил бы до двенадцати, не говоря уже о шестнадцати.
Он по-настоящему ненавидел Шэнь Маньи. И семью Шэнь он тоже ненавидел.
Многие говорили ему, что его мать тоже была родом из богатой семьи, тоже когда-то была настоящей барышней, и жила не хуже, чем Шэнь Маньи. И что в итоге? Судьба сыграла с ней злую шутку: отец А-Цзюня умер, а юная барышня в одночасье превратилась в няню и с тех пор жила с сыном в чужом доме, на чужом попечении.
Он никогда не знал, что такое эта так называемая «хорошая жизнь». Только слышал о ней от других — и чем больше узнавал, тем сильнее утверждался в мысли, что небеса несправедливы. Почему одни с рождения купаются в роскоши, а другие вынуждены терпеть презрительные взгляды?
Стоило этим богачам проявить хотя бы каплю доброты — и ему приходилось благодарить их от всей души.
Кто-нибудь обязательно говорил ему: молодой господин Шэнь и барышни относятся к тебе очень хорошо. Маньшэн считает тебя родным братом и совсем не ведёт себя с тобой как с прислугой.
Каждый раз, когда он это слышал, ему хотелось рассмеяться. Это была всего лишь благотворительность, не более. Благородный молодой господин, не испытавший ни боли, ни лишений, наклонившись, снисходительно протягивает пару конфет — неужели это и есть великое милосердие, достойное восхищения?
Просто потому, что наклонившийся - молодой господин? То же самое было и с Шэнь Маньи. Стоило ей превратиться в умственно отсталую — и глупость тут же стали называть «невинной», «милой», «достойной сочувствия».
Она могла снова и снова, год за годом отмечать своё одиннадцатилетие; могла указывать на календарь и твердить, что сейчас 1913-й, что в следующем году тоже будет 1913-й, и через год — снова.
Для Шэнь Маньи время замерло в мире качелей и детских игр.
А для него оно застыло в том году, когда его мать покончила с собой. И он никак не мог с этим смириться.
Поэтому Шэнь Маньи его по-настоящему раздражала.
Одним своим существованием она напоминала ему, что его мать повесилась в своей комнате 19 мая 1913 года, из-за крошечной ошибки, которую допустила.
Периодически его посещала одна и та же мысль: если кому-то в доме Шэнь было суждено умереть 19 мая 1913 года, почему это не могла быть Шэнь Маньи? Она была слабоумной, бесполезной и всё равно не выжила бы вне тепличных условий. Если бы в тот день пламя не потушили вовремя, она бы давно уже сгорела.
Но потом он понял: даже если бы Шэнь Маньи погибла в том пожаре, мать всё равно не осталась бы в живых. Она просто почувствовала бы ещё большую вину — и покончила бы с собой ещё решительнее.
Так что, как ни крути, его мать была обречена. Это судьба.
Небеса и впрямь несправедливы.
Его часто переполняла ярость, но он умел сдерживаться и не показывать эмоции.Тем не менее, господин Ли всё равно придирался к нему по мелочам.
Он говорил, что ему недостаёт великодушия, что он не умеет быть терпимым по отношению к другим. Что он склонен ко всему относиться с пессимизмом, всегда думает о людях худшее и не разбирается в характерах. По сути господин Ли намекал на то, что он мелочен, и судит о других по себе.
В глазах А-Цзюня, для господина Ли всё зависело от того, о ком шла речь. Если бы подобным образом вели себя Шэнь Маньи или Шэнь Маньшэн, господин Ли, скорее всего, только похвалил бы их за осторожность и проницательность.
Значит, снова несправедливость.
Дворецкий был хитрым пройдохой. Его интересовали только счета и деньги. Он часто говорил: «А Цзюню приходится нелегко» и «это твой дом, мы твоя семья», — но в этих словах не было ни капли искренности.
Назвать какое-то место «его домом» — это просто красивые слова. Те, кто так говорил, никогда не считали его своим.
Даже старая повариха была отвратительной. Кроме готовки, она только и делала, что бормотала о суевериях. Говорила, что фотографии крадут души, что нужно зажигать “вечные” лампады, чтобы все были живы и здоровы. И что в итоге? Его мать всё равно умерла молодой.
Тем не менее, старуха отказалась тушить лампады. Она сказала, что будет молиться за его мать, потому что та родилась под несчастливой звездой — пусть ей станет хоть чуть-чуть легче в загробной жизни. Она даже заставляла молиться его вместе с ней.
Пустая показуха, ведь его мать была уже мертва.
Вот почему он по-настоящему ненавидел всех в доме Шэнь. Ни одного дня он не чувствовал себя здесь счастливым — он чувствовал лишь раздражение и удушающую тяжесть.
Натянутая струна внутри него окончательно лопнула в день годовщины смерти матери.
Если уж кого-то и винить за случившееся, то саму Шэнь Маньи, за то, что не вела себя как следует. За то, что именно в тот день ей вздумалось играть с ним, корчить рожицы, бегать по дому и наполнять его своим глупым смехом.
Он хотел, чтобы она замолчала, чтобы вела себя тише, чтобы перестала смеяться. Но не рассчитал силу.
Так уж бывает: запустишь что-то, и остановить это уже невозможно.
Он спрятал Шэнь Маньи, она уже больше никогда не будет шуметь. В конце концов, у этой барышни всегда была переменчивая натура — она и раньше могла запереться в комнате на несколько дней, требовать, чтобы еду оставляли у двери, лишь бы её никто не трогал.
Но он всё равно боялся, что потом ему будет трудно оправдаться. Поэтому он подделал дневник, сделав записи почерком Шэнь Маньшэна, а затем спрятал его.
Сделать это было легко — ведь сначала Шэнь Маньшэн просто копировал его почерк, ради забавы. А потом уже не мог вернуться к своему стилю, даже если бы захотел.
Это, наверное, и есть возмездие.
Всё должно было на этом закончиться. Но господин Ли вмешался и загнал его в угол.
То, что он уже сделал однажды, было достаточно легко повторить.
После этого он подделал ещё одну запись в дневнике.
Он слишком хорошо знал, насколько несправедлив этот мир. Одно и то же дело, совершённое им и Шэнь Маньшэном, имело бы совершенно разные последствия. Глупая сестра и незаметный учитель были ничем в сравнении с молодым господином семьи Шэнь.
Однако вскоре он понял, что по невнимательности допустил ошибку. В записях стоял 1913 год, и он долго этого не замечал.
Вот как. Получается, Шэнь Маньи втянула его в свой мир, в свой 1913-й, и он оказался в ловушке и не смог выбраться.
В тот день его внезапно посетила мысль: до чего же скучна жизнь. Нужно постоянно угождать и подстраиваться; скрываться и прятать правду. Тогда он пробрался в маленькую комнатку, где старуха держала зажигала вечные лампады, заперся и просидел перед ними всю ночь.
Он и сам не знал, почему сидит здесь. Но после долгого созерцания свечей он вдруг почувствовал, что его имя звучит чуждо и нелепо — особенно по соседству с именем молодого господина Шэнь Маньшэна. Оно как будто не вписывалось, не имело права находиться среди имен членов семьи Шэнь.
Он хотел стереть своё имя с таблички, но вдруг случайно опрокинул лампаду.
А может, это было не совсем случайно. Он просто не мог больше так жить, и смерть казалась единственным избавлением.
Когда его кожа и плоть начали обугливаться и сморщиваться, он внезапно вспомнил широко раскрытые глаза Шэнь Маньи перед смертью. В них застыли обида, боль, и немой вопрос. Она смотрела на него не мигая.
Её рот был приоткрыт, но она не могла издать ни звука.
Он знал, что она хотела сказать.
На самом деле, когда пламя охватило его кожу, ему было тоже очень больно — даже больнее, чем когда ломается шея. Это была не мгновенная смерть, а затянувшаяся агония, из которой невозможно было вырваться.
Он подумал: В конце концов, я всё-таки хорошо относился к Шэнь Маньи.
— Смотри, — сказал А-Цзюнь стоявшей перед ним девочке. — Я заставил всех остаться и составить тебе компанию. Мы теперь такие же, как ты — застыли в том году и больше не можем ни вырасти, ни состариться.
Пока он говорил, с него слезла бледная, мертвая кожа и словно свободная одежда соскользнула на пол, обнажив под собой застывшее, обугленное тело.
Глаза Шэнь Маньи расширились. Как и в момент своей смерти, она неотрывно смотрела на него — то ли от горя, то ли от обиды, а может, просто не веря в происходящее.
Потом её взгляд медленно скользнул по сторонам и ненадолго остановился на господине Ли и куче обугленных тел.
Она была в замешательстве, в голове у неё была каша, и только сейчас она начала осознавать, кем были эти люди.
Мокрым, покрытым мхом чудовищем был наставник, который учил её читать, следил за ее учебой, говорил ей не волноваться и не спешить повзрослеть.
Неотличимая обгоревшая куча сухих веток — это была бабушка, которая завязывала ей нагрудный платочек, готовила еду и кормила её. Это был дворецкий, который в носил её на плечах, когда она была маленькой, а позже наказывал не бегать и остерегаться плохих людей. Это были две её младшие сестры, которые как утята всюду следовали за ней по пятам, играли с ней в прятки и позволяли наряжать себя.
Шэнь Маньи застыла в оцепенении. Затем по её щекам потекли кровавые слёзы, она сжала кулаки и закричала.
Зеркала в коридоре начали одно за другим взрываться, и осколки стекол разлетались по воздуху.
Её крик и истерика запустили цепную реакцию. Господин Ли, дворецкий, повариха, Шэнь Маньшу, Шэнь Маньшань… Из каждого из них начала вырываться густая черная дымка.
Будто плотина, которая долгое время сдерживала воду, внезапно открыла все шлюзы и их накопленные обиды хлынули наружу бурным потоком.
Все присутствующие в испуге закричали, а потом их полностью поглотила густая, безбрежная тьма.
Даже Да Дун, до этого пребывавший в оцепенении, резко очнулся от боли.
Прикосновение черной дымки, исходящей всего от одного человека, уже ощущалось так, будто по коже скользили острые лезвия, оставляя десятки мелких порезов. А теперь, когда собралось столько людей… — !
Они словно оказались погребены заживо под лавиной клинков.
А-Цзюнь даже не пытался остановить их, ведь он был сильнейшим хозяином клетки. Да, здесь были Шэнь Маньи и господин Ли, но все обитатели клетки в конечном счёте подчинялись ему.
Например, даже сейчас, сколько бы ярости, злости и обиды они ни испытывали, они всё равно не могли навредить ему. Все их атаки были направлены на чужаков. С каждой минутой, по мере того как члены семьи Шэнь всё больше теряли рассудок, обороняться от них становилось всё труднее.
Чжоу Сюй съёжился в темноте — настолько густой, что он не видел даже своей вытянутой руки. Хотя, вероятно, он уже и руку-то вытянуть не мог; он начинал подозревать, что на его теле не осталось ни клочка неповреженной плоти. Казалось, его вот-вот изрежут на куски.
Окутанный чёрной дымкой, он закричал:
Он надеялся, что Да Дун сумеет вновь пробудить в себе свою скрытую силу и еще раз призовет хотя бы бледное подобие Златокрылого Дапэна, как в прошлый раз.
Вдали мелькнуло слабое золотое свечение, словно пламя свечи на ветру, и тут же погасло.
— Я не могу! — голос Да Дуна звучал так, будто он был совсем рядом, и в то же время между ними свистел ураган. — Я не могу вызвать Дапэна! Нужно сначала избавиться от черной дымки!
— Так избавься от нее, твою мать!!! — заорал Чжоу Сюй, окончательно теряя самообладание.
Голос Да Дуна стал ещё мрачнее:
— Она исходит сразу от нескольких людей. Придётся устранить её целиком. Ты понимаешь, что это значит?
Чжоу Сюй предпочёл бы не понимать, но Да Дун продолжил:
— В поместье Шэнь восемь человек, включая хозяина клетки. Это всё равно что одновременно разрушить восемь клеток.
Да Дун никогда прежде не сталкивался с подобным, и Чжоу Сюя охватило отчаяние.
Для некоторых паньгуаней освобождение даже одного человека от обиды было невероятно трудной задачей, а здесь предстояло справиться сразу с восемью. Если что-то шло не так и не удавалось развеять всё до конца, это могло тяжело отразиться на самом паньгуане. Он терял способность разрушать клетки, и его имя в конце концов оказывалось вычеркнутым из регистра.
— Ты можешь хотя бы заставить их прекратить нападать на нас?! — взвыл Чжоу Сюй в панике. Вдруг его осенило, и он выпалил: — Ты ведь сумел привязать свою нить к Шэнь Маньи?! Сделай то же самое с ними! Пусть они станут марионетками! Перетяни их на нашу сторону!
Да Дун тоже начал срываться из-за него:
— Она тогда не сходила с ума! Я тогда просто символически привязал к ней нить — конечно все получилось! А теперь, когда она в таком состоянии, чтобы держать её под контролем, мне понадобилось бы столько же сил, сколько я трачу на Дапэна! Если бы я мог управлять двумя одновременно, бегал бы я до сих пор у кого-то на побегушках?!
Они не видели друг друга. Под гнётом приносимых чёрным туманом боли и страданий, их спор превратился в короткий взрыв эмоциональной разрядки.
Но уже через мгновение их накрыла ещё более неистовая волна обиды, которая словно резала насквозь плоть и дробила кости. Наконец, они не выдержали и начали кричать от боли.
И в тот момент, когда их крики прорвались наружу, они услышали, как мимо них ползёт нечто огромное. Змей Вэнь Ши, Тэншэ, прорвал чёрный туман и пронесясь сквозь него, оставляя за собой запах пламени и металлический грохот огромных ржавых цепей. Под громкий свист ветра, змея свернулась кольцом посреди чёрного тумана.
В том месте, где она пронеслась, воздух завертелся воронкой, словно устремившийся в небо смерч. Чжоу Сюй с остальными оказались в самом центре этой воронки, и это спасло их от дальнейших увечий.
Все пошатываясь сбились в кучу внутри вихря, но расслабиться никто не осмеливался.
Потому что чёрная дымка могла просочиться даже сквозь малейшую щель. Она вилась вокруг Тэншэ, пытаясь пытаясь проскользнуть между его кольцами.
Пока Тэншэ защищал их, Чжоу Сюй заметил во тьме за пределами вихря серебряную вспышку. Она пронеслась, рассекая густую тьму словно лезвие.
Однако он очень быстро понял, что это было не лезвие. Это была нить кукловода!
Она со свистом пронеслась по воздуху и многократно обвилась вокруг цели.
Вслед за этим послышался металлический лязг: из нити вырвалась искрящаяся цепь, и словно лиана, быстро оплела фигуру.
В тот же миг в чёрном тумане образовался широкий проём. Скованный цепями силуэт наконец приобрел очертания человеческой фигуры— это была Шэнь Маньи. Другой конец нити крепко сжимал в руках Вэнь Ши.
— Что происходит? — завопил Сунь Сыци.
Ошеломлённо уставившись на Вэнь Ши, Да Дун с Чжоу Сюем хором ответили:
Так называли цепи, оплетающие марионеток. Их применяли для подавления боевых кукол, чтобы те не вышли из-под контроля хозяина. Как только замок защёлкивался, кукловод получал власть даже над обезумевшими до крайности созданиями.
Это было именно тем, о чём только что говорил Да Дун, — тем, что лежало за пределами его возможностей.
Само собой, Вэнь Ши был сильнее него, так что Да Дун не особо удивился, что у него это получилось. Чжоу Сюй с облегчением выдохнул, но выражение лица Да Дуна не изменилось:
— Даже если он может управлять одной куклой — что толку? Осталось ещё семь!
У Чжоу Сюя перехватило дыхание.
— Не сможет! — оборвал его Да Дун. — Подумай сам: сколько боевых марионеток может одновременно контролировать Ялинь-гэ?
— Шесть… — потрясённо пробормотал Чжоу Сюй. — Подожди… Значит всё равно на две меньше, чем у нас здесь?!
Он тут же осознал ещё кое-что:
— Но это если мы говорим про стабильный контроль. А те боевые марионетки могли ещё и в людей превращаться, и они были куда более неуправляемыми, чем эти. Тут нечего сравнивать.
— Верно. Так что Ялинь-гэ точно бы с этим справился. А вот остальные? — озвучив свой риторический вопрос, Да Дун горько выдохнул. В этом вздохе звучали и усталость, и горькая усмешка. — Хватит мечтать.
Тем не менее, он не собирался сидеть сложа руки в ожидании смерти. Воспользовавшись моментом, Да Дун метнул свою нить, и в созданном Тэншэ вихре материализовался Златокрылый Дапэн.
Расправив крылья, он расширил безопасную для группы зону.
В тот же миг снова раздался знакомый свист.
Чжоу Сюй заметил серебристую нить. На этот раз она резко метнулась в другом направлении!
— Да Дун, Да Дун, смотри… — он поспешно подтолкнул его локтем.
— Вот чёрт, это уже вторая, — пробормотал Чжоу Сюй.
— Неправда. Это уже третья, — поправил его Да Дун и указал на гигантского чёрного питона. — Он уже контролирует троих…
Но Вэнь Ши на этом не остановился. Он выпустил ещё одну кукольную нить. Цепи с лязгом оплели следующую фигуру — дворецкого.
Когда он, наконец, взял под контроль те вышитые туфли, заставив проявиться под цепями силуэт женщины, Да Дун с Чжоу Сюем уже окончательно потеряли дар речи.
Они ошеломленно смотрели на пальцы Вэнь Ши. Перекрещенные белые хлопковые нити были натянуты до предела, их концы тянулись к скованным цепями куклам.
Спустя некоторое время до них дошло — этот человек действительно сумел взять под контроль всех, кто находился в клетке…
— Как это вообще возможно?.. — Чжоу Сюй начал терять рассудок.
— Семь… твою мать … — Да Дун был не в лучшем состоянии.
Он вдруг понял, что снова недооценил старшего ученика семьи Шэнь. Вероятно, даже его шифу не смог бы одновременно удерживать под контролем семь обезумевших, выплескивающих накопленную боль, кукол.
Ведь их было семь, ни больше, ни меньше .
Прежде чем он успел переварить эту мысль, произошло нечто ещё более невероятное —
Вэнь Ши резко согнул пальцы, и все семь марионеток одновременно пришли в движение. Шэнь Маньи, господин Ли и все остальные словно настоящие куклы внезапно увеличились в размерах, развернулись и окружили единственного, кого Вэнь Ши еще не взял под контроль — А-Цзюня.
В ту же секунду чёрный туман с новой силой вырвался наружу, словно плотина дала трещину, но на этот раз он уже не причинял вреда группе. Вместо этого всё хлынуло на А-Цзюня, полностью поглотив его.
Шок Да Дуна сменился замешательством. Он думал, что максимум, на что способен Вэнь Ши — это временно удержать семь кукол на месте. Но оказалось, что он пошёл дальше —
Вэнь Ши не просто стабилизировал их. Он действительно управлял ими. Всеми семью сразу…
Теперь сам хозяин клетки закричал от боли.
А-Цзюнь и представить не мог, что всего за один миг всё на его территории может так кардинально измениться. Все, кому он позволял здесь существовать, неожиданно превратились в чужаков, обративших против него свой гнев.
Раньше, какими бы озлобленными, сломленными и отчаявшимися они ни были, они не могли причинить ему вреда. Хоть им и хотелось плакать, кричать и выплеснуть свои эмоции — всё было бесполезно, они не могли задеть его.
Но сейчас он действительно почувствовал боль.
Это была резкая, нестерпимая агония, куда более мучительная, чем сжегшее его заживо пламя. Казалось, будто бесчисленные ржавые тупые пилы раздирают его кожу медленными, безжалостными движениями.
Мука была настолько невыносимой, что даже его рассудок начинал сдавать под ее натиском.
В его ушах зазвучали бесчисленные голоса. Одни принадлежали живым, другие — мёртвым. Одни звучали отчётливо, другие — неразборчиво. Одни смеялись, другие рыдали. Голосов было слишком много, и раньше он их никогда не замечал.
Неожиданно боль показалась ему не такой уж ужасной. Это было похоже на уплату старых долгов. Когда всё закончится, он сможет освободиться, полностью и навсегда.
Он даже начал надеяться, что они будут выплескивать свои чувства еще яростнее, кричать ещё громче, рыдать еще пронзительнее. Тогда он сможет наконец поскорее покинуть этот мир.
Он и сам не понимал, что с ним происходит, однако начинал подозревать, что в одном господин Ли всё-таки был прав: он действительно не разбирался в людях. Ведь он даже самого себя понять не мог.
Пока А-Цзюнь стоял в густом чёрном тумане, погружённый в мысли о собственной жизни, тьму внезапно прорезал равнодушный голос и вонзился прямо ему в уши:
У него кольнуло в груди, и он машинально ответил:
Голос не произнес больше ни слова, но А-Цзюнь все равно начал паниковать.
— Нет! О чем мне жалеть?! Всё произошло так, как должно было произойти!
Шэнь Маньи его раздражала, мешала ему, и в конце концов довела его до того, что ему пришлось что-то предпринять, чтобы она хоть немного затихла.
Шэнь Маньшэн вроде бы относился к нему по-доброму, но это была лишь показуха. Иначе зачем было подделывать его почерк? На самом деле Шэнь Маньшэн просто насмехался над ним.
А господин Ли никогда не бывал справедлив. Он всегда указывал А-Цзюню на его недостатки, словно тот был чем-то хуже остальных только потому, что не был «молодым господином». Его судьба была предрешена.
Дворецкий, повариха и две маленькие девочки, по сути, не сделали ничего плохого, но когда вспыхнул пожар, он даже себя уже не хотел спасать — что и говорить об остальных. Им просто не повезло оказаться в тот момент дома. Такова судьба.
Даже его собственная мать, воспитывавшая чужих детей как родных, оказалась совершенно безвольной. Из-за какой-то мелочи она покончила с собой, оставив его жить за чужой счёт. Так что и это было заслуженно.
Он презирал этих людей. У него были причины ненавидеть каждого члена семьи Шэнь.
Но даже несмотря на то, что его ненависть была оправданной, он вёл себя так, будто кто-то задел его за живое. Он всё повторял:
— Я не жалею. Не жалею!
— Даже если бы все повторилось, я бы поступил так же!
Он ненадолго замолчал, а затем добавил:
— Нет… если бы всё можно было переиграть, я бы просто никогда не появился в семье Шэнь.
Эти слова прозвучали твёрдо и отчётливо. Они эхом прокатились по разрушенному коридору. Крики, рыдания и стоны внезапно смолкли, и в коридоре надолго воцарилась тишина.
Терзавшая его тело острая боль внезапно исчезла. А-Цзюнь в изумлении поднял голову.
Шэнь Маньи и остальные больше не плакали. Чёрный туман по-прежнему бурлил вокруг них, но больше не нападал на него.
Они просто молча смотрели на А-Цзюня. Сначала на их лицах читалась ненависть, затем печаль, и наконец — спокойствие. Неожиданно в их взглядах появилась равнодушная отстраненность, словно он был для них совершенно чужим человеком.
А-Цзюню вдруг стало не по себе. Он бы предпочёл, чтобы они продолжали атаковать его, как раньше. А вот их нынешнее поведение вызывало ощущение неопределённости, словно у него в горле застряла рыбья кость.
Будто он собрался вернуть им всё, что задолжал и уже протянул руку — а они вдруг передумали и отказались брать.
Возможно, вокруг стало слишком тихо, потому что А-Цзюнь вдруг вспомнил, как давным-давно Шэнь Маньшэн сказал ему:
— Цзюнь-гэ, если тебя что-то тревожит, не держи всё в себе. Это нормально, когда в семье ссорятся.
А-Цзюнь никогда ни с кем из них не ругался. А теперь ругаться стало не с кем.
Он увидел, как Шэнь Маньи вытерла глаза и внезапно развернулась. Казалось, обвивавшие её тело цепи больше её не сдерживали — по крайней мере, идти ей было легко.
Повернувшись спиной к А-Цзюню, она подошла к Вэнь Ши и, задрав голову, сказала:
— Гэгэ, я хочу уйти.
Вэнь Ши немного опешил от того, как она его назвала, но через мгновение кивнул и тихо ответил:
Затем он протянул руку и коснулся середины её лба.
В тот же миг весь окружавший её чёрный туман перешёл к нему. Из зловещей угрозы он превратился в бурное подземное течение, а потом и вовсе успокоился, капля за каплей растворяясь в теле Вэнь Ши.
— Во что я превращусь? — тихо и неуверенно спросила Шэнь Маньи, когда её фигура начала становиться прозрачной.
— Я стану бабочкой? — спросила она снова, словно всё ещё была той наивной, любившей пофантазировать девочкой. — Вот такой?
Она опустила голову и потянула за бант на плече.
Когда чёрный туман окончательно рассеялся, её тело стало чистым, а следы гниения исчезли. Её платье стало ярко-жёлтым, словно только что распустившийся во дворе цветок.
Вэнь Ши поджал губы. Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил:
Этот ответ её немного обрадовал. Подхватив подол своего красивого платья, она улыбнулась Вэнь Ши, затем помахала рукой Се Вэню…
Она попрощалась с двумя людьми, к которым больше всего привязалась. И пока её фигура постепенно исчезала, она ни разу не обернулась.
Затем — две младшие дочери Шэнь.
А-Цзюнь в оцепенении наблюдал, как те, с кем он когда-то жил под одной крышей, один за другим отворачивались от него, подходили к Вэнь Ши и, ни разу не оглянувшись назад, медленно исчезали.
Даже его родная мать не сказала ему ни слова. Она лишь долго смотрела на него покрасневшими от слез глазами, затем глубоко вздохнула и тоже ушла.
Неожиданно последним оказался господин Ли.
Казалось, он хотел что-то сказать А-Цзюню, но после долгих колебаний лишь покачал головой. Прижимая к груди маленькую медную шкатулку, он, как и остальные, повернулся к нему спиной и направился к Вэнь Ши.
Цепи с грохотом упали с его тела на пол, а черный туман стал понемногу втягиваться в руки Вэнь Ши. Наконец его длинный халат высох и стал небесно-голубым, а мох и гниль исчезли. К нему вернулся прежний облик стройного, утонченного молодого человека.
Сначала А-Цзюнь подумал, что господин Ли как и все остальные, исчезнет, не произнеся ни слова. Но тот неожиданно обернулся.
Он взглянул на А-Цзюня издалека и на мгновение замер, словно у него на языке вертелось что-то недосказанное. И только в самый последний момент он задал ему вопрос:
— Ты знаешь, почему молодой мастер Маньшэн начал подделывать твой почерк?
А-Цзюнь нахмурился. Он не понимал, почему господин Ли вдруг заговорил об этом.
— Потому что я позже остальных начал учиться читать и писать, и справлялся хуже всех. Ему просто захотелось посмеяться надо мной.
— Он знал, что ты очень чувствительный и часто сравниваешь себя с другими. Каждый раз, когда ты приносил мне домашнее задание по каллиграфии, ты долго колебался и не хотел его сдавать. Поэтому он специально подстраивался под твой уровень — чтобы ты почувствовал, что у тебя есть товарищ по несчастью, и тебе не было бы так неловко. Так что даже если у меня были какие-то замечания, я должен был обращаться сразу к вам обоим, и со стороны казалось, что ты делаешь заметные успехи.
— Поэтому со временем я перестал пытаться его исправлять, — сказал господин Ли после небольшой паузы. — Это моя ошибка.
Дети часто бывают неуклюжи в своей доброте. Он думал, что раз они ровесники и проводят много времени вместе, то со временем всё как-нибудь утрясется.
А-Цзюнь застыл на месте. Простояв в оцепенении какое-то время, он нахмурился и сказал:
Господин Ли лишь посмотрел на него, но объяснять больше ничего не стал.
Те, кому суждено понять, поймут. А кто не поймёт… значит, судьбой им не было уготовано идти одной дорогой.
После этих слов господин Ли перестал обращать внимание на ошеломленного юношу. Он повернулся к Вэнь Ши и сказал:
— Могу ли я высказать одну, возможно, не совсем скромную просьбу?
— Я хотел бы в последний раз увидеть свой дом.
Он ждал этого «последнего раза» очень много лет.
Вэнь Ши помолчал, затем ответил:
— Я могу помочь тебе задержаться на несколько дней, но когда ты выйдешь отсюда, тебе будет очень тяжело.
— Я понимаю. Но я всё равно хочу ещё раз увидеть свой дом. Пусть это будет моей последней просьбой.
Вэнь Ши тоже кивнул и похлопал по медной шкатулке:
Так, в одно мгновение, огромное поместье семьи Шэнь опустело. В коридоре остался стоять только А-Цзюнь. Он посмотрел на свои руки, на своё тело — и с ужасом обнаружил, что постепенно исчезает; казалось, у него не осталось шанса очиститься.
— Почему я… не такой, как они? — пробормотал он.
Почему его не окутывал чёрный туман? Почему, когда остальные уходили, ему казалось, будто жизнь вытекает из него? Ведь это была его территория, и все они могли находиться здесь только благодаря ему.
— Потому что единственный, кого ты не можешь отпустить, — это ты сам, — сказал Вэнь Ши.
У всех были неисполненные желания. У всех были привязанности, удерживающие их в этом мире. У всех было что-то, с чем они не могли расстаться. У всех, кроме А-Цзюня. Он задержался здесь только ради самого себя.
Он не хотел уходить — и поэтому остался. А почувствовав лёгкое сожаление, затянул за собой и всех остальных.
Наверное, когда-то он надеялся, что эти люди смогут простить его. Но он так и не извинился и лишь подумал: я выделил вам уголок в своём мире - так же, как я когда-то жил в вашем доме. Этого должно быть достаточно.
В результате, когда они без колебаний ушли, его существование лишилось смысла. Пройдя этот долгий, запутанный путь, он понял: это не они его удерживали. Это он сам не мог их отпустить.
Он уничтожил их, чтобы освободиться. Но освобождения, в конце концов, он так и не получил.
По его обожженному телу медленно пошли трещины, и весь особняк начал сотрясаться.
Сохраняя небольшую дистанцию, Вэнь Ши протянул к нему руку. Нити разной длины свисали с его пальцев, словно непостижимые узы, которыми связаны люди.
А-Цзюнь почувствовал, как что невидимое давит ему на голову, словно из его тела что-то вытягивают — точнее, из его души и из самой клетки.
Это был какой-то осколок — чистый, безупречный, с лёгким ароматом белой сливы.
От резкой боли А-Цзюнь схватился за голову и зажмурился. Его тело становилось всё легче и легче, и он вдруг спросил:
— Не знаю, — прозвучал у него в ушах ответ Вэнь Ши. — Но это уже не имеет к тебе никакого отношения.
В любом случае, всё это — лишь отголоски прошлого, старые друзья, с которыми больше не суждено встретиться в этом мире.
С этими словами Вэнь Ши толкнул ладонью воздух. Обугленное тело А-Цзюня рассыпалось в пепел и прах, и под его пальцами клетка начала рушиться. Старинная мебель в особняке, разбросанные по полу обломки, холодный лунный свет — всё исчезло в слепящем белом свете.
Утраченный фрагмент души вернулся в тело Вэнь Ши через центр лба. Он был леденяще холодным.
Вэнь Ши опустил голову; в у него голове загудело, и мир перед глазами померк. Он инстинктивно сделал шаг назад и почувствовал, как чьи-то руки поддержали его.
В тот миг, когда клетка рассыпалась, Вэнь Ши от нестерпимой боли в голове опустился на одно колено. В холодном поту он почувствовал, как чья-то рука коснулась его лба, затем у него в ушах прозвучал тихий, неясный голос:
— Не сжимай так сильно пальцы. Пойдём домой.