Метафора, перформатив и деталь

Как эстетика метафоры не может быть легитимна без этики перформатива, так и оба этих термина, о которых шла речь в предыдущей публикации, не могут в перевоплотиться из образа в проект без детали — средства выразительной подробности здания. Эта заметка продолжает развивать идею о норме архитектуры, но уже в области рутинной действительности архитектора.

Существует огромный контраст между масштабом мысли о метафоре, с одной стороны, и о детали — с другой. Широкие, без ясной вербализации, образы метафоры просеиваются через определенный уровень конвенциональности (этики перформатива). Будучи странными или неполными, эти образы ищут подробностей о себе, причем в предельно ясном и осязаемом виде. Но мгновенно сменить оптику с одного масштаба на другой кажется крайне трудным. Здесь как будто нужно еще несколько ступеней, чтобы нащупать детали метафоры. Увы, желанной иерархии или какого-то намека на алгоритмичность действий в архитектуре сегодня уже не найти. Да и слова, написанные выше, могут быть применимы не только к архитектуре. Возьмите любой вид деятельности, относящийся к художественному созиданию, и вы увидите, что реплики про конвенцию метафоры будут также актуальны и для него. В этом ракурсе деталь придает архитектуре ее самость, поскольку принадлежит посюстороннему мышлению, в категориях материи и технологии. Если представить, что образ архитектуры вместе со всем своим внушительным корпусом смыслов и задач — это айсберг, то видимые на поверхности его вершины — словно детали проекта, находящиеся под воздействием солнца и атмосферы. Характер этих деталей виден и различим, понятно как они себя поведут, если температура будет повышаться. Постепенно станет ясно, что эти вершины — части большого целого, скрытого под водой (то есть в сознании). Архитектор, таким образом, переживает образ одновременно с четким представлением ряда его фрагментов. И в силу своей компетентности он единственный, кто может ясно их изобразить. Из ряда таких деталей складывается проект здания. Эти подробности задуманного сооружения возникают наяву бессистемно, равноправно и взаимно по отношению друг к другу. Красота нормы заключается в том, чтобы ненасильственно перевести метафору в ряд деталей через призму перформативных отношений идеи и реальности.

Рутина и идея, рутина и деталь

Работа с деталями занимает гораздо больше времени в рутинной практике чем освоение идеи будущего здания. Просто потому что таковы условия совместной работы с другими участниками. Этот производственный уклад как раз и провоцирует оптику, позволяющую деталями нащупывать концепт. Потому что благодаря скрупулезной переборке вариаций одного и того же фрагмента, из понимания возможностей и уместности тех или иных решений в рамках конкретного узла возникают условия всего проекта. И эта точка зрения, вопреки общепринятому порядку, говорит нам о том, что условий для архитектуры нет в сухом изложении задач, касающихся назначения и экономики сооружения. Этих условий нет и в метафоре проекта. Ведь ей следует быть тогда вполне однозначной под давлением конъюнктуры, а внятность идеи вынуждает автора быть ее заложником и заставляет следовать ей в определенной мере до конца. Поэтому всегда есть риск, что ситуация может потребовать противоественных решений на уровне детали в угоду следования ясным метафорическим признакам. С этой позиции нужно заметить, что академический контекст архитектора не вполне релевантен профессиональному, поскольку студент, находясь в студии, в большей степени может осязать идею, чем ее нюансы. Замысел — это то, что у него есть в постоянном доступе, в отличие мышления деталью, которое ему трудно усвоить без практики. Отведенное время на студийный проект, как правило, уходит на осмысление метафоры и, в лучшем случае, ее перформатива. Деталь же возникает либо постфактум, чтобы удовлетворить учебные требования, либо в начале, но, скорее, назидательно и без ясного понимания зачем и как, поскольку студент не обладает навыком, который можно получить лишь в рутинной деятельности, когда собственными руками понимаешь сколько на это усилий и времени уходит. Иными словами, улаживание деталей занимает почти все время архитектора в его повседневной работе, и в этом смысле, разумно было бы рутинную часть понимать не просто как искусное ремесло, а как значимое поле возможностей для архитектурно-художественного производства, в котором характер подробностей тонко со-настраивается с местом, историей и человеком, послом которых является архитектор.

Стиль и гипербола детали

Опираясь на вывод выше, ясно, что деталь — это не благообразно решенное техническое условие. Несмотря на очевидную связь технологии и геометрии в узле, деталь в архитектурном смысле — это, прежде всего, стилевое напряжение, точнее инструмент его воплощения во всем здании. И категория стиля возникает здесь в качестве персональной манеры, присущей архитектору, месту или заказчику, необязательно уникальной, но точно характерной. Потому как уникальность одного сооружения по сравнению с другим в рамках отдельно взятого периода архитектуры трудно различима. Тем не менее, мы точно можем отличить, скажем, характерность манеры Кваренги от приемов Старова на уровне сопряжений элементов, если вдруг возьмемся изучить пластику их построек, одинаково отнесенных историками к образцам строгого классицизма Петербурга. Характерность места проявляется на уровне деталей даже в хладнокровности модернистских построек. Возможно, в этом и было их чудо, в неочевидной гибкости по отношению к месту, в открытости к разного рода нюансам. Наконец, характерность заказчика одновременно в лице государства и частного лица наглядно проявилась в становлении облика Дома Наркомфина благодаря фигуре Николая Милютина.

Когда речь идет о детальных подробностях здания, то имеются в виду нюансы в любой его проекции (фасад, план или разрез). В статье, рассказывающей про важность фасада, в том числе про его связь с другими формами репрезентации проекта на уровне детали-приема, много примеров, которые можно было бы рассмотреть также и с ракурса темы этого текста. Все они известны благодаря утонченности или характерности своих детальных решений, создающих особое стилевое напряжение. Мис ван дер Роэ создал за всю свою практику целый ассортимент угловых элементов. Его стремление к присущей ему изящности угловой детали, провоцирует в каждом конкретном проекте вновь находить техническое решение для данного узла в зависимости от фактических условий. В его случае, именно технический узел, каждый раз порождал поэзию всего строения. Потому как не только вблизи, но и в общей массе строения Мис ван дер Роэ наполняются качеством высокой архитектуры, именно благодаря дотошно осмысленному сопряжению фрагментов между собой. Бывает, что тонкость одной детали соседствует с гиперболой другой, как, например, на фасаде Kreuzberg Tower Джона Хейдука в Берлине: не сразу заметная акупунктура декоративных анкеров и бросающиеся в глаза стальные маркизы над окнами. Порой гипербола детали достигает своих предельных состояний под натиском манифестации нового стиля: Центр Помпиду в Париже, будучи первым примером хай-тека, буквально сотканный из ярко выраженных деталей, похож, как иронично заметил Райан Скавники, на тюнингованный грузовой автомобиль. Прецеденты такого рода гиперболизаций дают нам понять самым наглядным образом, что деталь в архитектуре обладает огромными возможностями, с точки зрения опыта взаимодействия со зданием как одним целым. Спектр их чувственности, как теперь можно убедиться, чрезвычайно широк.

Этика детали

Деталь выступает в рутинной работе архитектора как ключ к персональной дисциплине. Дотошная внимательность ко всем нюансам проекта, в том числе и к пропорциональным, ведет к одержимости педантизмом. С одной стороны, это качество является критерием высокой компетентности профессионала, оно в такой форме проводит то самое разграничение между архитектурой и вернакуляром. Поскольку в последнем нет требований к детали в том ключе, в котором строилось все рассуждение выше. Вернакулярная деталь — это как раз и сугубо про техническую необходимость. А декоративные элементы в данном случае буквально декоративно-прикладные (что не умаляет их красоты, безусловно). С другой же — въедливость в безусловную «правильность» деталей — путь к насильственному решению проектных задач, вопреки возможностям и условиям. Это вовсе не значит, что всем архитекторам-педантам нужно понизить свою планку. Но важно постоянно размышлять об этике детали: в каком случае ее сложность вправе подвергать всех техническим рискам и большим ресурсозатратам. Наглядно эта точка зрения может быть проиллюстрирована одним из самых значимых проектов нашего времени — проектом Apple Park в Купертино, авторами которой являются не только Норман Фостер, но и в полной мере Стив Джобс вместе с его главным дизайнером Джонатаном Айвом. Колоссальный коммерческий успех компании и принципы дизайна, выражающие бескомпромиссную инновационность и технологичность, были инертно перенесены с девайса в архитектуру в качестве метафоры проекта без поправок на разницу в двух сферах проектной мысли, явно иных по отношению друг к другу. И здесь достаточно осознать, что на разработку новых устройств и технологий повсеместно скругленное остекление фасада никак не повлияет. Разве что чистая подгонка поверхностей без швов и перепадов будет для сотрудников Apple напоминанием о необходимости безусловного перфекционизма в их работе. Наконец, благодаря этому примеру можно понять, что инструментарий архитектурной детали на ранних этапах замысла обладает способностью бережного перераспределения бурного потока амбиций, которые может нести в себе метафора проекта. Своей интенсивностью, она может превратить перформатив в голословную декламацию в духе пресловутого green washing’а или любой другой ширмы. Поэтому деталь, являясь финальным рубежом в этой цепи, дает проекту последнюю возможность стать более глубоким и широким с точки зрения переживания, когда он будет впоследствии построен.