Докладная записка П. Д. Шипова во ВЦИК о событиях в Таврической губернии с 20 апреля по 20 мая 1918 года
Цит. по: Нестор (Доненко), епископ. Ялта — город веселья и смерти: Священномученик Димитрий Киранов, священномученик Тимофей Изотов, преподобномученик Антоний (Корж) и другие священнослужители Большой Ялты (1917-1950-е годы). 4-е изд, испр. и доп. Симферополь: Н. Оріанда. 2022. C. 92-107.
Последние события в Таврической губ[ернии] застали меня нa Южном
берегу Крыма, B селе Мисхор, в местности, находящейся между Ялтой и Севастополем. Здесь я вошел в местный Мисхорский Совет Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов и вел организационно-агитационную работу среди местного населения.
22-го Апреля с[его] г[ода] неожиданно пришла весть, что накануне в 6 часов вечера Симферополь пал и занят немцами; это было как для меня, так и прочих в той местности, полнейшей неожиданностью и сказкой, в которую не хотелось верить, но все это быстро подтвердилось все новыми и новыми лицами.
Одновременно с этим известием разнесся слух, что утром сего дня уже занята Алушта и что автомобиль с немецкими разведчиками появился у самой Ялты, но был обстрелян и удалился (1). Среди местного населения произошла паника, никто не знал, что ему в данный момент делать.
Скоро пришлось окончательно уверовать в эти известия, так как проехало несколько беглецов из занятых немцами мест. Говорили, что уже ведется громадными силами наступление на Бахчи-Сарай и Севастополь.
Ужас положения заключался в том представлении, как быстро надвигались на нас враги и быстрота проникновения неприятеля в совершенно от природы неприступные места, так как Алушта, отстоящая от Симферополя в сорока верстах, была уже занята после двенадцатичасового промежутка времени, а дорога от Симферополя до Алушты, настолько узкая, что по ней с трудом разъезжаются два встречных экипажа, извилисто проведена по отлогам громадной высоты гор и по почти совершенно пустынной от жилья местности, и что стоило бы взорвать лишь несколько скал в некоторых пунктах ee, чтобы сделать ee совершенно непроходимой не только для немецкой кавалерии, но даже для одинокого путника, из этого мы могли постигнуть своим умом без всяких на то данных, что все отдавалось без боя, без сопротивления и что мы, единицы, работающие для блага народа и верные своему долгу, заброшенные в татарские деревушки, среди чуждого нам населения, окружены со всех сторон и не можем защищаться и организовать сопротивление наступающему врагу, даже на неприступных позициях, ибо кто первый должен был это сделать, этого не сделал. И тут-то возникали вопросы, что, как и почему, и не было ответа...
Одно только я отлично знал, ни в Алуште, ни в Ялте было ни одной пушки, и только при Ялтинском Совете находился всего лишь один пулемет и человек 200 красноармейцев (2), вооруженных винтовками.
В первый день еще моего прибытия в Ялту я обратил внимание Штаба Красной Армии на полнейшее отсутствие средств для самозащиты, но получил ответ, что все средства борьбы находятся в Севастополе и в случае надобности оттуда по первому требованию прибудут военные суда, как для защиты Ялты, так и ее
окрестностей. Итак, все живые силы и средства борьбы были только в Севастополе (3). Из этого видно, почему неприятель так быстро занял Алушту и надвигался на Ялту.
В селе же Мисхор, где я находился, не оказалось не только никаких сил и средств, могущих оказывать какое-либо сопротивление наступающему врагу, но даже вышедшей между тем из подполья и поднявшей голову буржуазии. И она уже намечала свои жертвы, которые должны были поплатиться своими головами при переходе власти в ее руки. И в сотрудничестве с меньшевиками они стали регистрировать население и составлять списки. Татары, в свою очередь, с каждым часом все враждебней и враждебней стали относиться к русским. В этот момент нам, единичным большевикам, строго стоявшим на своей платформе среди враждебно настроенной окружающей нас массы, ничего не оставалось как идти и соединиться со своими главными силами в Севастополе или Ялте.
29-го Апреля с[его] г[ода] я пробирался на Севастополь, но не доезжая 30 верст его, в деревне „Байдары”, был остановлен известием, что он обложен со всех сторон, как в то время говорили, украино-немецкими войсками и туда нет возможности пробраться, так как все дороги ими уже заняты.
Татарское население (очень зажиточное) в деревне Байдары, во главе со своим Советом, который состоял из меньшевиков (4), готовилось встретить с распростертыми объятиями идущих врагов, избавляющих их от власти большевиков.
Я, будучи окруженным со всех сторон врагами, решил укрыться в горах, но мне посчастливилось у подножья гор, вдали от деревни Байдары, найти приют в избе русского крестьянина. Одновременно с этим, 31-го Апреля, загремела артиллерия, сначала со стороны Севастополя, а затем по направлению от Ялты. Непродолжительная артиллерийская стрельба смолкла, и быстро было получено известие, что Севастополь и Ялта заняты немцами. А уже 1-го Мая с[его] г[ода] конные эшелоны, исключительно германцев, следовали непрерывной лентой по извилистой горной дороге по направлению к деревне Байдары. Путь они держали от Ялты на Севастополь, и в общем количестве их было тысяч шестьдесят-семьдесят (5). Наступала только германская кавалерия и артиллерия, имевшая в своем составе часть русских офицеров, переодетых в германскую форму, ни украинских, ни австрийских войск с ними не было.
Как только войска заняли деревню Байдары, пошла облава на большевиков. Всех, на кого указывали, хватали и отправляли для расстрела в Севастополь, но это применялось только по отношению к постоянным жителям деревни Байдары, чужих же, матросов, красноармейцев и проч[их] в штатском русских, которые в этот момент имели несчастье показаться в деревне или где-либо на дороге, татары, под покровительством немцев, хватали, обыскивали, отбирали деньги и здесь же расстреливали без всякой пощады. Таким образом между Ялтой и Севастополем было расстреляно только 1-го и 2-го Мая несколько тысяч человек (6). Голодные деревенские псы ходили отвратительно брюхатые и перестали лаять, а только тявкали, так много тел валялось по кустам возле дорог, которые они с голоду пожирали.
У некультурных азиатов татар проснулись дикие инстинкты их предков, и они жаждали упиться кровью иноверных, а власть им была дана победителями-немцами истреблять большевиков. И все они поголовно были вооружены, ходили с ружьями, разыскивали и подкарауливали, делая засады у дорог, якобы большевиков, но расстреливали всех. кто попадался им, без разбора, – русских, греков, евреев и армян, только щадили своих братьев татар, из которых ни
один не был не только расстрелян, но даже арестован. Но расстреляв всех, кажущихся им большевиками, татары этим не удовлетворились, толчок им был дан любящими порядок немцами, и они не могли так быстро остановиться и сделаться из волков ягнятами, и они, как в деревне Байдары, так и в других деревнях, повсеместно, стали вырезать уже коренных местных жителей целыми семействами (русских, греков, евреев и армян).
И только в этот момент буржуи и меньшевики, видя, что очередь быть зарезанными доходит и до них, всполошились и послали делегацию к немецкому командованию с ходатайством прекратить резню, и только после этого немецкий штаб отдал соответствующий приказ.
Неизвестно, умели ли они читать немецкие грамоты или жажда крови обуяла и горела священным магометанским огнем у дикаря татарина, но, несмотря на строгий немецкий приказ, они держать себя смирно могли только днем, при свете солнца, а ночью продолжали нападать и резать сонные семейства злых своих врагов, пришельцев в Крымское ханство. И вот тогда-то поднялся переполох еще больше, и буржуи и меньшевики поднялись со своих насиженных мест, не ожидая установления столь долгожданных немецких порядков и восстановления своих прав, попранных большевиками, и бросились бежать подобру-поздорову на свою родину, в свою родную Великороссию. 6-го Мая я узнал от мужика крестьянина, хозяина того убежища, где я скрывался, что
почти поголовно все русские уезжают из деревни Байдары, вышел из своего убежища, и, смешавшись с кучкой таких беглецов, я благополучно достиг Севастополя.
Предшествовавшая последним событиям внутренняя борьба в Севастополе внесла дезорганизацию в ряды матросов и рабочих, что и привело к тому, что защита его от наступающего неприятеля в критический момент не могла быть в должной мере организованной по всем правилам военного искусства, что и было, конечно, главнейшей причиной сдачи его без боя в ночь с 31-го Апреля на 1-е Мая. Штрихи же перед сдачей его были таковы: меньшевики и правые эс[е]ры создали провокацию в таком виде, что якобы на Севастополь наступают украинские войска и что драться с ними равносильно братоубийственной войне, и потому город надо сдать без боя. Разведчики приносили известия, что наступление ведут одни лишь немецкие войска и украинских нет, и Штаб обороны Севастополя призывал вступать в ряды защитников его для защиты до последней
возможности.
Все это создало в умах всех неясное представление о происходящих событиях, так как не знали, кому верить, что в конце концов и привело к нерешительным действиям и сам Штаб Обороны. В конечном итоге в нужный момент, благодаря дезорганизации, все время вносимой меньшевиками и пр[авыми] эс[ера]ми, не находилось достаточных живых сил и средств чтобы оборонять город против наступающего на него pегулярного германского войска, имевшего большие силы.
Навстречу наступающему врагу были посланы парламентеры, которые условились с немцами, что город будет сдан им без боя, а немцы, в свою очередь, поручились своим честным немецким словом и гарантировали жизнь и свободу всему населению, в то же время обещая не производить никаких насилий и репрессий...
Военные суда и транспорты, нагруженные людьми, желавшими избежать немецких порядков, стояли на парах и были готовы в любой момент к выходу в море по курсу на Новороссийск.
Неприятель быстро приближался к городу, но командный состав все еще не мог о чем-то столковаться между собой: то раздавалась команда к отплытию, но лишь только поднимали на судах якоря, получался приказ с командного корабля отдать якорь, и так было несколько раз. Боевые суда и транспорты медлили уходить в море.
Неожиданно на горах, вблизи Севастопольской бухты, появилась немецкая батарея. Моряки на судах заметили это и начали быстро уходить в море, но узкая бухта не позволяла всем сразу уйти в море, и суда могли уходить лишь гуськом друг за другом. Батарея открыла по уходящим судам огонь, направляя его первоначально, главным образом, по дредноутам „Россия” и „Свобода". Но не дрогнули русские бронированные богатыри от снарядов мелкокалиберной горной немецкой артиллерии, и первая Черноморская флотилия ушла в море и скрылась в сумерках наступающей ночи. 2-й отряд судов Черноморского флота, ввиду угрозы расстрела, не мог уже выйти из узкой бухты и вынужден был сдаться (7).
Немцы вступили в город всей массой имевшейся у них при наступлении кавалерии, 60-70 тысяч (8). В городе они себя вели прилично... Жителям и морякам была предоставлена полная свобода оставаться или уезжать по железной дороге, кто куда хочет. Всех, кто обращался в немецкий штаб за пропусками ввиду отъезда, немцы уверяли, что им никаких пропусков не нужно, и они гарантировали свободу жить и свободно проезжать по всей, занятой ими территории, – от Севастополя до Харькова и Киева.
Но что за фальшивой немецкой культурой, любезностью и порядочностью скрывается коварство, ловушка и обман, уже это было доказано ими за эти 4 года войны, но в Севастополе они нашли нужным еще раз это доказать.
Уже на второй день и так дальше пошли аресты и обыски, была введена регистрация населения и проверка документов.
Где-то в горах гремел пулемет, расстреливая арестованных, которых туда приводили. Из лазаретов и госпиталей где лежали на излечении раненые солдаты и красноармейцы, немцы всех их безжалостно выбрасывали на улицу...
Одновременно как у матросов, так и у рабочих и других жителей Севастополя явилось одно общее желание как можно скорей уехать из Севастополя, так как всем было страшно жить и ожидать установления немецких порядков. [Население Севастополя – 70 тысяч человек, И тысяч 15 было оставшихся матросов с транспортов и военных судов, которые не успели уйти в море. — Прим. П.Ш.] И все бросились со всем своим имущество на вокзал. Здесь скопилась многотысячная толпа.
Вся площадь перед вокзалом кишела людьми и была заставлена вещами. Здесь были матросы, солдаты, рабочие крестьяне и интеллигенция, и все со всем своим семейством, и женами, и детьми. За билетами на поезд стояла громадная очередь. Порядок поддерживали немецкие пулеметы, наведенные дулами на уезжающих. [Так было как в первый день после взятия Севастополя, так и на шестой день, когда и сам уезжал оттуда. — Прим. П.Ш.]
Первые четыре дня выезда перед отходом поезда на перроне вокзала матросов и их багаж немцы тщательно обыскивали, отбирали деньги и почти все вещи, кроме необходимо нужного. Деньги не отбирались только в том случае, если их оказывалось не свыше 100 руб. В последующие же дни этот обыск ими был отменен.
В очереди за билетом мне пришлось простоять 16 часов. И 7-го Мая в 8 час[асов] утра я выехал из Севастополя на Харьков. Поезд в своем составе имел 4 вагона
класса, остальные товарные. Пассажиров было свыше 2000 человек. Весь день мы ехали без всяких инцидентов. Симферополь и Джанкой остались позади нас. И вот, к 12 часам ночи, Мы прибыли на станцию „Соколины Горы”. Поезд остановился. Ни в вагонах, ни на станциях огня не было. Царила страшная темнота. Пассажиры, желавшие выйти за чем-либо на станцию, при выходе немцами не были выпущены из вагонов и вернулись обратно. Прошло уже много времени, а поезд все стоял. У вcех в сердце было тяжелое чувство, все ожидали чего-то страшного. Передали известие, что украинские гайдамаки с немцами обходят вагоны проверяют у пассажиров документы и обыскивают, Все это оказалось верно, так как очередь посещения ими дошла и до нашего вагона. Вошли гайдамаки и немцы, потребовали предъявить паспорт и удостоверение личности и, как хорошие доктора, начали исследовать каждого пассажира. Горе тому, у кого не было нейтральных документов, пропусков или что-либо из его одежи, доказывало, что он мог быть красноармейцем или матросом, не говоря уже про одетых в шинели и вообще форменную одежду, всe такие пассажиры с их вещами бесцеремонно высаживались из вагонов и передавались ожидавшим у вагонов гайдамакам и немцам.
Затем у каждого их них под угрозой расстрела требовалась ими квитанция на сданный багаж, и, подведя их к вагону, заставляли, согласно багажной квитанции, находить свой багаж, который здесь же вскрывали, причем отбиралось все, имеющее какую-либо ценность, кроме 2-х пар белья. После обыска багажа отводили их шагов на 100 от поезда. Обыскивали... Раздевали наголо. Истязали: били нагайками, кулаками, ногами, пороли плетьми, а некоторых товарищей уводили, вешали и расстреливали. (Итак все жесткости дикарей каменного века были применяемы к севастопольцам, возвращающимся к себе на родину, честными культурными немцами, русскими роялистами-офицерами и их холопами гайдамаками). После истязаний товарищей их посалили с багажом и конвоем в особые вагоны (9). И поезд простоял всю ночь на станции, с рассветом
двинулся дальше в путь на Харьков.
В Харьков наш поезд прибыл в 1 ч[ас] ночи. Арестованные под конвоем были отведены на вокзалы, Здесь их снова немцы принялись проверять и обыскивать. Затем их вывели на площадь перед вокзалом, выстроили в колонну, и так они стояли всю ночь и утро до 11 час[асов] дня, когда их увезли под конвоем, но куда, неизвестно. Я пробыл на станции Харьков 6 дней и всячески старался узнать об их дальнейшей участи, но достоверно узнать мне этого не удалось.
Имелось только одно сведение, что часть их здесь была расстреляна, а часть была отправлена в Германию – в качестве военнопленных. Всех арестованных с этого поезда было свыше 600 человек, В Харькове мне пришлось разговаривать с некоторыми товарищами, ехавшими из Севастополя с другими поездами. Из этих разговоров я узнал следующее: один очевидец рассказывал, что первые вышедшие из Севастополя поезда после взятия его немцами были в пути останавливаемы и целиком вместе с женщинами и детьми расстреливались из пулеметов и артиллерией любящими до безумия порядок немцами, в тесном контакте с продавшими им Украину гайдамаками. Другой товарищ матрос, ехавший с другим поездом из Севастополя, вкратце рассказал, что их поезд был остановлен на станции Джанкой, здесь много товарищей было расстреляно, а часть их арестовали и его в том числе, и они находились в заключении в каком-то помещении, откуда их выводили по частям гайдамаки для расстрела, но ему какими-то путями удалось убежать и только тем спастись от злой участи (10).
От Харькова до Гомеля я доехал без труда. Путь же от Гомеля до Орши находится под строгим немецким контролем. И потому я, благодаря только разным хитрым комбинациям, проехал тот путь и перешел границу.
Из тех сведений, которые я получал при проезде через Украину, я осмеливаюсь заключить следующее: во-первых, что Польша и Украина находятся накануне восстания от немецкого ига, во-вторых, я воочию убедился, что сами немцы здесь вовсе себя не чувствуют такими хозяевами, как принято у нас об этом думать, а скорее похожи на воров, забравшихся в чужой дом, где, похищая чужое имущество, страшно беспокоятся и боятся, что хозяева этого дома опомнятся и не только не дадут им уйти, а жестоко расправятся с ними.
Между прочим, очевидцы, жители деревни рассказывают, что немцами спешно грузятся и беспрерывно отправляются поезда в Германию с хлебом, металлом и проч[ими] богатствами, а также они отправляют к себе в Германию и классные вагоны Русских железных дорог вместе с эшелонами своих военнопленных.
Примечания от редакции КБК:
(1) Вероятнее всего Павел Дмитриевич Шипов перепутал немецкие войска с крымскотатарскими восставшими. В районе 22 апреля восставшие отряды действительно находились недалеко от Ялты (см. «Калейдоскоп Южного берега», глава "Вклад советской Ялты в сопротивление немецкой оккупации весной 1918 года").
(2) На момент 22 апреля 1918 года эти данные П.Д. Шипова устарели – к этому дню в Ялте сосредоточились порядка 950 человек (см. Беседа с тов. Кобылянским // Известия ВЦИК, №125, 20 июня 1918, Бобков А.А. Разворот солнца над Аквилоном вручную. Феодосия и Феодосийцы в Русской смуте. Год 1918. Феодосия-Симферополь: «Оригинал-М», 2008. С. 246).
(3) На момент 22 апреля информация об отсутствии "средств борьбы в Ялте" также устарела см. «Калейдоскоп Южного берега», глава "Вклад советской Ялты в сопротивление немецкой оккупации весной 1918 года").
(4) Вопрос сотрудничества правых эсеров и меньшевиков с крымскотатарскими восставшими является дискуссионным и требует дополнительной проверки в иных источниках.
(5) Это число сильно преувеличено – весь контингент Рейсхеера в Крыму не превышал 30 тысяч человек (см. «Феномен Республики Тавриды», глава "Перекопские и Чонгарские позиции к 16 апреля 1918 года").
(6) Это число преувеличено. Предельно допустимое значение погибших в ходе этносоциальных столкновений на Юге Крыма (между Ялтой и Севастополем), на наш взгляд, может исчисляться не более чем в несколько сотен человек.
(7) Изложенная П.Д. Шиповым версия падения Севастополя не совсем верна. Более точно эти события изложены в «Феномене Республики Тавриды», глава "Действия Военно-морского Комиссариата после прорыва Перекопа. Бои на Альминском фронте и Восточном районе Республики Тавриды. Спасение Черноморского флота").
(9) Факты организации подобных жестоких расправ над пассажирами поездов на территориях, оккупированных Германией в мае 1918 года требуют дополнительной проверки.