Заданы все конфликты
Беседа с Ильмирой Болотян: неопубликованные романы, самый дешевый медиум художника и забвение без дневников.
Ты написала роман «Tuberculum», который не взяли несколько издательств, а также пишешь новый роман и сомневаешься, что он будет опубликован. Правильно я понимаю, что обе книги о сфере современного искусства в сеттинге России 2000–2010-х, со всеми характерными явлениями и процессами, а также знаковыми событиями — и именно их упоминание делает выход обоих романов невозможным в сегодняшних обстоятельствах?
Роман «Tuberculum», по моему мнению, совершенно невинный, поскольку представляет собой вариацию романа воспитания. Действие происходит в начале 2000-х. Героиня — тусовщица, журналистка, посетительница открытий и премьер. Она порхает по Москве, лето проводит в Крыму с растаманами, путешествует по Европе. И вдруг заболевает туберкулезом. Болезнь становится причиной прекращения развлечений и начала размышлений о смысле жизни и смерти, отношениях с людьми и Богом. И вот про это книгу редакторы крупных издательства недавно написали, что не могут издать ее, «хотя она хорошо написана». Далее цитирую: «...в книге много упоминаний геев* (героиня журналистка в арт-тусовке, где каждый второй, как она пишет в книге, нетрадиционной секс[уальной] ориентации*) и наркотиков (она сама часто вспоминает свои поездки в Крым, какие-то тусовки с растаманами, к ней в больницу приходит навестить ее дилер, история которого тоже подробно описана). Эти моменты в книге встречаются часто, их так просто не вырежешь, они там важную сюжетную канву составляют. Если это все убирать — будет совсем другая книга». Другой причиной отказа стало «незначительное кол[ичест]во подписчиков» в соцсетях — это при том, что их у меня на порядок больше, чем у некоторых издаваемых сейчас авторов. Ну и заключение: «Ни одно российское издательство не возьмется сейчас за публикацию». Истинную причину отказа мы узнать не можем (например, геи* в романе упоминаются, но героев таких нет, а издатель видит иначе), но, если верить тому, что содержится в ответе издательств, это реакция на законопроект о запрете пропаганды наркотиков, в том числе в СМИ и интернете, а также об условиях упоминания о них в литературе и кино, принятый еще в июле. Хотя имеется уточнение, согласно которому «не подпадают под пропаганду наркотиков произведения литературы и искусства, в которых наркотические средства, психотропные вещества, их аналоги или прекурсоры, наркосодержащие растения "составляют оправданную жанром неотъемлемую часть художественного замысла"», — издательства не будут разбираться, где что. Легче отказаться от текстов, где есть хоть какое-то упоминание или намек на использование веществ.
Какова история создания «Tuberculum»?
Начальный вариант текста я написала еще в 2003-м, в 22 года. Это был мой первый большой художественный текст, он вошел в шорт-лист независимой литературной премии «Дебют» в номинации «Литература духовного поиска». Отборщиком был сам Валентин Непомнящий, известный пушкинист, доктор филологических наук. Эта сокращенная версия романа вошла в сборник премии, и на нее вышли отзывы (1, 2, 3, 4). В 2024 году я дописала и отредактировала роман. По иронии судьбы, текст, который в начале и середине 2000-х воспринимался как «литература духовного поиска» (на фоне прозы Ирины Денежкиной, Сергея Сакина, Павла Тетерского и других), в середине нынешнего десятилетия рассматривается практически как пропаганда наркотиков, хотя сюжет о том, как человек отказывается от образа жизни, в результате которого чуть не умер. Если сравнить «Tuberculum» с текстами моих сверстников того времени, он и тогда выделялся, так как типичный герой задается вдруг вопросами посерьезнее тех, которые обычно встречались на страницах романов писателей до 25 лет: с кем переспать, что выпить, где достать, кого избить и т.п. Однако этого оказалось не достаточно для 2024 года.
Что касается романа о современном искусстве 2010-х, я пишу его с конца 2021 года. Вот он точно не может быть сейчас опубликован, поскольку писать о 2010-х и не упомянуть, как тогда на ситуацию с Крымом отреагировали разные художники, невозможно. А сделали они это по-разному: от принятия и приветствия до протестных акций. В тексте нет авторского голоса, но есть разные персонажи, которые по-разному откликаются на политические события того времени. Моя задача — писать так, чтобы только читатели знали о предстоящих пандемии и СВО (действие романа заканчивается в 2019 году). Герои, конечно, ни о чем не подозревают, а потому часто выглядят наивными, заблуждающимися, равнодушными, циничными. Местами это сатира, местами — весьма грустная история про то, как люди с благими намерениями устраивают ад себе и окружающим, а в целом роман — об инфантилизме среды. Художественная среда всегда так или иначе отражает крайности общества, из которого вышла (это одна из ее функций), а потому это портрет определенного поколения и периода.
В этом романе отражен опыт твоего обучения в институте «База», упоминаются и осмысляются первые художественные проекты и выставки, взаимоотношения с другими людьми из арт-среды, проводится ревизия тогдашних взглядов на искусство?
Идея возникла где-то в середине 2010-х, после того как я отучилась в «Базе» и «Свободных мастерских» при ММОМА. Эти институции — антагонисты. Совершенно разные по подходам к обучению, отношению к современному искусству и роли художника. И это различие меня тогда почему-то сильно удивило. То, что было немыслимо предъявить на просмотрах в «Базе», можно было запросто показать в «Свободных мастерских». Тогда я впервые выставила свои книги художника, которые, как мне казалось, не входят в жанровый канон современного искусства. Можно было еще отучиться в ИПСИ и Школе Родченко для полной картины, но мне хватило общения с выпускниками этих заведений и их отзывов. Не я первая, кто описывал свои впечатления от учебы в разных институциях современного искусства. Так сделали, насколько я знаю, художники Олег Устинов, Полина Музыка и другие.
Вернулась я к этой идее только в 2019 году во время проекта «Агентство продвижения художников». Суть его была в том, что я год показывала себя в социальных сетях как коуча в области современного искусства и пародировала курсы, которые в то время только начинали открываться. В какой-то момент я объявила, что у меня за небольшую сумму можно брать консультации по любым вопросам, связанным с продвижением художников — ко мне стали обращаться как начинающие авторы, так и те, кто уже занимался искусством некоторое время. Среди них было довольно много девушек и женщин, решивших бросить постоянную работу и полностью посвятить себя искусству. При этом часть из них не владела никаким мастерством, а занималась творчеством в качестве хобби и самовыражения. Я говорила им правду — чем это могло закончиться. Не могу сказать, что моя откровенность кого-то из них остановила. Они шли и идут своим путем. Некоторые написали мне через пару лет: «Ильмира, я отучилась, стала художницей, но почему вы не предупредили, что работы не будут продаваться, даже если меня возьмет галерея, и вообще, что будет так тяжело?» А я предупреждала, но их желание стать художницами было таким сильным, что, думаю, их никто бы не убедил остановиться. И так у меня возникла героиня — собирательный образ из впечатлений от общения с этими девушками и женщинами и от меня самой в моих дневниках, когда я только начинала и пошла путем дауншифтинга. Чтобы показать все среды современного искусства и проблематику, которая мне интересна, я сделала ее фактически юродивой, крайне наивной и даже невежественной. Провела ее через все «круги ада»: там есть и обучение на курсах, и влюбленность в «гения», и участие в феминистских выставках, и токсичные отношения с активистами, и работа на обеспеченных людей. Роман практически дописан, но сейчас завис из-за того, что я временно переключилась на другие дела.
Фактически получается, что ты пишешь в стол?
Да, я пишу — а еще делаю фильм об одном неизвестном советском живописце — в стол. Если не хватит ресурсов на фильм, это тоже будет текст — самый дешевый медиум художника. Делаю, потому что не могу не делать, это так. Не могу сказать, что это какая-то мания. Просто, если идея уже развита, существуют персонажи, заданы все конфликты, не дописать довольно сложно. Сами персонажи вопиют и просят довести дело до финала. Как мы знаем, многие авторы не завершали свои тексты по разным причинам — тем не менее, по ним и сейчас можно снять фильмы, их и сейчас можно рассматривать как цельные вещи. Я чувствую, что, даже если не допишу роман об искусстве 2010-х, уже имеющихся 30 авторских листов (это очень много, на три тома) будет достаточно, чтобы отразить и время, и все те особенности людей обозначенного круга.
В России все довольно быстро меняется. Люди забывают многие вещи. Для меня было удивительно, что некоторые бета-ридеры «Tuberculum» не узнали время, начало 2000-х, хотя у меня там есть довольно тупые маркеры того периода. Например, героиня и ее приятель сбегают из больницы, чтобы посмотреть вышедший в прокат «Властелин колец». Одна девушка подумала, что действие происходит в 2010-е, потому что упомянуты террористки-смертницы. Однако они были в новостях и начала 2000-х. На самом деле, в тексте много маркеров, указывающих на время, но я поняла, что они считываются только теми, кто в то время был примерно моего возраста. Так что, возможно, я доживу до того времени, когда опять все изменится.
А что движет тобой, помимо чувства, что не можешь не писать?
Иногда я думаю: мы так быстро забываем действительно трагические события, неужели забудем и эти дни? Возможно, поэтому я вела дневники и пишу художественные тексты в духе «русреала». Так издатели называют современные реалистические романы, в которых много внимания к неприглядной повседневности, а герои — те самые «маленькие люди». Часто в «русреале», если говорить о настроении, присутствует ощущение безнадежности, невозможности вырваться из замкнутого круга среды и времени. Для меня это еще ностальгия по уходящей натуре. Мой опубликованный роман «Дочь тракториста» (2022) происходит в сеттинге восьмидесятых и девяностых: помню это время хорошо, хотя была ребенком, но, чтобы нигде не наврать, много времени провела в Исторической библиотеке, перечитывая «Пионерскую правду» и «Московский комсомолец».
Вообще с юности я собирала и везде за собой возила, куда бы не переезжала, архивные материалы. Большая их часть (юношеская переписка с подругами и знакомыми, вырезки из газет, мои детские дневники и записи) была затем использована для более достоверного изображения подростковой среды 1990-х. Также важны книги: «Дочь скульптора» Туве Янссон вдохновила на «Дочь тракториста»; «Автоархеология» Владимира Мартынова повлияла на то, чтобы провести аналогичный анализ своего детства; «Система стержневой истины» — текст главы организации, которая была, по сути, сектой, но в то время ее основатель, Владимир Лубенко, был в чести и даже выступал на педагогических конференциях (он разработал некую систему обучения детей рисунку, и нам с подругой в педагогическом колледже разрешили защитить диплом по его системе, хотя это реальная ересь — факт, который показывает как в 1990-е все были заражены эзотерикой).
Последнее время ты активно публикуешь свои дневники — в «Художественном журнале», в собственном телеграм-канале. Что думаешь об этом жанре? Насколько он созвучен моменту? Изменится ли к нему отношение в обозримом будущем?
Сейчас веду переговоры с одним маленьким издательством о публикации части моих дневников, где есть рассказы о современном искусстве. Но продолжу публиковать и в своих соцсетях. Я начала это делать в инстаграме** (можно посмотреть по хештегу #идеальныйдневник) в рамках проекта «Агентство продвижения художников»: находила, на мой взгляд, смешные отрывки, которые показывали мою наивность и невежественность в начале пути, и публиковала для поддержки тех своих подписчиков (чаще подписчиц), кто тоже только планировал стать художником. По их комментариям было понятно, это помогало им отрефлексировать какие-то внутренние загоны, а еще увидеть свои наивные представления об искусстве и среде.
Сам жанр дневника всегда будет актуален, потому что впоследствии дает возможность увидеть большую историю через историю частную. Люди, ведущие дневники, хотят сохранить линию своей жизни непрерывной. И это действительно удается, вот только не всегда приятно для автора. Часто, вместо линии жизни, можно увидеть круги, спирали, топтание на месте или откаты назад. Это лишний повод для разочарования в себе, но это целительно. Как я уже написала, люди многое забывают. Дневник не даст забыть (даже если автор будет что-то скрывать или привирать) не только тому, кто его ведет, но и всем тем, кто будет изучать определенный период времени и его повседневность.
Из истории мы знаем, что дневники могли становиться и поводом для расстрела, и увлекательной книгой, и историческим документом, и архивной справкой для изучения определенных вещей. Вспоминается «Дневник Ивана Глотова, пежемского крестьянина», который в начале ХХ века описывал каждый день — какие именно работы они с женой делали, сколько «измолотили» овса, и сколько «насадили» ржи — бесценный же документ. Недавно Музей «Гараж» издал часть дневников Леонида Талочкина «Завтра — см. вчера». Благодаря этому человеку мы можем, наконец, заниматься не разбором мифов и легенд, а реальными отношениями между разными группами художников и их окружения. А сколько забытых имен и событий принесли эти дневники! Они приближают нас к реальной картине неофициальной среды в Советском Союзе. Ценность дневников определяет и то, что этот жанр, по всей видимости, будет существовать всегда. Однако я перестала вести их регулярно в 2019 году — и теперь тоже ничего не буду помнить.
Наверное, в такой ситуации роль дневников берут на себя твои публичные посты и переписка с близкими людьми?
Думаю, да. Однако кто будет распечатывать или иным образом сохранять нашу электронную переписку? Несколько моих знакомых драматургов уже умерли, и мы с коллегами собрали те материалы о них, что у нас были, и сдали в архив. Из электронной переписки там были только те документы, которые мы когда-то для чего-то распечатали. Это крупицы. Например, приглашения куда-то (распечатала, чтобы было удобнее найти дорогу), комментарии к пьесе (чтобы было проще зачитать студентам) — и все. Остальное похоронено. Даже если будет доступ к почте, ни один архив мира пока не придумал, как это хранить. Дело в том, что архив не сохраняет все подряд, должна быть кураторская работа. Поэтому посты в соцсетях тоже практически никто не сохраняет. Не исключено, что от нашего времени останется довольно мало свидетельств. Именно поэтому я с большим теплом вспоминаю подарок моих коллег из научного отдела «Гаража»: они сделали выборку постов из моего телеграм-канала «Между искусством и театром» и напечатали книгу на мой день рождения. Издателем стал тогдашний руководитель отдела Юрий Юркин, а редактором — куратор Таня Волкова. Если мне однажды придется срочно удалить свой канал, останутся хотя бы эти тексты, написанные до 2019 года.
* Движение ЛГБТ признано в РФ экстремистской организацией и запрещено.
** Компания Meta признана в РФ экстремистской организацией и запрещена.
Интервью с Ильмирой Болотян — о том, как попасть на агентское сопровождение, о глобальном месседже в текстах автора и другом / Флобериум на Дзен, 2023