Тут все смотрели «Игру в кальмара», ну и я тоже посмотрел. Даже оправдываться не буду — посмотрел и посмотрел. А потом вдруг вспомнил инсталляцию, которую я видел в Сеуле в музее современного искусства. В отдельном затененном зале было установлено несколько десятков автоматов, Калашникова или других каких, я в этом не разбираюсь, да и не важно. Они были установлены на этаких хитрых механизмах, тоже как бы автоматах, только в другом смысле. Раз в пару минут автоматы переворачивались дулом вверх, и у них передергивались затворы. В полной тишине. А потом переворачивались обратно. В общем, контемпорари и контемпорари, такого сто пятьсот по всему миру. Рождалось тревожное чувство. Что там было написано в сопроводительной бумажке, я не помню...
Как-то мне всегда казалось, что писать про себя не вполне прилично. Ну то есть если ты не слепил из праха какую-нибудь, не знаю, Анну Каренину, не вдохнул в нее жизнь и не отправил гулять, то тогда зачем вот это вот все? Почему мне должно быть интересно про тебя читать? Впрочем, чуть не все мои друзья пишут про себя, и мне про них читать интересно. Ну, потому что друзья. В конце концов, если твои читатели — это твои друзья, почему бы и не рассказать им про себя.
Городочек оказался что надо: две с половиной улицы, журчащая речка под мостом, запах дыма из труб и вид на горы. Он первым делом — только поставив машину, открыв дом и бросив вещи — пошел прогуляться: ну да, то что доктор прописал. Тишина и покой. С сердцем шутки плохи — это как раз доктор и говорил, вы, говорит, себя угробите так, надо отдохнуть. Он как бы шутя повторял это — с сердцем шутки плохи, — на кафедре, студентам, жене — как бы оправдываясь. Еще доктор говорил, что надо бы бросить курить, но это было выше его сил. Но хотя бы так. Собрал в коробку книги для работы, снял первый попавшийся домик, сел на самолет, взял в прокат машину и вот приехал.
Переднее колесо постоянно подпускало, и мне приходилось его подкачивать — иногда по два раза за прогулку. Нужно было бы подклеить, а может, и камеру поменять, но сам я в этом ни ухом ни рылом — где, как, чем, — а на мастерскую денег не было. Я купил его, подержанный Author, прошлой осенью, в конце сезона, чтобы подешевле. Думал, буду кататься по Александровскому, по Петропавловке, по Крестовскому, а вместо этого весной оказался на Гутуевском острове. Не каждый питерский знает, где это; я тоже не знал. Мне не хотелось уезжать далеко от центра, а на Гутуевском удалось найти жилье по моим невеликим деньгам. Я решил: ну и что, что Гутуевский, на метро мне не нужно, у меня есть велик. До Кронверкского полчаса ходу, а куда мне еще ездить...
Я не стал ничего делать с мебелью, осталась стоять как стояла, только собрал в мешки хлам, который придется выкинуть, в одну коробку — те немногие мелочи, которые я заберу с собой, и отдельно упаковал книги, которые заберут Юля с Наташей, — что-то оставят себе, отец не собирал совсем уж барахло, а что-то продадут на букинистических сайтах, так мы договорились — это за то, что помогали с похоронами. То есть, они отказывались, но я настоял. Да и куда я заберу столько книг?
Познакомились в очереди на вход. Оказалось — он тоже говорит по-русски. Выяснилось это так. Выкидывая окурок, мальчик неловко щелкнул пальцами, и окурок чиркнул ему по куртке, выбив сноп искр. Мальчик выругался, а потом – так бы, может, Лена и промолчала бы — коротко взглянул на нее с неопределенным выражением, то ли извинительно, то ли желая что-то пояснить. Тогда Лена четко, с расстановкой произнесла: надо дома оставлять, – школьные шуточки не стареют. Мальчик захихикал, и Лена тоже. Они познакомились и болтали все время, пока стояли в очереди, а потом вместе зашли – он сказал, что Лена с ним, и ее без вопросов пропустили; мальчика здесь, похоже, хорошо знали.