АКВАРИУМНЫЙ КОМПРЕССОР
Как-то мне всегда казалось, что писать про себя не вполне прилично. Ну то есть если ты не слепил из праха какую-нибудь, не знаю, Анну Каренину, не вдохнул в нее жизнь и не отправил гулять, то тогда зачем вот это вот все? Почему мне должно быть интересно про тебя читать? Впрочем, чуть не все мои друзья пишут про себя, и мне про них читать интересно. Ну, потому что друзья. В конце концов, если твои читатели — это твои друзья, почему бы и не рассказать им про себя.
Я тут снова переехал. За последние шесть лет я сменил четыре квартиры. Все по-разному замечательные, объединяло их только одно: все они были на последних этажах. Мне даже не приходилось менять имя сети, которое я придумал для квартиры на Шпалерной: TopOfTheRoof. Это такая шутка-самосмейка для тех, кто бывал на смотровой площадке Рокфеллеровского центра: она называется Top of the Rock.
В квартире на Шпалерной можно было прямо из окна гостиной выйти на крышу. Крыша была чуть покатая, но с ограждением и с направляющими для так никогда и не построенной террасы. В «Мастеровом» на Кирочной я купил доски: их можно было по-разному класть на направляющие, сооружать скамьи и столы. Я был очень-очень счастлив все то лето на Шпалерной: я прилично зарабатывал, был влюблен как в детстве и жил на крыше, как Карлсон. Сколько на той крыше было выпито вина — не счесть. Иногда мне кажется, лучше бы я никогда не уезжал из той квартиры.
Трудно себе представить, как живут, как ощущают себя в окружающем пространстве люди, у которых есть квартира. Предполагаю, что это совсем другие ощущения. А еще если это квартира, в которой выросли твои родители, всю жизнь прожили бабушки-дедушки... Вообще-то у дедушки была такая квартира — трешка с голландской печкой и дурацкой планировкой на Петроградской, я провел в ней немалую часть детства, так что весь этот набор — зимний сад у трехстворчатого окна, вид на купола собора, старинные вещи, трюмо и трельяж, запахи дерева и кожи, скрипящий паркет, картины на стенах, минералы на каминной полке, трофейные фарфоровые балерины, — все это, надо думать, составляет для меня формулу утраченного рая. Это если согласиться, что детство рай, что вообще-то не так. Ну, пусть будет импринтинг. В общем, именно так для меня должно выглядеть идеальное жилье. Мне, прожившему всю жизнь в съемных квартирах, вероятно, и неловко было бы жить в этаком родовом гнезде: как будто немного в музее — но я все-таки страшно завидую людям, у которых оно такое есть.
В детстве я мечтал об аквариуме. Не помню, чтобы мечтал о кошке или собаке, а аквариум — да. Волшебная стеклянная шкатулка, в которой живут своей жизнью разноцветные рыбки и помавают зелеными телесами водоросли. В какой-то момент, мне было лет двенадцать, у меня даже появился аквариум — пластмассовый параллелепипед на пятьдесят литров; не помню, откуда. Я поехал на птичий рынок рядом с Финбаном и купил несколько каких-то копеечных рыбок. Через неделю, наверное, они все передохли. Не было никого, кто мог бы или хотел бы объяснить мне, что все это не так просто, что рыбкам надо создавать биоценоз, сначала укладывать грунт, высаживать в него растения, потом запускать улиток, устраивать освещение, обогрев и так далее. А главное — что все это нуждается в подаче кислорода, то есть компрессор, выпускающий ручеек пузырьков, — это не просто красивая штука для продвинутых, а жизненно необходимый, ключевой элемент системы.
Я никогда не мечтал о собаке и даже наоборот, думал, что я скорее кошатник. И тем не менее в квартире на Шпалерной у меня впервые появилась собака. Это был щенок папильона — такая маленькая французская собачка с огромными ушами, распахнутыми, как крылья бабочки; потому порода так и называется. Парня звали Раш, от английского to rush, потому что он все время спешил: несся, носился, наворачивал круги. Мы с Настей так его и выбрали: приехали в питомник в какую-то жопу мира по направлению к Пушкину, нас посадили в комнату, а потом запустили — как администратор в публичном доме запускает вереницу девиц, чтобы клиент выбрал, — пять или шесть щенков. Щенкам было, фиг знает, недели по две, наверное, может, месяц, в основном они ползали, ну или как-то нелепо и лениво тыкались во все стороны, а этот как давай хуярить без разгону, успел обнюхать меня, обнюхать Настю, обшарить все углы в комнате, и по глазам его было видно, что ему очень в кайф вообще все, он испытывает просто дикий восторг и как бы говорит: вы только посмотрите вокруг, это же просто за-е-бись! Я отдал вперед половину суммы, и еще через пару недель Рашик переехал к Насте. Это был подарок ей — мне нужно было загладить перед Настей вину, чем-то я ее обидел.
Потом мы какое-то время жили все втроем на Шпалерной. Сначала Настя выносила пса на руках на улицу, чтобы привыкал. Потом я учил его подниматься по лестнице на пятый этаж. Правда, собачники мы были неопытные, и объяснить псу, что ссать и срать можно только на улице, у нас как-то не получалось. Однажды, пока я работал на кухне, робот-пылесос в комнате ровно намазал собачьи какашки на пол, как масло на бутерброд. Впрочем, я же про рыбок. Бог знает, почему именно рыбки. С заботой о живых существах у меня всегда было не очень. К сорока годам я еле-еле научился ухаживать за растениями так, чтобы они не дохли.
Шутки шутками, но в детстве дома растений не было, а если они появлялись, то быстро засыхали или сгнивали. Никто не знал, как их поливать, пересаживать (переваливать!), куда их ставить, а уж что некоторые нужно опрыскивать и подрезать — об этом никто даже никогда не слышал.
В квартиру на Шпалерную я привез драцену. За пару лет до того мне подарила ее на день рождения Оля Погодина-Кузмина, совсем маленькую. Это было первое мое собственное растение, и я решил, что это челлендж, который нельзя проебать: если у меня сдохнет даже эта простенькая, максимально неприхотливая зеленая штука, я себе этого не прощу. Пришлось узнавать про нее всякое, следить за ней. Сегодня в ней от грунта 105 сантиметров. На Шпалерной она была намного меньше. Но я уже чувствовал по поводу нее некоторую уверенность. На Марата к ней присоединился кротон, а сегодня вокруг меня уже шесть горшков, и все растения в них чувствуют себя, дай бог не сглазить, хорошо.
Думаю, что до некоторой степени я и тексты свои устраивал как аквариумы. Мне было интересно создать — искусственно, своими руками — этакую волшебную шкатулочку. Обрамленное языковое пространство, в котором будут предлагаемые обстоятельства, субстрат речи, историческая достоверность, прочная конструкция сюжета, убедительность характеров, характерные детали — ну и так далее, и тому подобное, там все важно, каждая ракушечка должна быть на своем месте, даже такая, которую зритель с первого раза и не разглядит, — в общем, главное, чтобы все это вдруг зажило какой-то своей таинственной и от тебя уже не зависящей жизнью.
С какого-то момента стали думать, что куда как круче дымящиеся сырые куски мяса жизни подлинной, но я как-то до сих пор сомневаюсь: этого говна-пирога кругом и так полно, а «Весна в Фиальте» одна. К тому же еще большой вопрос, что в этой подлинной жизни такого уж подлинного.
Квартира на Марата была ничем особенно не примечательна, кроме своих размеров. В ней было сто сорок метров. Стоила она столько, чтобы я мог ее снять, только потому что она при этом была абсолютно пустая. Когда в первый раз в гости пришли Рич с Прово, они охуели и сказали что-то про спортзал. Не очень-то уютно. Мы покрасили стены и накупили цветов. Я взял на себя ответственность за орхидею, но, увы, не справился с ней — все-таки выращивать орхидеи это особенный скилл, куда мне, я только-только научился справляться с драценой. В общем, все цветы со временем передохли, остались только драцена с кротоном, особенного уюта так и не получилось, отношения разъехались, как ножки старого стола. Кому было хорошо в той квартире, так это псу — он носился, как конь, по бескрайним просторам спальни, коридора, гостиной и кухни, туда и обратно, высунув язык, только уши развевались на ветру. Подбежав к тебе, он останавливался и, глядя в глаза, слегка наклонив голову, дышал со скоростью пятьсот вдохов в минуту.
Когда я, уже взрослый, смотрел на аквариумы, которые попадались мне в разных офисах или ресторанах, я, наверное, глядел не столько на рыбок, сколько на компрессор. Я представлял себе, как однажды запущу свой собственный аквариум, на этот раз по всем правилам, внутри будут бить тонкой струйкой пузырьки воздуха, и я исправлю наконец свою старинную ошибку, и мои рыбки не сдохнут.
Впрочем, всерьез я задумался об аквариуме только уже на Союза Печатников. Из маленькой квартирки с балкончиком на четвертом этаже бывшей пожарной башни в Коломне выехал Рич с семьей, а я заехал. Квартира на Марата для меня одного была абсурдно огромной, с деньгами стало похуже, а на то чтобы найти каких-то флэтмейтов, я так и не решился; ну или на горизонте просто не оказалось подходящей компании. Я отметил тридцать девятый день рождения, позвав домой несколько десятков гостей, а буквально через пару дней собрал вещи и переехал. Вещей оказалось что-то овердохуя, впервые в жизни я не смог собрать их сам, и мне помогали рабочие из службы переезда.
Я понял, что завидую людям, которые могут запросто оставить позади всю свою старую жизнь и переехать в новую с парой трусов и носков. Лимонов где-то сказал, что после того как в переездах оставил три собранных библиотеки, не испытывает пиетета к книгам. Женя Алехин прыгает из города в город с одним ноутом… У меня, как тут выяснилось, семнадцать коробок книг — сколько я ни пытаюсь от них избавляться. Я заказал для них стеллаж из амбарной доски: красивый, хоть дрочи на него — ну как его где-то оставить? А еще всякая посуда, сковородки да кастрюли, одежда с обувью. И некоторые бессмысленные, но необъяснимо крутые штуки, типа огромной тяжеленной керамической плиты со львом, которую подарил мне Сид. Хорошо когда у тебя есть дача, чтобы складировать весь этот хлам. Я даже камни с ракушками с собой таскаю. Нефрит с Тхэбэксан, лава с Везувия, морская печенька с Оушен-Бич — сувенирчики, в общем.
Ну и цветочки. На Печатников у меня появились фикус бенджамина, замиокулькас, драцена-ананас и эхеверия, которую я называю просто суккулент. Каждое новое растение дается несколько проще — уже понимаешь, на что нужно обращать внимание, за чем следить, когда расслабиться, а когда бить тревогу, всякие мелочи и лайфхаки. В общем, я решил, что с декоративно-лиственными у меня более-менее сложились отношения, но превращать дом в ботсад — это все-таки маньячество, и в какой-то момент вспомнил про аквариум. Стал читать, смотреть видосики и даже кое-что покупать.
Мне очень нравилось жить в Коломне, особенно после шумной и задымленной Марата. Там по ночам летом, бывало, хрен заснешь: полночи орут бухарики у хачмага, а в шесть утра уже начинают ходить трамваи. На Печатников было так тихо, что иногда слышен был далекий ход поездов с Балтийского вокзала, а воздух достаточно чистый, чтобы окна не приходилось вытирать от черной выхлопной взвеси. Одной стороной окна выходили на заброшку, которую прикрывала ива, полная синичек, другой — в уютный двор, в котором жили вороны, коты и оперный тенор. Тенор ежедневно по два часа распевался, вороны катали камешки по крышам, коты лежали на капотах машин и ждали бабулек, которые выносили им пожрать.
Я купил себе велосипед и целое лето колесил по Коломне, думая о людях, которые здесь живут или могли бы жить. Я думал о том, что передо мной последний рубеж обороны старой городской жизни. Везде, где я до того жил, город превращался во что-то другое. По Марата и Кузнечному расползлись метастазы хостелов и капсульных отелей, Моховая стала Меккой сезонных рабочих, Белинского с Некрасова захватили квартирующие в Купчино либеральные милорды, Петроградская стала зеленой зоной с комфортными бункерами для богатых, дзотами бутиков, подпольными казино и чем там еще полагается, Васильевский от Андреевского рынка до Севкабеля стал царством хипстеров или как они там теперь себя называют, ну и так далее и так далее. И только в Коломне осталась старая ленинградская жизнь — коты во всех дворах, из двора во двор перебегают стайки детишек, играют в какую-то свою войнушку, люди в тапочках выгуливают собак, мамы с колясками, бабушки с авоськами, подоконники первых этажей заставлены спатифиллумами с фиалками, подростки спешат в музыкальную школу, местные[1] колдыри — в «Щуку». У Бердова моста летом в хорошую погоду такое общество собирается — куда там Новой Голландии.
Говорят, себя цитировать не вполне прилично, но раз уж я стал писать о себе — сгорел сарай, гори и хата; когда-то в прошлой жизни я написал про нее: «Новая Голландия — со своей циклопической торжественной аркой — может, только на ней и держится еще имперский, римоподобный Петербург, и стоит хищным нетопырям со своими говеными инвестициями добраться до нее, чтобы устроить тут омерзительный Гамбургский вокзал, как весь город со скрежетом открепится от болота и, накренившись, зачерпывая воду, поплывет в открытое море». Гамбургский вокзал — это такой музей современного искусства в Берлине. Что ж, нетопыри добрались, город никуда не поплыл, а в Новой Голландии я читал лекции, не раз выпивал, валялся на траве и брал, пристегнув велосипед к парковке, фильтр to go — разве что не в свой, ради инвайрнмента, стакан. Впрочем, в некотором смысле город все-таки поплыл. Ушел из-под ног. А я остался.
В какой-то момент я придумал, какое применение найду своим сокровищам — ракушкам с берегов Лотиана и камушкам с Фэ́рё: я декорирую ими свой будущий аквариум. Я даже стал для него, будущего, что-то покупать. Купил большое пластмассовое ведро с крышкой, это чтобы вода отстаивалась, что-то еще по мелочи и (с чего бы начать, ага) заказал с какого-то сайта мангровую корягу. В общем, я придумал, с каких растений начну, каких запущу улиток, креветок и рыбок, какое куплю оборудование, и только колебался в выборе собственно аквариума. Мне не нравились большие гробы на сто литров с толстыми крышками сверху, а нравились аккуратные стеклянные кубики, на которые можно сверху положить какую угодно лампу, но они вроде как были слишком маленькие, всего тридцать литров, а с другой стороны, места у меня в квартире все равно с гулькин нос, а еще с другой, маленький новичку сложнее запускать… Вот на каких-то таких качелях я качался и не мог ни на что решиться.
В конце концов аквариум я так и не купил и не запустил. Не только из-за качелей, но и потому что уперся в вопрос о переезде: как, если что, его перевозить? Я не собирался никуда уезжать с Печатников, но со съемной квартирой человек предполагает, а располагает всегда хозяин. Ну а тут как раз хозяин попросил меня съехать, и я колбаской покатился в сторону Пушкина; то ли жизнь устроена как сонет, то ли мир просто слишком маленький.
Я снял квартиру в пятиэтажке на окраине того, что когда-то, при Екатерине, называлось Софией; так и не смог выбрать между привычной жизнью светской жизнью в центре и радикальным переездом в деревню, и нашел что-то посерединке. Перевезти сюда все барахло на этот раз заняло девять часов. На велике тут пять минут до любого из парков, но из окон никакой особенной красоты — новостройки, пустырь, огороды, частный сектор и школа за шоссе. Зато квартира буржуйская, с хорошим ремонтом, теплыми полами, напичканная техникой. В общем, в любой квартире есть плюсы и минусы, вопрос в том, что для тебя сейчас важнее.
Среди прочего для меня было важно, чтобы был балкон; очень уж мне на Печатников понравилось сидеть на нем работать. Тут, правда, лоджия, ну да какая разница. Главное пустая. Я поставил в нее маленькие складные столик и стул, выставил свои растения — чтобы было поуютнее. Потом показалось естественным поставить рядом и мангровую корягу. Керамического льва. Да и камни с ракушками тоже, почему нет — разложил по частям металлических конструкций белоснежную гальку с Мраморного моря, седой мрамор из Константинополя, агат и малахит из Екатеринбурга. Если идти по безымянной улочке среди новостроек от Павловска к Пушкину и задрать голову наверх, можно увидеть меня: я сижу на последнем этаже, в стеклянном кубике среди декоративно-лиственных растений, маленьких камушков и едва заметных ракушек, пью кофе и стучу по клавишам лэптопа.
Смешно, но я вдруг понял, что, сам того не осознавая, создал для себя аквариум и сижу в нем, разве что компрессора не хватает.
[1] Вот оно, ключевое слово: местные — здесь живут люди, которые не уедут вечером в новостройки, у которых через неделю не закончится турпоездка или в конце лета контракт, и которые при этом тут живут, а не только ночуют иногда между поездками и командировками.