Письмо LXI. О разнице между благами (ч.1)
После долгих лет вновь встретил я Кларана, моего соученика; я думаю, ты не ждешь от меня добавления "старца", - нет, право же, дух его бодр и могуч в борьбе с телом. Природа поступила несправедливо и дала высокому духу плохое жилище; а может быть, она как раз и хотела показать нам, что самый отважный и блаженный нрав может скрываться под любой оболочкой. Кларан победил все преграды и, не ставя ни во что себя самого, научился и все прочее не ставить ни во что.
<...> Великий человек может выйти из лачуги, а великая прекрасная душа - из безобразного убогого тела. Мне сдается, иных людей природа создала такими, желая показать нам, что добродетель может возникнуть везде. Если бы она сама по себе могла создавать души нагими, то так и делала бы; а теперь она делает еще больше: создает иные из них обремененными телом, но все же прорывающимися сквозь все преграды.
<...> В первый день мы рассуждали вот о чем: как блага могут быть равными, если все они троякого рода? Одни, как считают наши, это первые из благ, такие, как радость, мир, процветание отчизны; вторые из числа благ - те, что становятся явными в несчастье, такие, как выносливость под пыткой и сдержанность в тяжелой болезни. Первых благ мы желаем себе безусловно, вторых - если будет в них нужда. Есть и третий род благ - таких, как пристойная осанка, спокойное и открытое лицо, движения, подобающие человеку разумному.
Как же блага могут быть равными, когда одних следует желать, других - избегать? Если мы хотим уловить их различие, вернемся к изначальному благу и посмотрим, что же это такое. Это душа, которая устремляет взгляд к истине, знает, к чему стремиться, чего бежать, ценит все вещи по их природе, а не по общему мненью о них, проникает во всю вселенную и направляет свое созерцание на все, что в ней творится, которая равно бдительна в мыслях и в поступках, полна величия и деятельна, которую не победить ни бедам, ни удачам, ибо она не поддается ни ласке, ни вражде фортуны и стоит выше всего, что может нам перепасть или выпасть; душа, украшенная достоинством и спокойною силой, здравая и трезвая, непоколебимая и неустрашимая, не сламливаемая никакою силой, ни от какой случайности не возносящаяся и не поникающая. Душа эта есть добродетель.
Таково было бы ее обличье, если бы она дала охватить себя одним взглядом и явила бы себя сразу всю. Но у нее есть много разновидностей, раскрывающихся в пестроте жизни и в многообразии поступков <...>
<...> Всякая добродетель не беспредельна, - а предел ее есть полная мера. Стойкости некуда расти, также как и надежности, правдивости, верности. Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства. Так и добродетели чего-то не доставало, если к ней можно что-нибудь прибавить. И честность не допускает никакого добавления: ведь именно то, о чем я сказал, и делает ее честностью. Что же больше? Разве не таковы и достоинство, и справедливость, и верность законам? Разве нет и для них предельной меры? Способность расти есть признак несовершенства.
Всякое благо подчинено тому же закону: связаны польза личная и общая, неотделимо достойное стремлений от достойного похвалы. Значит, и добродетели равны между собою, и дела добродетели, и все люди, кому она досталась.
Есть и у посевов и стад добродетели, но смертные и потому непрочные, тленные и ненадежные: они становятся то больше, то меньше, оттого и цена им другая. А человеческие добродетели - все под одну меру: ведь есть только один разум, прямой и простой, и нет ничего божественнее божественного, небеснее небесного.
Все смертное уменьшается, падает, ухудшается, растет, исчерпывается, вновь восполняется. Из-за этой неопределенности жребия и возникает в нем неравенство. А природа божественного всегда одна. Разум же есть не что иное, как частица божественного дыхания, заложенная в человеческую плоть. Если разум божествен и нет блага, непричастного разуму, значит, всякое благо божественно. А между божественным и божественным нет различия; значит, нет его и между благами. Так что равны между собою радость и мужественное, терпеливое упорство под пыткой: ведь и в том и в другом - одно величье духа, только в первом случае - спокойное и вольготное, во втором - воинственное и напряженное.
<...> "Так что же, между радостью и несгибаемой терпеливостью среди мук нет разницы?" - Никакой - в том, что касается самих добродетелей; и очень большая - в том, на чем они проявляются. У одного дух, как это естественно, спокоен и волен, второй страдает, - а боль противоестественна. Но эти вещи - не благо и не зло, коль скоро допускают такое различие; а добродетелью и тот я другой равны.
Добродетель от обстоятельств не меняется: радостные и благополучные не делают ее лучше, тяжкие и трудные - хуже. Значит, она непременно будет всегда одинакова. Ведь и в тех, и в других все, что делается, делается одинаково правильно, одинаково разумно, одинаково честно; значит, и добро в обоих мужах равное, ибо ни первый не мог бы вести себя лучше в своей радости, ни второй - в муках. А две вещи, лучше которых ничего не может быть, одинаковы.
<...> Я знаю, что мне могут сейчас ответить: "Ты хочешь нас уговорить, будто человеку все равно - что радоваться, что висеть на дыбе, доводя палача до усталости?" - Я мог бы возразить: мол, сам Эпикур говорит, что мудрец, даже жарясь в Фаларидовом быке, воскликнет: "Как отрадно! Ведь меня это не касается!" Пусть я считаю равными блага того, кто возлежит на пиру, и того, кто мужественно терпит пытки, - что же ты этому удивляешься, когда даже Эпикур - совсем уж невероятно! - утверждает, будто отрадно жариться?
Но я возражу иначе. Есть большая разница между радостью и болью. Если будет выбор, я к первой буду стремиться, второй избегать: ведь радость естественна, а боль противоестественна. При такой оценке разница между ними огромная; а если перейти к добродетели, то и тут, и там, и в радостных обстоятельствах, и в прискорбных, она одинакова.
<...> Поставь-ка рядом мужа добра, владеющего многими богатствами, и другого, ничего, кроме богатств духа, не имеющего; оба они одинаково добродетельны, при всем неравенстве судеб. И о поступках судить надо, как о людях: добродетель равно почтенна в том, кто силен и свободен, и в том, кто хил и закован.
И собственную добродетель ты не будешь чтить больше за то, что судьба дала тебе тело здоровое, а не искалеченное; иначе это было бы все равно, что по внешности рабов ценить хозяина. Ведь не отличается от рабов то, над чем властен случай: деньги, и тело, и почести - все шатко, преходяще, смертно, все не для надежного владения. Иное дело - добродетельные поступки: они свободны и непобедимы, и нельзя стремиться к ним больше, когда фортуна глядит на них милостиво, и меньше - когда им препятствуют враждебные обстоятельства.
К чему я это говорю? Хочу, чтобы ты знал: добродетель на все дела смотрит одинаково, как на свое порожденье, и все равно лелеет, но больше те, которые труднее; так родительская любовь сильнее к тем из детей, которых жалко. И добродетель те свои дела, которые видит в муке и угнетении, не то что больше любит, но по обычаю хороших родителей больше ласкает и греет.
Почему одно благо не бывает больше другого? Потому что нет ничего ладнее ладного, глаже гладкого. Ведь нельзя сказать, что это равно чему-нибудь больше, чем то; значит, нет ничего честнее честного.
Так что если природа всех добродетелей одинакова, то и три рода благ стоят наравне. Да, это так: умеренная радость и умеренная боль равны. Веселье не выше стойкости духа, подавляющей стон под пыткой; первые блага желательны, вторые - удивительны, но и те и другие равны, потому что любая тягостность перекрывается тем большей степенью блага.
Кто считает их неравными, тот смотрит только на внешность, отворачиваясь от самих добродетелей. Истинные блага все одного веса, одного размера, в подложных - много пустоты, и те, что на взгляд велики и приметны, обманывают на проверку весом.
Письмо начинается с рассказа о том, как Сенека встречает по прошествии долгих лет своего соученика. Несмотря на возраст, Кларан вполне бодр духом и не унывает. Это наводит философа на интересную мысль.
К сожалению, наши тела несовершенны: одни старятся хуже других; иногда не лишены врожденных дефектов, или просто физиологически более хилые. Что это - природа несправедливо распределяет нам "жилища" для души, или она наоборот пытается показать, что отважный дух может скрываться под любой оболочкой? Сколько великих людей, не отличавшихся примерным здоровьем, знает история. Скольким замечательным людям не повезло в борьбе с самочувствием, но удалось сохранить человеческий образ.
Разговорившись, старые знакомые подняли тему о равенстве разных благ. Равны ли блага между собой и как их корректно сравнить? Можно ли утверждать, что, например, "красота", "стойкость, проявляющаяся в болезни" и "прямая осанка" - это блага одного рода, имеющие одинаковое значение или ценность? Или же у них должен быть разный статус и разная их предпочтительность?
Чтобы ответить на этот вопрос, Сенека предлагает вернуться к высшему благу, сокрытому в человеке - к его ведущему началу, к разумной части души. Божественная "душа-разум", которая знает сущность вещей, понимает их смысл и предназначение, не умаляет ценность одного блага в пример другому. Равно как сама душа раскрывается в многообразии поступков, разные блага проявляются в зависимости от ситуации. Казалось бы, "красота" лежит на поверхности. Мы что-то видим, слышим, нам это нравится, и мы делаем вывод, что это красиво. Однако, как во вступительной части письма, человек может оказаться красив внутреннее, тогда как тело его слабо, изувечено или состарилось. Для этого требуется общение, что уже добавляет некоторые условия в процесс определения блага.
В стоицизме благо тождественно добродетели, и все это обернуто в разумное познание. Благо=добродетель предельны в своей основе, т.е. не могут быть больше или меньше. Справедливость, доброжелательность, честность и др. в любой ситуации остаются собою. Отличаются только сами ситуации, и вот здесь мы можем одно предпочитать другому. Не очень хочется испытывать те блага, условиями которых является болезнь или пытки. Да, стойкими и мужественными быть хорошо, но лучше бы избежать боли, а не стремиться к ней. Однако, какой бы ни была ситуация, блага остаются благами, а добродетельные поступки должны оставаться самоцелью.
Возьмем самого богатого мужа и самого бедного. Сенека говорит, что их добродетель одинакова, но исходят они из совершенно разных жизненных обстоятельств. Условно, один имеет возможность организовать фонд помощи нуждающимся, а другой сам сводя концы с концами поделится буханкой хлеба. Оба проявят доброту и чистосердечие в качественном выражении, пусть и количественная сторона несколько отличается, ведь сильно зависит от внешних параметров, вроде удачи, рождения в конкретной семье и т.п.
Подписывайся на Telegram-канал Гераклитовы слёзы
