How did I get here?
В сказочном сне не забываем о пробуждении.
Современное искусство и сказка снова работают сообща – почему? Ответить на этот вопрос можно, обратившись к недавней истории. Еще лет шесть-семь назад одна партия художников, критиков и кураторов представляла себя прогрессистской, ратовала за демифологизацию и рационализацию всего и вся. В основном это были деятели левых или леволиберальных взглядов. Другая часть сообщества выступала с позиций религии, эзотерики или утонченного вкуса. У этой публики в ходу был как дендизм, так и духовность. Для первых сказки и мифы были тем, что необходимо преодолеть, вторые считали их вульгарным выражением или даже вырождением истинного знания. (Рядом бегали веселые хулиганы, которые просто ради смеха игрались с мифами популярной культуры.) Но этой иерархии суждено было пасть.
Общий фон 2010-х – массовизация культурной сферы. Множество людей получило к ней непосредственный доступ. Приходить на выставку или в кинотеатр, покупать книгу стало необязательным, многое оказалось доступно онлайн. Также появилась возможность публично прокомментировать художественную работу, фильм, спектакль. Сложно переоценить отдельное высказывание в соцсети или посещение одним человеком выставки, но когда речь идет о сотнях тысяч, ситуация радикальным образом меняется.
Для разросшейся за 1990-е и 2000-е годы прослойки экспертов по культуре такая демократическая, или популистская – смотря в какой системе координат оценивать, – революция была гибельной. Аудитория перестала нуждаться в советчиках и тем более учителях. Последним пришлось болезненно переосмысливать свою роль в процессе культурной дистрибуции, да и просто искать новую работу. Падение экспертной оценки сопровождалось потерей авторитета двух партий, описанных вначале (шутники же особо не пострадали). Обе позиции были высоколобыми и антидемократическими. Потом пришли люди, близкие к массам. Они были в курсе популярной культурной продукции, цитировали модные сериалы, продвигали с помощью мемов. Были открыты к изменчивым настроениям потребителей и, если и настаивали на своем, то с кучей реверансов. Критики теперь готовы отвечать на комментарии, общаться с читателями в фейсбуке, ну и писать рецензии размером в 140 знаков – именно такой стандарт задали на сайте «Медуза»[1]. В нулевые подобную позицию принято было осуждать, однако к концу десятых она стала казаться сама собой разумеющейся.
Это перевело искусство в режим ничем не прикрытого мифотворчества, сочинения и трансляции нарративов, полных чудес. Сказка продается даже лучше, чем секс. Стратегии мистификации и парафикции получили настолько широкое распространение, что днем с огнем теперь не сыщешь художника, у которого не было бы альтер эго, собственной фантомной институции или, на худой конец, загадочной истории про запас. Поведенческой моделью стали персонажи комиксов, а миф – главным строительным материалом. За короткий срок процесс зашел так далеко, что даже удивительно, отчего все это буйство художественных проектов, телеграм-каналов, инстаграм-аккаунтов и прочих источников выдумки не обрело еще своего Овидия, Аполлодора или Николая Куна.
Однако не художественная среда была в авангарде происходящего. Окружающий мир трансформировался гораздо стремительнее. Когда в 2016 году все заговорили о fake news, фальшивых новостях, а редакция Оксфордского словаря назвала словом года «постправду», никто не посчитал случившееся удивительным. Всеобщую известность оба понятия получили в момент социально-политической эскалации, хотя предчувствие чего-то подобного витало с начала десятилетия. Но это лишь вершина айсберга. Культурные войны ведутся давно. Классические СМИ в ХХ веке конечно могли раскрутить истерию до масштабов страны, чтобы разобраться с оппонентами, но с приходом интернета ставки повысились. Столкновения перешли на глобальный уровень, враждующие стороны мобилизуют миллионные армии, а укрыться стало негде.
Сегодня культурные войны с обеих сторон идут с применением оружия массовой мифологизации. Ведь когда считаешь, что борешься за правое дело, кажется естественным агитировать до победного конца. А лучшая пропаганда построена на мифологизации не только противника, но и собственно провозглашаемых ценностей. Так действуют все – либералы и консерваторы, борцы за и против тех или иных прав и свобод, активисты и чиновники, бизнесмены и журналисты, оптимисты и скептики в вопросах экологии, интернета и роботизации.
Эпоха повсеместной психологизации тому способствует. Эмоции, равно как вера и шестое чувство, явно в большем почете, чем логические доводы и анализ. Яркий фикшн скрашивает этот пострациональный мир. Вселенная Marvel, «Звездные войны» и «Гарри Поттер» стали новым героическим эпосом. На роль житий святых претендуют биографии ушедших, а иногда вполне здравствующих селебрити. В арт-мире существует своя агиография – «Жизнеописания художников» Кэлвина Томкинса или посмертная канонизация Владислава Мамышева-Монро и Тимура Новикова. Остается понять, является ли интернет современным аналогом готических соборов. Правда, гораздо важнее, что придет на смену нынешним «темным векам». Когда же возникнет, как у Гюго, новое «то», которое убьет «это»? Эти вопросы – скорее на дальнюю перспективу.
Эксперты ушли, все стало позволено. Искусство ринулось в ранее запретные стороны – к зрелищности, колдовству, мифам, которые интересуют публику. Но это был начальный уровень. Теперь в образовавшейся толще художественных мифов происходят качественные изменения. Сюжеты, подходы и язык усложняются. Смутного образа теперь недостаточно, нужен продуманный нарратив с обилием деталей. Искусство адаптировалось к новым условиям и готово с ними работать.
Журнал «Диалог искусств», 2020, №1, с. 30-31
[1] Признан в РФ иностранным агентом и нежелательной организацией.
Блиц: 2010‑е. Политика и искусство. Часть 1 // Spectate, 2020
Наталья Серкова. Напряженный объект: о слепом пятне и свободе метода в искусстве // Художественный журнал, 2020, № 112