Артем Морозов, ‹К гоминологии морали› (2021)

Желудочно-кишечный трактат

Насколько вообще возможна система? Ответ: Система имелась уже давно, прежде чем человек начал помышлять о том, чтобы создать ее, — система мира. Таким образом, подлинная задача — обрести ее [1].

⁂

Мы чужды себе, мы, люди, мы сами странны себе, собственному прошлому: на то имеется своя увесистая причина, а может, предостаточное основание, во всяком случае — повод и мотив. Часто начинался поиск корней, но никогда по-настоящему; сосредотачиваясь, мы их не замечаем в упор — принципиально, вследствие какой-то слепоты суждения, а чем сильнее мы напрягаемся и трем теорийные глаза, тем больше сбивается их прицел. Как же могло случиться, чтобы корни однажды нашлись, да притом лежа у нас под носом?

Мы по необходимости отлучены от себя, мы не выкупаем себя, в отношении самих себя мы заложники, мы все еще не мыслим — нам недостает «знания, научного сознания в сфере, закрытой до того для науки, знания о человеке, о людях» [2]. У нас имеется история, но недостает ее критики. «Все несчастья на земле происходят оттого, что люди до сих пор не уяснили себе, что такое человек, и не договорились между собой, каким они хотят его видеть» [3]. Но справедливо сказано: где опасность, там прорастает и спасительное; на месте тупика следует опознать выход. Мы попросту должны, пусть на глазок и лишь идеально, поставить в истории точку. “End of story”, “period”.

«…установив таким образом понятие конца истории, мы тем самым устанавливаем и понятие начала истории» [4], — пишет Борис Поршнев, главный герой (вернее, антигерой) моего наброска. История, что палка, — о двух концах. Хороший конец представляет собой ее завершение: реальное, а не только идеальное исполнение критики; в нем выпаливается положительная идея человечества. Плохой, в свою очередь, кладет ей (истории = критике = сущности человека) отрицательное начало. История — строгий, хотя нечеткий маршрут, который надо пройти всего раз, а следовательно, билет потребуется в один конец. Но пока назначение не достигнуто, как раз один[-вот-только-другой] из концов реализуется («наш социализм об одной стране… по крайней мере ясно, каким концом бить» [5]) — [движущее] начало истории.

Людям надо хотя бы прикидывать цель, не просто чтобы двигаться (история и есть движение, люди сами суть цель), но чтобы бежать, не спотыкаясь, по меньшей мере в два раза быстрее, чем изо всех ног, догонять и перегонять. «Бегунами должны быть все» [6], все мы немножко лошади, бытие-вперед-ногами наш экзистенциал. Конечно, лучше б мчаться на сверхмощных паровозах, а не птице-тройке, покорять святой путь на автомобиле, не на своих двоих, но «у нас нет… иного средства [к движению], как всерьез посмотреть назад», больше того, «если есть закон ускорения мировой истории, он повелительно ставит задачу новых исследований начала этого процесса» [7]. С каждой оглядкой мы словно заново тянем себя за макушку или ремешки из болота природы, чтобы не «в самом конце», но в конце концов, сведя концы, мы сделали это болото своим, с концами его о-своили — добились человечества, добили себя. Товарищи неоантропы, еще одно усилие, если вы желаете ре-капитулировать ради победы родовые схватки/травмы. На артиллерийском училище висит плакат советского epoché: «Наша цель — коммунизм». Что такое путешествие во времени, если не трассирование верхом на рационально-пушечном ядре диалектики?

Чуть раздались выстрелы, концы — в воду; там уж и корни (души корешок, а тела ботва), и ростки, опять же, со вполне организованными побегами, ведь дальше урожаи и посевы, квадраты и гнезда, а значит, снова ядра (зерна, семена…) и шелуха, самое главное шелуха, так как «начало человеческой истории — своего рода водосброс, место стока для самых некритических ходячих идей…» [9] Преступника тянет на место преступления, из-за чего он непрестанно пере-устраивает [перво]сцену. Следы все то ли смыты, то ли сметены, черт-те что окажется уликами, оглядеться всерьез — задача не то чтобы выполнимая, и сдается, будто бы «история, составленная исключительно из предположений, будет, вероятно, не более ценная, чем набросок романа» [10] в жанре детектива.

Кто оказался жертвой, homme или его существо, и кто ее убил-с? Произошло ли на деле преступление, разве не было оно «просто вымыслом» [11], бессознательной фантазией, а то и «галлюцинацией» [12]? Наконец, неужели научная ценность романов и их набросков, в целом фикциональных нарративов непременно мала? Не предаваться повествованиям; не сочинять истории; не рассказывать себе сказки (ne pas se raconter d’histoire) — таково «единственное определение материализма», по мысли великого француза XX века, который сам обезумел и стал убийцей [13].

Но я не материалист, мне все позволено — и дознание, и мысленные следственные эксперименты, и гиперспекулятивная аутопсия. Здесь приводится результат моих трудов, а именно текст (детище, детективный набросок) и его аппарат (набрасывающий детектор, аксолотль-чан), производящие три [так было по плану] понятийных столкновения, в которых регистрируется объективно мнимый ход истории и воплощается критика человеческого сюжета, реальная критика homme и sujet в противовес философской, какой остается поршневская до тех пор, пока тот не отправляется в экспедицию за йети…

Столкновение I, или дробление: «Торможение и ускорение», «рефлексы и рефлексия»

1. Ак–селерация, или оборот/тень

Ускорение составляет прогресс «к полному уничтожению социальной жизни» [14], тогда как в начале истории этой жизни еще не было. До завершения истории или же «по сю сторону предела должна остаться вся „социальная“, „культурная“ и „духовная“ сторона человека — в отличие от „натуральной“ или „материальной“» [15], какая только и имелась на старте. По ту сторону человек в кои-то веки вздыхает с облегчением, буквально испускает дух и натурализуется: человек становится гражданином природы или естественным подданным, короче — чучелом (от фр. naturaliser ‘таксидермировать’). Труд «О начале человеческой истории», второй по замыслу из трех томов «Критики человеческой истории», который, увы, оказался первым и последним, Поршнев называет «философско-естественнонаучным трактатом» [16]. Когда критика касается природы, то задача ее, по кенигсбергскому старцу, облегчается, и она открывается для спекуляций, так что диалектик тоже может выдохнуть:

Правда, на ходу человек переобувается, из-за чего «то, что лежит в начале, и то, что лежит после конца, не тождественно одно другому» [18], и все же мы не распознали бы начальное положение, не помыслив после конечности до поры мистическую оболочку — шкуру не убитого еще человека. Вдобавок переобувка, пусть последняя (но это не точно), по счету, который вела бы сама природа, окажется второй, вторичной во всяком случае, не первой. Очередной? Уж не зависает ли на скачках природа, сгибаясь в три погибели, не ставит ли на тотализаторе, пока бог не играет в кости, а только грядет, еще совершает марш-бросок на советской скорости?

Если существо человека вовсе не есть что-то человеческое, патанатомическое вскрытие его не/потаенности укажет тогда не на «обезьяну» как на низшую инстанцию природы, но на «обезьяночеловека» как на предпоследнюю инверсию предположительно перво-первичной природы. История требует времени еще до истории, так что период жизни, куда вклинивается со своим labor мать-природа, пролегает не только с рождения до смерти, но и от зачатия к рождению.

Уже не обезьяна, которую он вывернул наизнанку, но еще не человек, который это оборачивание обернет в свою оборону, «обезьяночеловек» ни много ни мало заповедный источник, родник, ключ к анатомии основных стволов приматологии. Это картезианская скважина, которая перекрывает «декартову пропасть» [19], один общий, но неизвестный нам «корень» sentience и sapience гоминид (необходимый для второго, еще не достаточный для первого), чье нахождение — дело революции [20]. Поршнев дарует обезьяночеловеку целый залп имен: «троглодит», «археоантроп», «палеоантроп», «неандерталец» и, наконец, когда речь о шансе, что тот дожил до нас, это «реликтовый гоминоид» — предмет дисциплины гоминологии, основу которой заложил сам Поршнев, когда благодаря его усилиям в 1958 году в АН СССР была создана Комиссия по изучению вопроса о снежном человеке [21] (как говорится: отвратительном).

Троглодит выполняет целый спектр объяснительных задач в поршневской теории, но ее интерпретаторы от философии сводят его к привидению, «исчезающему посреднику», неявно смыкая с той или иной стороной. Гоминологическое ответвление, способное дать мысли (и вымыслу, ее лошадиной силе) не меньший импульс, чем сама палеопсихология, «проблемам» которой была посвящена сумма Поршнева, толмачи предпочитают стыдливо замалчивать/перескакивать, украдкой обозначив как анекдотическое. Вероятно, чтобы лишний раз теорию «дезабсурдизировать» — по-быстрому пройдясь расческой, придать ей научный вид. Плохому палеопсихологу йети мешают. Или виноват не стыд, пожалуй, а то пресловутое отвращение, или снежно-специфическое омерзение, воздействия которого не избежал даже Поршнев.

Палеопсихология изучает мыслеподобные (= речеподобные) процессы среди людей и гоминоидов в доистории и в начальный период, а потому располагается на стыке «наук о людях» и естествознания. Гоминологию, занятую сбором и систематизацией сведений о реликтовых гоминоидах и их поиском (прежде всего для того, чтобы опытно подтвердить гипотезы палеопсихологии), Поршнев относит сугубо к естествознанию [22], несмотря на то, что троглодитами природу выворачивает. Правда, расстройство пищевого поведения, как станет видно, окажется все же у них; а людьми, соответственно, природу передергивает. В итоге получается вот что: «Социальное нельзя свести к биологическому. Социальное не из чего вывести, как из биологического» [23].

Особенность троглодитов состоит в их активном нейросигнальном взаимодействии на расстоянии через воспроизведение одной особью неадекватного рефлекса у другой путем вызова подражания. Поршнев назвал способность к подобному взаимодействию без опоры на физиологическое подкрепление интердикцией, поскольку ею прерывались или запрещались адекватные рефлексы других. Интердикция вполне выступала ответом и на интердикцию — «запрещается запрещать» составило пик использования интердикции у палеоантропов и начало дивергенции неоантропов. В фазе III интердикция подверглась трансмутации — она переехала в лоб неоантропа из затылка палеоантропа и образовала инфлюативную базу (внушение = суггестию) для надстраивания новой манеры регуляции поведения: языка.

Как речеподобная регуляция, оставшаяся в пределах первой сигнальной системы, интердикция представляет собой нехилое снаряжение, высшую форму торможения ЦНС среди позвоночных животных: арсенал, не запрещаемый природой, но и не разрешаемый ею. Установка интердикции в качестве фичи, а не бага, первосигнального взаимодействия троглодита с окружением [24], превращает ее в состояние, «отсутствующее как у животного, так и у человека: отрицание зоологического, все более, в свою очередь, отрицаемое человеком» [25]. Решение Поршнева отнести гоминологию к зоологии станет понятнее, если уточнить, что аудитория троглодитов как «ораторов» была чуть ли не универсальной: все сведения

Об этом говорит как экологический анализ, так и палеонтологический анализ языка Н. Я. Марром: симбиоз животных и палеоантропов отображается в наиболее древних речевых пластах [27]. Короче, «невозможно утверждать, что миф о пении Орфея, зачаровывавшего всех птиц и зверей, не отразил какую-нибудь реальность» [28]. Мне поет, закрыв свой рот, виртуозный полиглот.

Троглодит отделяет себя от животных, но звери не отделяют себя от него, и с обратной стороны, «чем дальше он оторван от человека, тем плотнее вписан в природную среду», а в итоге связан с природой так, как «ни одно животное кроме него» [29]. Отрицание зоологического в троглодите по сути дела превосходит зверей на их же поле — это animal tantum, тварь как таковая, вне родо-видовых водоразделений, нейтрализованное или гипер-животное, великий Пан.

Не следовало бы путать, впрочем, монструозного [30] «эврибионта, даже убиквиста» [31] с конкретно-всеобщим, троглодит далек от того, чтобы это поле как-то гегемонизировать. Не animot, так как во множественности он пребывает редко: с себе подобными сбивается по нужде, а интердикцию в основном применяет, чтобы укрыться. Солист без ансамбля и не semblant, а скорее эмблема, троглодит искусно одинок, пускай кое за кем в своей раз-лученности и индиви-дуальности следует.

Еретик на фоне поршневских аксиом, гоминолог Бурцев тем не менее прав, когда называет снежных людей «смежными», руководствуясь диаметрально противоположным мотивом («общаются с помощью языка, символов, это буквально люди…») [32]. Zapiens, а не sapiens. [упс! — здесь и далее жирным в [] будут замечания из 2022 года.] Смежны с животными, метонимически вбирая их голоса, и рядоположны людям, не континуальны. Неспособные от людей как своей негации отлипнуть, однако, «как не может отбрасываемая тень», они обитают вдали, но от людей, и бодрствуют тогда, когда спят большелобые, к коим их одновременно «приковывает и великое любопытство, и зов к паразитизму» [33].

Быть с [животным] и не человеком: снегуманизм снечеловека. Зачастую описывалась способность реликтовых гоминоидов притягивать к себе людей и, напротив, вызывать у них приступы паники. Интердикцией они тоже объясняются, но вот конкретно паника ей еще не исчерпывается, убежден Поршнев. У страха и отвращения имеется иное, пусть и не столь непосредственное основание.

В 1951 году Эрик Шиптон в ходе экспедиции на Эверест находит знаменитый след ступни на леднике Менлунг; всего год спустя Веркор публикует, седлая волну ажитации, «философский» роман «Люди или животные?». Итак, экспедиция случайно обнаруживает в джунглях Новой Гвинеи популяцию обезьянолюдей, затем окрещивает вид Paranthropus erectus, сокращенно тропи. Некий промышленник скупает землю, где проживают тропи, в скором времени намереваясь эксплуатировать их в качестве рабов. Дуглас — протагонист романа, журналист — везет беременную тропи к себе на родину в Англию, где получает свидетельство о рождении ребенка и (из лучших побуждений, разумеется…) убивает его, заставляя суд решать судьбу не отдельных особей, а их популяции. Grundfrage: кого или что убили — человека? зверя? Он будет повторяться вновь и вновь, хоть убей:

После ряда наблюдений и перебора определений суд выносит вердикт: человека отличает религия; у тропи нашелся ритуал, значит, они люди. Дистиллированный антипоршневизм. Поршнев дал публичный мегаотчет о гоминологии — на грани то ли воя, то ли лебединой песни — в ряде журнальных выпусков за 1968 год. Веркора одиннадцать лет как перевели, роман был сравнительно известен. Поршнев не преминул отреагировать, причем жестко:

«Борьба за троглодитов» в корне амбивалентна, идеальное «за» борьбы в крайнем случае перейдет в реальное «против», если только заранее не определяется последним как погоня или же охота (как кинегетика). «Мало сказать — не люди. Пропасть яснее, если сказать — антилюди» [36]. Теоретический антигуманизм, если угодно, дополняется практическим неантигуманизмом, или же ничтожащей дегуманизацией. Французский писатель сумел все переврать потому, что не ошибся, а как раз угодил в яблочко. Область «естествознания и только естествознания» расширяется — в нее должны войти три науки, которые «накопили несчетное богатство», не ставшее в полной мере гносеологическим капиталом: мифология, история религий и этнография.

Проблема убийства претерпевает конкретизацию, становясь сюжетом жертвоприношения. Отвращение, которое испытывает Поршнев к троглодиту, которое, по его мнению, должен испытывать любой человек, вызвано тем, что давным-давно в «их» нише случился кризис (= поворот, суд либо решение, разделение; дивергенция), и «они» делали «это» с «нами», поскольку «им» не хватало еды. Собственно, «они» и вывели «нас» для пропитания, после чего еще заставляли «нас» делать «это». Замирать в кататонии и быть «ими» съеденными. Отдавать часть приплода в жертву. Охотиться на других зверей, делиться с ними добычей, так как у маугли и энкиду, у ходячих «отрицаний зоологического» был ослаблен инстинкт убийства себе неподобных — их третье отличие после прямохождения и интердикции [38]. И «нас» до сих пор «в своем роде» заставляют, ведь онто-теология «повторяет» фило-теологию.

2. Ре–капитуляция, или чрево–вещание

Отделяющая от зоологического в прошлом (йети) или будущем (людей), инверсия, стало быть, либо обертка, вроде яйца, снесенного курицей, откуда вылупится уже нецыпленок, либо избавление от нее. Если речь о человеке, случай скорее всего первый, вместо курицы к тому же неведома (крипто-) или антизверюшка (впрочем, прапорщик не офицер), так как у него беда не одна приходит, а с рекурсией приходится «раз на раз»: инверсия инверсии. Тем не менее любая инверсия обертка, даже если не полная, а любой покров — это собственный сброс или срыв, пусть не всегда удачный; что до рекурсии, то всякое число как минимум своя первая степень. Но исторически человеческую жизнь будут составлять только ее попытки вылупиться из яйца.

Подобное сужение до пренатального периода можно было бы рассматривать как свидетельство эксцесса в потенциальности человека, наличия у него бесконечного запаса гитик и т. п., если бы не указание на постисторию, на его возврат в лоно природы. Сброс десанта из истории, и все сплошь ветераны аборта. Ребенка убьют. Таласса! Таласса! Мир бездонный, пенный шелест волн прибрежных… Вариация на тему вариации Ференци на тему рекапитуляции: в перигенезе повторяется филогенез, «пренатальная среда индивидов сохраняет постнатальную среду их эволюционных предтеч» [39]. Клинический по сути дела случай: отношения, которые складывались между палеоантропами и людьми в процессе дивергенции, некогда подверглись и еще подвергаются переносу на отношения «внутри» человеческого вида, на общество в длимом отделении от природы. История для Поршнева столь катастрофична, что уже в инкубаторе человека тянет регрессировать, а регрессия определяется как продвижение, рост. Или все так перепуталось, что людей и лоно (первое, второе…) не отличишь? «Бытие и бремя» как пособие по истерическому материализму [40], но нескромное сокровище, пусть оно передается нам от природы, то бишь «наследуется», необязательно столь же естественно, что и естественный отбор как фактор эволюции.

Переход от первой ко второй сигнальной системе подобен продвижению от памяти следов к памяти слов, а «бессознательный искусственный отбор» людей палеоантропами — чем не дрессировка человека в родовой деятельности, в культуре из «Генеалогии» Ницше, размышления II? Имеется соединение и с пресловутым «акселерационистским фрагментом» из «Воли к власти», но из доистории действие сместится в историю: «процесс», который нужно «еще ускорить», — это «выправление европейского человека» как выведение типа, чья задача будет состоять «в служении новому, суверенному человеческому виду» [42].

Правда, палеоантропов можно рассматривать как новый вид лишь в отделении от другого, доподлинно нового. Либо раскрывается пост/историческая перспектива в случае, если предполагать не два вида (например, вид европейского человека и суверенный вид; неоантропов и палеоантропов), но служение индивидов своему виду, новость о котором — откровение человечества в положительном понятии — им и выправили. «„Суверенитет“ содержит в себе идею человечества» [43]. Прочтение это насильственно, как и всякое толкование Ницше из благих намерений. Выправление завершает отрицание «отрицания зоологического», от атавизмов троглодитид в нем будучи избавлено выработкой контрсуггестивных качеств неэмотивного типа, таких как «воля, ответственность, знание себя, умение полагать себе цели» [44]. Только вот в нагрузку к освобождающему полаганию себя — и полаганию себе целей — идут убийство и эксплуатация. Стоит только раз ее запустить, как теологическую мегамашину не остановить.

Поршнев и «возникающий» Баянов, убежденные натуралисты, попросту не могут допустить мысли, будто стихийно или не очень сложившиеся представления человеческих народов о сверхъестественном ни капельки не отражают жизнь. Действительность, скорее, запечатлевается чуть ли не в каждом представлении, но может оказаться непроявленной или засвеченной, в расфокусе, мощно отретушированной и т. д. И повсюду сморщенный, напряженный лоб угнетенной твари. Верный метод — эвгемеризм, пусть обожествлялись и демонизировались сначала не великие предки, а ужасные, после чего уже современники (и в первую очередь даже не отдельные сородичи, а скорее «институции»).

Терпели долго, но в итоге «мы», те или иные, разбежавшись по сторонам, перебили «их», всех или почти, на обратном пути, да вот только именно на «них» остановиться не сумели. От убийства палеоантропа шли к убийству сородича, от сородича к умерщвлению животного, и по-прежнему нас передергивает, трясет, укачивает в машинах-богородицах. Забой животных и инициация молодняка замещают по старой памяти жертвоприношения людей, своих же после смерти закапываем, чтоб не съели; сугубо ингуманизм ингумаций, а не нравственность нравов. Речевые сигнализации рассеявшихся тем временем разнятся все радикальнее, превращаются в более мощные средства установления Контроля, языки. Понеслась.

В анализе мифологии проще всего случай нечистой силы и духов природы (чертей и леших). Монография Баянова, где разбираются демонология и фольклор, «читается как увлекательный, вернее, как познавательный детектив» [45]. Поршнев сам тоже хотел свести все предания, как собирались ранее «Информационные материалы комиссии по изучению вопроса о „снежном человеке“» [46], глубоко их прошерстить — сотворить книгу-бестиарий. Даже подал заявку на нее в 1966 году, но издательство план не одобрило. Чтобы касаться темы более или менее прямо, пришлось обходиться текстами о троглодитах и рецензиями на этнографическую или религиоведческую литературу.

В одной из рецензий подчеркивается, что «первобытные люди представляли себе богов (или духов) в качестве коллектива, из которого лишь постепенно выделяется один бог (или дух)» [47]. Для Поршнева множественность всегда прежде единства в становлении идентичности, будь то внешних «богов» или самих людей и их «личностей». Больше того:

«Я» выделяется из первичного «мы», не открепляясь окончательно, но возможно это лишь постольку, поскольку «мы» выделяется на фоне «они». Наживка фокуса: «мы — не они», ведь «они» (сначала злые «боги»-палеоантропы, затем чужаки, «немые» или «немцы», не понимающие нашего языка) пока гораздо отчетливее, чем «мы», пусть не как «общность в точном смысле слова» [49], а как многообразие с конкретными чертами.

Затем превращение: «они — не мы», своя собственная идентичность/общность «мы» специфицируется, обретает границы через отрицание и в то же время производство «них» — чужой идентичности/общности. Божества подразделяются на дурных, то есть на чужие репрезентации наших либо наши репрезентации чужих, и на хороших богов, которые составляют наш пантеон, но все они в равной мере ужасны. Итак, «людские коллективы суть машины для производства богов», то есть внешних по отношению к ним самим общностей или иерархий, чье создание во многом «сродни подвигам барона Мюнхгаузена» в болоте [50].

Престиж ждет, собственно, в конце истории: все человеческие «они» поглощаются всечеловеческим «мы», из-за чего речь — «субстанция, которая объединяет человечество» — отпадает за ненадобностью. Единство в ней держалось ведь на честном слове, то было «бесконечное разнообразие типов связей между людьми в форме разрыва связи между ними» [51]. Теперь биологический вид, единый в себе, становится единым для себя. Обретает ценой рассудка царя в голове. «Историю человеческого рода… можно рассматривать как выполнение тайного плана природы» [52], тем более что в последней лежат концы человека, но что это за заговор такой? Не смахивает ли он на новое богостроительство, вернее даже, на коллективное вынашивание (вынесение тела-вердикта) и овнешнение последнего Бога? «Совершенно иной в сравнении с тем, что было, особенно в сравнении с христианским» [53], получится бог — или выйдет подобие Левиафана, что сплетет все линии преемственности, венчая собой (мега)машинный филум? И куда девается весь накопленный разум человека, а самое главное, атеизм и анархизм Поршнева?

В начале 1960-х Поршнев пишет статью, которая так и не будет опубликована, — «Некоторые вопросы возникновения христианства», посвященную жизни Иисуса Христа и конвергенции христианских сект в единую церковь; в начале 1970-х составляет и подает заявку на книгу «Иисус Христос» для серии ЖЗЛ [54]. В «О начале…» он ставит эпиграфом «В начале было Слово» из Евангелия от Иоанна; разумеется, его убирают. В представлении Поршнева у истории действительно имеются отчетливые библейские нотки. Что же, атеизм лишь притворство, как и многое из его жизни? Или дорога в коммунизм вымощена не католичеством, как для Альтюссера, но, например, гностической ересью; старообрядческой сектой, раз своя кожа ближе к телу?

Положение Поршнева в вопросе веры сродни статусу героя, которым он занимался с 1955 по 1970 годы, — священника и «утопического коммуниста» Жана Мелье. Мелье поддерживал просвещенческие идеалы и никогда в бога не верил, однако расстригаться не спешил, зато разгулялся в своем посмертно распространенном «Завещании», где подверг разгрому все религии, в том числе и беззубые, навроде деизма. Поршнев отвергнул многое из догматики марлена, готовя КЧИ, и наверняка ушел бы открыто в эсхатологию, аскезу и апокалиптизм, проживи он чуть дольше, и все же не забывал хулить поповщину.

По мнению Рыжковского, на молодого Поршнева произвела чрезвычайно сильное впечатление «теория новой биологии» Эммануила Енчмена. ТНБ — это ересь в марлене, причем мессианская, как отмечал еще Бухарин, расположившаяся «на снежных вершинах идеологии восставшего пролетариата» [55] в начале 1920-х. В юности Поршнев и впрямь неровно дышал ко всему «новенькому» в науках, да и позднее тоже; предположим, он был тэ-эн-бист:

«…т. н. beast»:

Ecce Mono, или как становятся simia собою.

Вся folk psychology и все представления о сознании-познании, не только народные, за исключением рефлексологии, в ТНБ объявляются буржуазным обманом — средством эксплуатации людей-организмов, отличие которых от животных, «обезьян», уже не столь значимо. Задача ТНБ — даже не столько как теории, сколько как текста — заключается в активации внутри аудитории «органического катаклизма», повышающего их стеничность, или радостность, а положения ТНБ — не что иное, как способы «закрепления сочетаний рефлексов, поддерживающих органический стенизм», буквально «заповеди». К примеру, превосходство иудаизма и христианства над прочими религиями состояло в том, что по крайней мере отчасти те представляли «художественно выраженное» учение Енчмена [56]. За низвержением эксплуатации в новом и масштабном катаклизме последует отмирание познания («науки, философии») и реанимация «единой системы органических движений», прежде подавляемой и вытесняемой, с другой [57]. «Анти-Эдип» от эмпириокритицизма и обетованная новая земля.

Нечто вроде принципа художественной рекапитуляции теории берется Поршневым в истолковании религиозных представлений (история веры сама становится выражением-чревовещанием поршневизма), равно несомненно влияние на Поршнева енчменовского и заодно ницшеанского, но необязательно ницшевского взгляда на «познание» как борьбу:

Познание — явление историческое, раз так, то однократное (geschichtliche, не historische). Только орудием производства последнего Бога будет наука, а не что-либо еще: «Научное мышление глубочайшим образом, нерасторжимо сочетается с идеей человечества» [60]. С чего же наука начинается? В ходе обоснования исторической реальности мысли Поршнев опирался на «несколько менее материалистического физиолога Алексея Ухтомского» [61]. Читай: на князя Ухтомского — единовера, кандидата богословия и иконописца, монаха и епископа Охтенского [62].

Всякий центр возбуждения комплекса «органических движений» имеет в нервной системе своего антагониста — сопряженный тормозящийся комплекс деятельности не по делу, неадекватный рефлекс, или смещенное действие. Однако как внизу, так и наверху: сама нервная система отнюдь не единый большой центр, управляющий малыми центрами, а сопряжение двух больших центров-доминант, в которых скапливаются раздражители. И одна из доминант работает более или менее «по Павлову», а вот другая «по Ухтомскому», она становится тормозной и берет на себя все раздражители-шлаки. Интердикция работает за счет врéменной инверсии доминант путем внешнего торможения. Фиксация инверсии, закрепление тормозной доминанты как главенствующего центра соответствует тому, как устроена нервная система неоантропа.

Все биологически целесообразное оказывается подвешено, мозг будто бы обретает эмбриональное качество. Глубокая заторможенность человека и будет компенсироваться ускорением истории, составит его двигатель. Ухтомский бы сказал, что вторая сигнальная система «духовный организм», но без организации, иными словами, вынужденный все время изобретать для взаимодействия со средой «функциональные органы» — психологические способности, черты характера, различные типы представлений, образы, эмоции и мысли, короче, речь–язык, а также саму науку, но только в конечном счете.

Столкновение II | Гаструляция: «Вымысел», «псевдонаука» и все, что сродни им

1. Приставки и корень науки | Нефилософский зомби

От интердикции через венчающую ее суггестию развитие мозга шло к контрсуггестии, от производимых и получаемых запретов и приказов к противостоянию им: вырабатыванию мышления. Информационная функция языка не может предшествовать инфлюативной, в этом генезисе познание — наипозднейшее, и заключается оно в дезабсурдизации знаков, рассматриваемых Поршневым как дипластии, то есть единомоментные инстанцирования двух противоположных раздражений, которые производят «невроз», состояние для иного зверя патологическое и полностью срывающее его деятельность, а для человека ставшее нормой из-за инверсии тормозной доминанты.

Не только получение, но даже произведение суггестий, по Поршневу, оказывается пассивным и реактивным, поскольку «нельзя быть выше и вне того, от чего получаешь выгоду: тиран институирует глупость (bêtise), но он первый слуга, встраиваемый в свою систему, рабами всегда правит еще один раб» [63]; не человек человеку делает внушение, но сама абсурдность овнешненной общности оглушает его собой с обоих концов, в то время как сопротивление оборачивается активной силой, индивидуальной попыткой отделиться от некоторой общности [64]. Установленный в рамках суггестии новый сигнальный режим или порядок слов отнюдь не был свободным. 1974 год — и его «постулаты палеолингвистики»:

Головной мозг палеоантропов с неоантропами и костный мозг последних, что пожирается первыми, непроизвольно рифмуются в брюхе, то бишь их общем «абдоминальном мозге», так же как перекликаются там и язык-орган с языком-способностью, по делёзовой «АБВГДейке». Церебральный концепт на месте Бога-Отца; а вот и позвоночно-машиностроительный Бог-Сын — аффект самого Христа кроветворящего; наконец, перед нами трахео-гортанно-пищеводный перцепт Святого Духа — вся «сила языка», а за брюшиной желудочно-кишечный трактат в полном его протяжении, не иначе как база низкого материализма. «Внутренний процесс пищеварения — глубже внешнего жеста нападения или хищного движения: глупость с перистальтическими движениями» [66].

Глупость и смертный приговор, абсурд и убиение друг друга на постоянной основе — вот два видовых отличия людей, которые «стоят словно в стороне от столбовой дороги развития как гуманитарных наук, так и естествознания» [67]. Об убийстве вне и внутри («мы и они») языка сказано было уже достаточно. А как работает абсурд? Абсурд словно мотор консервативной рекапитуляции и в то же время средство ее преодоления. «Глупость есть структура мысли как таковой», ее древо и корни, но мысль «служит тому, чтобы наносить вред глупости» [68], дезабсурдизировать абсурд, рубить сук, на котором сидит.

Делёзовская bêtise как «специфически человеческая бестиальность» [69] оказывается полезным синонимом, ведь «люди — единственный вид, способный к абсурду» [70], но эта дичь, на которую еще не способны и против которой уже бороться бессильны сами боги, досталась людям именно от них, и только. Цепь: эпиметеева интердикция III = прометеева суггестия = гиперживотное «в» человеке = его не-выносимое [в опыт] нутро, к отрицанию которого человек по умолчанию (by default, все же не en défaut из-начально) определяется, призывается, ставится на путь мышления–контрсуггестии; и если сильно повезет, выйдет, собственно, на каменистые тропы науки, то есть суггестии, подвергаемой ре-активации и синтезу с контрсуггестией.

Исчерпание абсурда ознаменует конец разума с наукой. Но насколько научно само предприятие Поршнева? С наукой пока все очень нечетко, а философских, литературных, даже аналитических прецедентов вагон и маленькая телега. «Был ли у русской революции свой Гегель?» — спрашивает Рыжковский, намекая зачем-то на Поршнева, хотя приводит такую модель: Гегель философ 1789 года подобно тому, как Маркс философ 1848 года, а Поршнев и его (кажется, будто бы меньший) брат по разуму Кожев, отвечая на советскую революцию, пытались тех двоих соединить «для построения онтологии истории» [71].

⁂

Как по мне, история этой онтологии истории требует более про-странного рекапа. Я лишь намечу ее, не простраивая детали, но смешаю всё, как приличествует «обезьяноподобному облику» [72] помешанных ученых:

• Братьями по революции Гегеля и Маркса были соответственно Сад и Мазох. Кто их только не соединял, но все из рук вон плохо. Делёз развел их по сторонам, а затем представил Захер-Мазоха и его филогенисторический фантазм отдельно и должным образом (горячо и нежно). Позднее Делёз, что заметили далеко не все, заново собрал садомазохистское единство ускорения и подвешивания, возбуждения и торможения, отрекшись от фантазма в пользу программы как опорного понятия [73].
• Лекция по геологии морали то и дело прерывается «обезьяноподобным кашлем», во время его приступов профессор Челленджер успевает немного погрезить — причем «не о том, чтобы провести конференцию для людей, а чтобы предложить программу для чистых компьютеров» [74] (ordinateurs, по-видимому; хоть не санитаров, но те чистыми не бывают). Программа соответствует сборке на стратах, а диаграмма абстрактной машине на плане консистенции Реального, подвергаемом Божьему суду стратификации. Карательная теология. В согласии с диагнозом Селестины Аростеги, «подлинной литературой современной эпохи может называться только руководство пользователя» [75].
• В 1968-м Поршнев освещает историю вопроса о реликтах: «…за пять лет до Beликой Французской революции некий европейский медик осматривал неандертальца». Уже через абзац он сообщает про вечер, когда Мопассан, Флобер и Тургенев бились над «загадкой ужаса» (спойлер: ужас вызывает абсурд, с дезабсурдизацией он исчезает).

• Флобер испытывал трудности с членораздельной речью в детстве, его еще долго впоследствии терзали тревоги о своей отсталости и преследовали образы обезьянолюдей [77]. В итоге он поставил проблему глупости трансцендентально, «придав ей космическое, энциклопедическое и гносеологическое измерение» [78].
• В 1848 году случайно извлекают первый череп взрослого неандертальца из трещины в Гибралтарской скале. Научная революция запаздывает, поскольку смысл находки не осознают — в приматологии нечего пока переворачивать (а ведь неандертальцев могли тогда назвать гибралтарцами, и Поршнев проводил бы опыты не над эрдель-терьером, но над лабрадором Лаской, я уверен).
• «Записки охотника» послужили «авcтрийскому (галицийскому и т. д., и т. п.) Тургеневу» основным образцом для подражания, когда Мазох приступил к циклу «Завещание Каина», где собирался представить «все наследие преступлений и страданий, отягчающее человечество». Логический финал «естественной истории» [79] людей предполагал рождение на кресте нового человека: вместо Христа (= второго Каина) распятию на деле подвергался Бог-Отец «в» нем. В предисловии к циклу резонерствуют старец из секты странников и сама ледниковая мать-Природа.
• Извращенный и каннибальский «изначальный мир» c печатью Каина, где само время сочленяет оба своих конца, а люди и звери — неотличимы друг от друга, производит реальные среды образа-импульса, которым в таксономии «Кино» характеризуется натурализм [80]. «Тысяча плато» обнаруживает в мазохизме становление-животным и программу дрессуры; знак Каина-странника пересекает оседлую землю и кочевую почву, его аффективные недра образуют дырчатое пространство металлурга и кузнеца-«троглодита» [81] — сам машинный филум.

В судьбоанализе Эдипа заслоняет собой припадочный убийца Каин и теснит Моисей, или Каин наизнанку, который учреждает закон в самом акте убийства [82]. Печать.

• В 1990-х д-р Дэниел Чарльз Баркер сформулировал космическую теорию геотравмы. Мол, диск из газа и пыли, сгущаясь в пылающее ядро перво-ковчега, выжигает тем клеймо на всякой будущей материи, могущей там возникнуть. В переворотах на поверхности земного шара, в гео-графизме жестокости ядро как перво-тиснение прессует атомы, вяжет узелки из клеток и делает зарубки на тканях. Разные частицы, органы, тела, сборки, а также мозговые вещества и коррелятивные мозги-сосуды поневоле становятся бортовыми летописцами естественной истории Земли, входят в состав великой биокосмической памяти, мозаики боли.

Резоны разума заземляются, а затем сразу же разоряются в «гипергенеалогии» хребтового катастрофизма как новой форме либертинажа [83]. Начало речи и впрямь ходит где-то рядом, но прямохождение — это еще не достаточное условие катастрофы, что специфична для языка, даже не необходимое, если интердикция с бипедализмом просто совпала, как пуля, пробившая пулю.

• Д-р Хамид Парсани в нулевые годы преобразует концепт дырчатого пространства, выстраивая планетарную онто-нарратологию; субстанцией-смазкой всех нитей, сквозным сюжетом служит нефть, предваряя божественное, но не единичное, и не последнее: «Пол( )ый комплекс переизобретает Землю как машину для ускорения возвращения Древних…» [84].

…и т. п. с той или иной степенью
детализации = диаволизации. ⁂

Палеопсихологию и особенно гоминологию Поршнева можно было бы отнести к разряду «странствующих, блуждающих наук» [85], в корне отличных от наук Государства, — малых, сомнительных по своему статусу наук (к ним вечно прилепляются псевдо-, квази-, пара- и т. п.), чья задача — в следовании за их предметом, а не в его воспроизведении по образцу, если и парадигма, то разве что уликовая.

Либо же здесь заявляет о себе, как в ГИКК и наследующем ей акселерационизме, «свойство вымысла, функционирующее как устройство для путешествий во времени», то есть «экспериментальная (техно-)наука самосбывающихся пророчеств» [86], или гиперверие, которое ничуть не гнушается прочитывать содержания, внешние для стандартной науки, как «возможно научные», будь то оккультные построения, мифы, конспирологические теории, тезисы, достаточно бесповоротно признанные лженаучными, или художественные произведения, и в особенности фантастические. Не скатываясь в антиреализм, гиперверие отвергает Вселенную Единого Бога и противопоставляет одной-единственной «программе реальности» множественность миров. Поршнев утверждает нарратив всемирной истории, но ищет путей его завершения, словно устраивает не привычный саботаж, а итальянскую забастовку.

В представлении Поршнева он занимался самым что ни на есть натурализмом, для него «каскад взрывов» истории и «горный хребет» познания пересекались в образе лавины научной революции, толкнуть которую мог в том числе, скажем, сам снежный человек, впрочем, чаще метафорой революции служило атомное расщепление. Роль «штурмуемого ядра» в порядке общей очереди исполняли само начало истории, природа дивергенции и природа речи [87].

Про обнаружение троглодита:

И в адрес воображаемого оппонента:

О своей сумме:

Либо книга и есть научно-исследовательский комплекс, а главы действительно лаборатории, поскольку научная теория, синтез суггестии и контрсуггестии, не только отражает нечто (объективно возможный мир, а скорее даже миры), но и что-то делает [91].

Уильям Берроуз, тотемная фигура ГИКК, рассматривал письмо и язык в целом не эстетически, а с точки зрения прагматики. «Внушения — это слова. Убеждения — слова. Приказы — слова. Ни одно известное контролирующее устройство не может работать без слов…» [92]. Рассуждая о Контроле, он опирался на книгу, изданную спустя два года после «О начале…», автор которой, проанализировав поэмы Гомера, заключил, что сознание в виде интроспекции появилось не ранее II тыс. до н. э., а прежде того поведением человека руководили боги в виде слуховых галлюцинаций, словесных команд, которые исходили из правого полушария в левое [93]. Подчинение голосам было беспрекословным, но «контролю необходимо сопротивление или согласие» [94], иначе это просто использование.

В начале истории [сознания], по обеим теориям, человек лишен внутреннего опыта, поскольку «в действительности» зомбирован: у него отсутствует воля, но будто имеется программа. Перед нами модель, обобщающая эксперимент философского зомби, и имя ей нефилософский зомби. Постулируемый переход в дальнейшем к контрсуггестии (к мысли, к эмотивной реакции) — это чудовищное чудо, обрекающее человека на жизнь в границах Контроля. Джейнс объясняет чудо внешними причинами, факторами, которые привели к краху бикамерализма, а Поршнев принципиально, quid juris, — компоновкой суггестии, в которой «опыт» зомби продлевается, пусть и за кадром:

Контроль для Поршнева оказывается трансцендентальной иллюзией истории, человек же безраздельно раздваивается на вечно подчиненного-без-Контроля в целом (не-выносимое [в опыт] нутро, [родовой] человек-в-человеке; в моем дуализе — инъект, или жанр) и на того, кто с тем или иным успехом самоустраняется от преследования Контрольных целей (субъект, существующий как посторонний; в моем дуализе — эйект, он же сюжет) [96].

Вуаль Контрольного контекста закрывает непосредственный (и зачастую он не по средствам тем, чья теорийная фантазия небогата) опыт нефилософского зомби, однако он прорывается в деперсонализации–дереализации (при усилении работы диссоциации, образующей базу психического автоматизма в слабом смысле — «истерии» Жане), а в полном или чрезмерном своем виде присутствует при «синдроме психического автоматизма» [97].

При диссоциации переживаемое, как правило, скорее уныло, оно тяготит, но не то чтобы сильно тревожит, так как не нарушается тестирование реальности — совершаемая по умолчанию редукция «естественной установки», часто трактуемой как безраздельный реализм в отношении предметов восприятий. (Установка в таком ее определении вообще-то более свойственна психозу, чем «норме». Да только я сомневаюсь, что все, кто страдает только от неврозов, — феноменологи, хотя инверсия тезиса кажется правдоподобной.) А вот при психозе все достаточно зловеще — но границы здесь очень зыбкие.

К тому же, в психопатологическом опыте зомби может прибавиться (убавиться) многое за пределами непатологической модели, не только (псевдо)галлюцинации при психотическом автоматизме. Так, при той же дереализации происходят сбои в восприятии: острота зрения притупляется, цветовая гамма заглушается, испытываются искажение перспективы или утрата объема, скачки в пропорциях вещей, в ощущении времени. Как бы то ни было, от нивелирования внутреннего опыта и размытия границ между внутренним и внешним на деле (или когда задействована сильная фантазия) первая сигнальная барахлит, а вторая — только раздувается.

Приводимые им случаи психопатологий (манию и бред, которые закрываются от любого внушения со стороны; сверхвнушаемых персон с органическими поражениями мозга) Поршнев представлял, как водится, лишь в качестве фиксаций на предшествующей эволюционной стадии, но сверх подобной ретроградации в эксперименте нефилософского зомби все без исключения люди (и не только люди) ничего особенного не демонстрируют. Потому что наблюдаемое поведение, которое поддается описанию в качестве проявления (не)согласия, всякий раз описуемо как запрограммированная симуляция (не)согласия. На этом принципе зиждется бред отрицательного двойника, если вновь подключать примеры из психиатрии.

Что может помешать нам в этом, что уже нам мешает, откуда в отдельных случаях берется это нежелание — вот вопрос. Потому что наблюдать или вообще нечего, или же всего оказывается слишком много, и вся соль в различении «эмпирически неотличимых» опытов — многообразия вчитываний и вычитаний теории (в том числе патологической, т. к. теория в равной мере дезабсурдизация абсурда и абсурдизация мысли: cogito quia absurdum [98]) в опыт и из опыта. Формула Вальдиночи: чем больше редукции, тем больше данности. Даже «чистая эмпирия» звучит довольно теоретично, как «идеальный газ» [99].

Он не «гибрид» и не «суперпозиция» биологии и техники, а только наглая утайка тавтологией себя самой: «робот» изначально уже означает сконструированный организм [100], так что это почти что живое-в-живом — пере-житок грядущего. Доведенный здесь до своего предела, поршневизм выдает следствия, для самого Поршнева вовсе не допустимые, и лавиной они катятся по каменистым тропам с сияющих снежных вершин.

[Кататрактат nom-philosophique]

[1] Шеллинг Ф. В. Й. Штуттгартские частные лекции // Философия религии: Альманах 2008–2009. М.: Языки славянских культур, 2010. С. 326 {Шеллинг был, возможно, зенитом (надиром?) онто-теологии и точно — действительным завершением немецкого идеализма, его хроно-логическим терминатором, в отличие от Гегеля {см. рекап в столкновении II}; по словам последнего, супругу Шеллинга «утащил черт» {эпидемия дизентерии и «нервной горячки» ≈ тифа}, сам Шеллинг в эпитафии заявил: «БОГ дал мне ее, смерть не в силах ее похитить», после чего так просто взял и пере-писал реальность, став редким образцом творческого мужа, который в «гермафродите, помеси романа и теоретического диалога» (курсив мой) даровал супруге бессмертие, а не погибель {КАРОЛИНА — это звезда немецкого романтизма и астероид главного пояса (235); йенская salonnière и уголовный кодекс Священной Римской империи, или Constitutio Criminalis Carolina (1532); золотая монета с профилем референтного для C.C.C. императора и переводчица английских драм; испанская корзинка из слоеного теста со взбитым кремом, якобы названная демиургом-кондитером в честь дочери, и писательница, которая престала произведением «Клара, или О взаимосвязи природы с миром духов», тем самым дав имена другим детищам Шеллинга, дочерям от второго брака Каролине и Кларе; прежде обращалась из Доротеи Каролины Альбертины Михаэлис в Д. К. А. Бёмер, овдовев, в Д. К. А. Шлегель, после развода — в Д. К. А. Шеллинг}.

[2] Борис Поршнев {историк и палеопсихолог, предположительно — историческая личность в прошлом; звуча современно, его фамилия на деле происходит из крестьянской древности, ее корень не рус. поршень ‘деталь механизма, двигателя’, а урал., сиб. и сев. поршни ‘лапти, гнущиеся из лоскута кожи или шкуры’, дальше от др.-рус. пъртъ ‘лоскут’ или же диалект. порхлый ‘рыхлый, мягкий’, поршень также прозвище резвых людей, то есть «порхающих», а от «механизма» в нем разве что один мех, да и то если шкура была уже с ним; сразу будто и движение, и свежевание}, цит. по: Рыжковский В. Был ли у русской революции свой Гегель? Борис Поршнев и его «Критика человеческой истории» // Гефтер. 13.09.2017 {Рыжковский тоже историк, в частности он изучает первого историка}.

[3] Д. М. Темплмор {выдуман Веркором {тоже выдумка: псевдоним Жана Брюллера {иллюстратор и гравер, в 1942 году, еще в подполье, стал сооснователем и главредом Minuit {‘полночь’}}; но и реалия: название горного массива в Предальпах, где действовало Сопротивление}}, «Животные или почти животные», цит. по: Веркор. Люди или животные? // Избр. М.: Радуга, 1990. С. 45.

[4] Поршнев, цит. по: Рыжковский В. Был ли у русской революции свой Гегель?

[5] В. И. Ленин {человек с прищуром}, цит. по: Кржижановский С. Возвращение Мюнхгаузена // Собр. соч.: В 5 т. СПб.: Symposium, 2001. Т. 2. С. 191 {Сигизмунд Кржижановский — контрреволюционная, несочетанная с действительностью вне нее монада, в коей завелся призрак писателя — однофамилец революционного субстанциального деятеля}. Спекулируют, впрочем, обоими концами, но чаще по отдельности.

[6] Хайдеггер М. К философии (О событии). М.: Изд-во Института Гайдара, 2020. С. 511 {большой любитель подач и на-бросков, который навряд ли бы согласился, что “end of story” и “period(t)”, обычно употребляемые в разгар перепалки, чтобы под видом раскрытия всей истины, «существа дела» разделаться с оппонентом либо отделаться от спора, являют бытiйно-историчное мышление «в деле», но история для Хайдеггера буквально пере-палка, лежащая по-прежнему промеж «противо-поставления» богов человеку и «спора» земли с миром: Там же. С. 133, 587}.

[7] Поршнев Б. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). М.: Академический проект; Трикста, 2013. С. 35.

[8] Барон фон Мюнхгаузен {не вижу оснований полагать, будто не тот самый}, цит. по: Кржижановский С. Указ. соч. С. 164.

[9] Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 38.

[10] Кант И. Предполагаемое начало человеческой истории // Трактаты и письма. М.: Наука, 1980. С. 43 {Кант — предполагаемое начало немецкого идеализма}. Разумеется, для «диалектического» верно то же, что и для «исторического»: «Большинство философских систем — только произведения их создателей, хорошо или плохо придуманные, почти так же, как наши исторические романы» (Шеллинг Ф. В. Й. Указ. соч. С. 326).

[11] Кант И. Предполагаемое начало… С. 43.

[12] См. теорему 000: Laruelle F. Theorems on the Good News // Angelaki. 2014. Vol. 19. Iss. 2. P. 41 {Ларюэль — предположительное начало (точка отсчета/опоры; фр. la ruelle ‘аллея, маленькая улица’, а не широкая столбовая дорога) нефилософии как обороны людей. Не начинатель, «Ларюэля не существует», если верить Ларюэлю; все тексты он писал из отождествления себя с человечеством: Idem. Non-Philosophy, Weapon of Last Defence // Laruelle and Non-Philosophy. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2012. P. 244}.

[13] Althusser L. The Future Lasts Forever. N.Y.: The New Press, 1993. P. 221 {Альтюссер — левый католик, не битник, не любил травить байки, но написал автобиографию; XX век — исторический период, безумный и убийственный, как и все они}. «Элен была своего рода „подобием“ его смещенной совести, безжалостным суперэго… проклятой части, черной животности…» (Roudinesco E. Louis Althusser: The Murder Scene // Philosophy in Turbulent Times. N.Y.: Columbia University Press, 2008. P. 116) {Элен Ритман — некогда была левой социологиней и активисткой; Элизабет Рудинеско — все еще ненавидит, когда о гипнозе говорят как о начале истории психоанализа, и мне ее сопротивление говорит о многом, Элизабет для меня самого что-то вроде поехавшей совести, ума, зашедшего за разум, и белого скотства, дай Бог ей здравия}.

[14] Поршнев, цит. по: Магун А. Диалектика истории Бориса Поршнева // Stasis. 2017. Т. 5. № 2. С. 495 {Артемий Магун — философ-энциклопедист, зачинщик движения инмагунизма}.

[15] Поршнев, цит. по: Рыжковский В. Был ли у русской революции свой Гегель?

[16] Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 470.

[17] Кант И. Предполагаемое начало человеческой истории. С. 43. Вклинивается упомянутое лицо: «Кантово положение: „Познаю лишь то, что привнесено мною в мой опыт“ — я, Мюнхгаузен, интерпретирую так: привношу, а другие пусть попробуют познать привнесенное мной, если у них хватит на это опыта» (цит. по: Кржижановский С. Указ. соч. С. 164). Короче, hypotheses fingo.

[18] Поршнев, цит. по: Рыжковский В. Был ли у русской революции свой Гегель?

[19] Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 114.

[20] См.: Там же. С. 160 (корень); Он же. Возможна ли сейчас научная революция в приматологии? // Вопросы философии. 1966. № 3. С. 108–119. О связи с нынешней палеоантропологией см., напр.: Магун А. Указ. соч. С. 489–492; и особ.: Куценков П. Начало. Очерки истории первобытного и традиционного искусства. М.: Алетейа, 2001. С. 23–43 {в этом прочтении Поршнев, вопреки декларируемым им намерениям, опровергает «миф об обезьяночеловеке» и предоставляет солидный базис для креационизма; Куценков в первую очередь этнограф и специализируется на догонах {африканская народность, которую из-за работ Гриоля и Детерлен {ученые-моченые, приписали им познания, для народности без телескопа продвинутые: «Сириус — двойная звезда!»; и даже чересчур: «…тройная звезда!»} обличают в палеоконтакте или неземном происхождении}, сам в пришельцев не верит — ему и Бога хватает. О казусе догонов: Морозов А. Две или три вещи, которые я предположительно знаю о Сириусе [статья сорвалась, когда окончательно сорвался я из-за убийств в Муре, но по той же причине и по ряду других я с догонами еще не закончил; за «самореференцию» извините, но все, что следует далее в фигурных скобках, даже правда, а не выдумка/шутка, как бывало в прочих примечаниях, вот я и не смог избежать соблазна] {прототип Арсена Снєгова, в укр. переводе — Арсена Снiжицького {главный герой романа Марины и Сергея[†] Дяченко {чета писателей-фантастов родом из Киева} «Цифровой»}; человек предположительно снежный и молодой, впрочем, насчет второго я не уверен; по совместительству работает референтом слова-шифтера «я» в настоящем опусе}}.

[21] Неандертальцы, которых Поршнев надеялся обнаружить живьем, оказались сестринской, а не предковой формой. Но вместо одного вида имеется «в виду» само семейство троглодитид как высших прямоходящих приматов (см.: Поршнев Б. Вторая сигнальная система как диагностический рубеж между троглодитидами и гоминидами // Доклады АН СССР. 1971. Т. 198. № 1. С. 228–231). Обозначение гоминоид было уступкой тем из поборников йети, что не считали его близкой родней человека. Название гоминология науке дал Дмитрий Баянов (1972) {«возникающий специалист», по словам Поршнева (1968)}.

[22] В горизонте стандартных наук гоминология составляет раздел приматологии, а в горизонте криптонаук — это дочка криптозоологии. Криптозоология и гоминология относятся друг к другу так же, как палеонтология и палеоантропология, а в последнюю, соответственно, входит палеопсихология.

Возникает искушение назвать такое определение гоминологии ограниченным/специальным, а далее выйти за пределы антропологического и зоологического к общей гоминологии, постулировав noodiversity. Помимо людей и реликтовых гоминоидов, по-видимому, она бы включала инопланетных гуманоидов; во «Всеобщей естественной истории и теории неба» о них писал еще Кант, и подобно всем разумным, но необязательно рассудочным существам, они должны подчиняться второй «Критике»: мол, приматы практического разума. Ход волшебный, но чересчур банален (не зря в обыденном языке поиски снежного человека часто смыкают с уфологией), хочется же чего-то более фатального — и générique, нежели générale, так как Габриэль Тард {исследователь психотроники и уфолог, известный в малых вне-паранаучных мирах} успел дать еще более универсальную социологию, и все же я бы предпочел перед ним Раймона Рюйе {принстонский гностик, для которого, пусть не все на свете чревато и раз-мозжено, эмбриональность и церебральность коэкстенсивны Вселенной}.

[23] Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 22.

[24] О нерегулярном проявлении интердикции у других видов и о ее «снятом» присутствии у людей см., напр.: Глущенко В. Рождение человечества. Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования. СПб.: Алетейя, 2020. С. 70–107 {поклонник в том числе и Лифшица {советская половинка англосакса Николаса Ланда {[86]} — вместе они бы составили неореакционного, или консервативно-революционного, или среднего между ними Ландафшица}, он навряд ли оценит мой каинитствующий модернизм, но я бы искренне хотел поблагодарить Виталия за его работу}.

[25] Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 55.

[26] Он же. Борьба за троглодитов // Простор. Алма-Ата. 1968. №№ 4–7.

[27] Он же. О начале… [2013]. С. 364. Марр {Нильс Бор {неисчерпаемый атом} от языковедения} увлекает Поршнева в начале 1930-х, и Поршнев не бросает его даже после дискредитации в 1950-м Сталиным {«ньютоновский» {из быстрых разумом} лингвист, ср.: Там же. С. 51–53}. Вся суть «нового учения об языке» сводится к формуле «то, что лежит в начале развития языка, это — антиязык», наследство интердикции III, приписываемое то троглодиту, то троглодитидному в человеке.

[28] Он же. О начале… [2013]. С. 369.

[29] Он же. Борьба за троглодитов.

[30] «Монстра можно определить как единичное живое существо, не принимающее участие в игре под именем „виды“, даже если находится в самом ее корне» (Lestel D. Why Are We So Fond of Monsters? // Comparative Critical Studies. 2012. Vol. 9. № 3. P. 260) {Лестель — плотоядный зверь и «философский этолог», который создал уникальную в своем роде (или даже виде) суперпозицию философии и естествознания; точь-в-точь и шиворот-навыворот Поршнев, но до этого надо дожить, если сразу не срезать к столкновению II} [эту часть я тогда не дописал, но в канале было достаточно много написано о Лестеле или же по его мотивам; я собирался обратиться к его текстам о плетении у человекоподобных обезьян и признании animal subject как четвертому «удару по нарциссизму»].

[31] Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 369.

[32] «В науке наблюдается поворот к очеловечиванию животных»: интервью с историком Игорем Бурцевым // Theory & Practice. 24.04.2017 {Бурцев — человек вроде настоящий, но подлинный ли гоминолог? Во всяком случае отвязный. Рассматривает версию, что йети — гибриды людей и пришельцев. В 1970-е, выяснив, что они заплетают лошадям косички, срезал их и коллекционировал. В свое время срезание кос служило Крафт-Эбингу {автор терминов «садизм» и «мазохизм»} основным примером преступлений на почве фетишизма. С точки зрения «стандартной» приматологии гуманизм Бурцева вполне оправдан, так как плетение узлов она считает прерогативой людей. Если придерживаться «нестандартной» догматики Поршнева, выходит, узлы плетут звери, а это чревато многим, причем для самого поршневизма}.

[33] Поршнев Б. Борьба за троглодитов… Из-за переразвитости затылочных долей у троглодитов чрезвычайно хорошее зрение даже в темноте. Поэтому Линней {креститель вида} в описательной части указал — Homo nocturnus. «Человек», эта ночь. «Человек», этот снег. Пещера.

[34] В. И. Соболевский {геолог — респондент Поршнева}, цит. по: Информационные материалы комиссии по изучению вопроса о «снежном человеке» / Под ред. Б. Ф. Поршнева и А. А. Шмакова. М.: Академия Наук СССР, 1958. Вып. 1. С. 91. Этот ответ на Grundfrage — убийство зверя, обращаемое в массовое, — Колозова вслед за Деррида называет жестом, конститутивным для Философии (см.: Kolozova K. Capitalism’s Holocaust of Animals: A Non-Marxist Critique of Capital, Philosophy and Patriarchy. L.: Bloomsbury, 2019. P. 27) {Колозова — македонская критика французской мысли; Деррида — французская мысль}.

[35] Поршнев Б. Борьба за троглодитов.

[36] Там же.

[37] Там же. Курсив мой.

[38] А его антипод (убийство подобных), соответственно, тормозился меньше. Это четко отмечает Поршнев, а вот по мнению Вите палеоантропы никого не убивали: функции «людоед» и «убийца» не перемешивались, во всяком случае — пока дивергенция не завершилась (Вите О. Диденко и его концепция человечества как четырех различных биологических видов (тезисы) // Глущенко В. Указ. соч. С. 189). Фигура первочеловека представляется даже более мрачной: «они» принуждали его только запретами, но не внушениями, и убивал он вполне сам, а не «лишь выполнял приказы», их-то еще в природе не было. Первобытный «фашизм» еще возможен, а доисторический — нет. Если учесть, что «все формы эксплуатации, известные в истории, были ступенями смягчения рабства, а рабство возникло как смягчение (изначально — острочка) умерщвления пленника, станет видно, что тут есть над чем задуматься» (Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 424).

[39] Mackay R. Neo-Thalassa: A Fantasia on Fantasia // Speculative Aesthetics / R. Mackay, J. Trafford, L. Pendrell (eds). Falmouth, UK: Urbanomic, 2014. P. 96 {Робин Маккей — редактор Urbanomic, издает книги остроконечников и тупоконечников, то есть либидинальных материалистов и неорационалистов; Шандор Ференци — первопроходец в «эволюционизации» психоанализа, омофон фр. faire ainsi ‘делать так’, но до 1879 года был Френкелем}.

[40] Из-за непрестанного транс-ференциализма людских популяций «истерическое» обозначает общественное бытие как интеграл множества малых, индивидуальных «экспериментальных неврозов» — именно так Поршнев вслед за рефлексологией зовет смещенные действия, провоцируемые исследователем в лаборатории у животного (Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 144 и далее). На людей это словоупотребление «переношу» я, но «желание» палеоантропа как вивисектора будет исключительно в глазах и на совести смотрящего [скрытая отсылка на лакановскую полемику с рефлексологией, если я правильно себя понял] (я зажмурился). Sujet как «означающее» ведь отсылает еще к будущему препарату в анатомическом театре, тоже картезианском, к наблюдаемому зверю, к испытуемому (нужно ли говорить, что первого подопытного магнетизировали?). Пуркуа бы не па, если люди — это антилогический вывод, ублюдочное умозаключение в бессознательном выведении путем искусственного отбора, зияюще вершинная порода, добываемая выбраковкой в доистории и народной селекцией в обществе. «Истерическое» для меня — и «истериозис», повышение возбудимости нервного центра, и петля «гистерезиса», образуемая первым при обращении в тормозную доминанту (см. ниже). «Истерия» из допотопной нозологии, гр. ὑστέρα ‘матка’, взятые как гендерно маркированные, вперед выходить не должны, но «непроизвольно» образуют фон: ряд элементов в рекапе и опыт нефилософского зомби из столкновения II, еще все эти женоубийцы в инфернальном референциальном подвале указывают на присутствие в рассказе о гоминологии: 1) некоторого «женского» в связи с «животным»; 2) «психического автоматизма» в двух смыслах, один из которых раскрыл Жане {занимался «наукой о поведении (conduite)»: изучал Кондуит бихевиоризма, или позитивные факты «психики», в качестве актов социальной и индивидуальной истории, читая произведения этих актов как фикции/фабуляции о Швамбрании конструктивизма; пройдя школу Сальпетриера, где «искусственными неврозами» называли гипнотические и даже истерические явления, не растерял интереса к гипнозу как средству терапии и орудию теории, став соавтором катартического метода лечения истерии и прочих неврозов и объяснив ее в итоге как «двойное сознание» — отрыв комплекса идей от основного нарративного эго-потока, его претворение в альтер-потоке на уровне подсознания; представьте себе, что вы максимально расслаблены и читаете предположительно научную статью, постраничные [в итоге (который вы видите; пока не знаю, промежуточный он или конечный) — подвальные] сноски которой потихоньку уходят в разнос…}. Добавлю: термины «рекапитуляция» и «регрессия» в итоге апроприировал современный гипноз, и больше привлекает эта их относительная детерриторизация, а не осадок «филогенетического».

[41] Ницше Ф. Утренняя заря // Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Культурная революция, 2014. Т. 3. С. 41 {будь я убежден, что существует «актуальная философия», некий передок/лобок мысли, непременно бы заявил, что Ницше ее главный симптом — динамит, что никак не разорвется, или бурлящий магнетический флюид}.

[42] Он же. Воля к власти. М.: Культурная революция, 2005. С. 491.

[43] Поршнев, цит. по: Рыжковский В. Был ли у русской революции свой Гегель?

[44] Ницше Ф. Воля к власти. С. 491.

[45] Г. Л. Хить {специалистка по расовой дерматоглифике и любительница кошек}, цит. по: Баянов Д. Леший по прозвищу «Обезьяна». М.: Общество по изучению тайн и загадок Земли, 1991. С. 4. «Познавательное» и детектив всегда связаны (разгадка = гносеология), но криптонауки в силу специфики гипердетективны.

Н. К. Верещагин {зоолог-антиснеговик и внук изобретателя вологодского масла из древнего дворянского рода} писал Баянову: «Напрасно, однако, возвеличивать в Заключении Борю Поршнева… это был типичный параноик» (цит. по: Вите О. «Я — счастливый человек». Книга «О начале человеческой истории» и ее место в творческой биографии Б. Ф. Поршнева // Поршнев Б. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). СПб.: Алетейя, 2007. С. 644 {Вите — психолог, который переиздал сумму Поршнева в максимально полном виде}). Думаю, паранойя здесь скорее у дворян в отношении крестьян. Рекапитуляция?

[46] Всего вышло четыре выпуска, хотя для публикации уже были подготовлены еще два (Поршнев Б. Загадка «снежного человека»: современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах. М.: Эксмо, Алгоритм, 2012 [1963]. С. 17). Тема в АН СССР постепенно прикрывалась, и уже пять лет спустя после «Загадки…» в «Борьбе…» писалось о проигрыше. С контактами зарубежом повезло больше, информационные материалы переводились на европейские языки, Поршнев даже написал книгу в соавторстве с Бернаром Эйвельмансом {отец-основатель ≈ тотемное человеческое животное криптозоологии}: Heuvelmans B., Porchnev B. L’homme de Neanderthal est toujours vivant. P.: Plon, 1974.

[47] Поршнев Б. Книга о морали и религии угнетенных классов Римской империи // Вестник древней истории. 1963. № 1 (63). С. 91.

[48] Поршнев, «Люди» {проспект заключительной части трилогии}, цит. по: Вите О. Указ. соч. С. 623.

[49] Поршнев Б. Социальная психология и история. М.: Наука, 1979. С. 81.

[50] Дюпюи Ж.-П. Знак священного. М.: НЛО, 2021. С. 16–17 {набожный это-техно-лог или инженер, ставший программой по бутстрепингу алгоритма «Жирар» {однофамилец логика — создателя часов с горчицей; как и многие, если не все философы, мыслитель одной мысли, служившей отмычкой ко всем замкам, начиная с исследований романа}}. Первая из цитат — аллюзия на книгу: Московичи С. Машина, творящая богов. М.: Центр психологии и психотерапии, 1998 {теоретик подражания и внушения, ссылался на Поршнева: Он же. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. М.: Академический проект, 2011. С. 80; Porchnev B. La science léniniste de la révolution et la psychologie sociale. Moscou: Éditions de l’Agence de Presse Novosti, n.d.}.

[51] Поршнев, цит. по: Рыжковский В. Мировая история как революция: Борис Поршнев и опыт диалектического поражения // Stasis. 2018. Т. 6. № 2. С. 207.

[52] Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Собр. соч.: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 8. С. 23.

[53] Хайдеггер М. Указ. соч. С. 403.

[54] Вите О. Указ. соч. С. 615.

[55] Эммануил Енчмен {имя — ивр. ‘с нами Бог’ и «Спас Эммануил» как образ Христа-отрока в иконографии; по признанию Павлова {род человек, имя Иван}, лучший его друг с 1913 года, пусть и не собака, а ‘ячмень’, от пол. jeczmen}, цит. по: Бухарин Н. Енчмениада. М.; Пг.: Государственное издательство, 1924. С. 7 {автор, у которого я в начале украл фразу про паровозы}. Зато курсив мой. Из-за словесной ассоциации на фоне общего впечатления напрашивается сравнение тезисов ТНБ с марксо-ницшеанской переплавкой человека в рамках «вершинной психологии» Выготского {эдакий Витгенштейн от общей «науки о поведении» в СССР 1920–1930-х годов, если Енчмен — ее Райл, а Поршнев — Селларс {Р.С.В. — лики аналитической Троицы}}.

[56] Эммануил Енчмен, цит. по: Там же. С. 50–51.

[57] Енчмен Э. С. Наука и философия — эксплуататорская выдумка // На переломе. Философские дискуссии 20-х годов: Философия и мировоззрение. М.: Политиздат, 1990. С. 224.

[58] Мао Цзэдун {кормщик корабля — китайской секты марлена}, цит. по: Lardreau G. Le singe d’or: essai sur le concept d’étape du marxisme. P.: Mercure de France, 1973. P. 15 {один из полчища французов, развивавших и во многом создавших положения этой китайской секты в качестве «европейской философии»}.

[59] Поршнев, цит. по: Рыжковский В. Был ли у русской революции свой Гегель?

[60] Поршнев Б. Контрсуггестия и история // История и психология / Под ред. Б. Ф. Поршнева, Л. И. Анцыферовой {заслуженная деятельница науки РСФСР, зам. глав. ред. «Психологического журнала», профессорка, докторка психологических наук}. М.: Наука, 1971. С. 34.

[61] Магун А. Указ. соч. С. 484. Курсив мой.

[62] См., напр.: Ухтомский А. А. Доминанта. СПб.: Питер, 2002; а также: Он же. Лицо другого человека. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2008 {как если бы Левинас {тезка Енчмена} был «православным позитивистом»: для него главное доминанту настроить на «лицо другого человека»; Поршнев, судя по всему, это измерение от второго лица устраняет, его диалектика раба и господина скорее перверсивна — непрерывный альтруицид}.

[63] Делёз Ж. Различие и повторение. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1998. С. 188. Пер. изменен {Жозеф Делёз — натуралист Парижского ботанического сада, автор «Критической истории животного магнетизма» и др. произведений о методе, который позднее станет известен как гипноз; отстаивал идеалистическую трактовку магнетизма, сводящего его к «воображению», в пику «флюиду» вульгарно-материалистического крыла}.

[64] Отсюда еще не следует принципиальная асоциальность мысли, скорее уж наоборот, только прояснится это в [ненаписанном] столкновении III.

[65] Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. С. 125–126 {Guattari 1 — череп неандертальца, обнаруженный в пещере Гваттари в Италии. По заключению А. К. Блана {руководитель команды палеонтологов, которая произвела находку}, повреждения на черепе были делом рук сородичей его обладателя, а значит, среди неандертальцев мог быть распространен ритуальный каннибализм}.

[66] Делёз Ж. Различие и повторение. С. 188. Пер. изменен.

[67] Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 424.

[68] Делёз Ж. Ницше и философия. М.: Ад Маргинем, 2003. С. 219–220.

[69] Он же. Различие и повторение. С. 188. Пер. изменен.

[70] Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 424.

[71] Рыжковский В. Был ли у русской революции свой Гегель?

[72] Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. С. 66.

[73] Там же. С. 251; и особ.: Deleuze G. One Manifesto Less // The Deleuze Reader / C. V. Boundas (ed.). N.Y.: Columbia University Press, 1993. P. 204–222; иные пересборки его садомазохизма: Энафф М. Маркиз де Сад: изобретение тела либертена. СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2005 {антрополог, развил как ранний, так и поздний подходы Делёза применительно к одному Саду}; Negarestani R. Differential Cruelty: A Critique of Ontological Reason in Light of the Philosophy of Cruelty // Angelaki: Journal of the Theoretical Humanities. 2009. Vol. 14. Iss. 3. P. 69–84 {автор, чья «мнимость» давным-давно сама стала мнимой}. Прочтение, по которому Делёз «удерживает вместе» две стратегии философии, садистскую и мазохистскую, в рамках метамазохизма (см.: Регев Й. Невозможное и совпадение. О революционной ситуации в философии. Пермь: Гиле Пресс, 2015. С. 49–73 {известный сексолог, с недавних пор — фитнес-гуру и таролог}), поэтому требует уточнений.

[74] Несобственно-прямая речь Челленджера {в представлении не нуждается}, цит. по: Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. С. 95–96.

[75] Селестина Аростеги {философка, вымышленная жертва каннибализма со стороны мужа: не было либо ее, либо ее жертвы}, цит. по: Кроненберг Д. Употреблено. М.: Издательство АСТ; Corpus, 2015 {Кроненберг — фамилия, взятая дедом режиссера Форманом при переезде в США у литовского богача, банкира Леопольда Кроненберга, сына банкира Леопольда Кроненберга}.

[76] Поршнев Б. Борьба за троглодитов.

[77] Сартр Ж.-П. Идиот в семье. СПб.: Алетейя, 1998. С. 25–27, 611–646 {Сартр — не Аристид Аростеги {муж Селестины}, как и Альтюссер, хотя все они схожи друг с другом, словно счастливые семьи}.

[78] Делёз Ж. Различие и повторение. С. 189.

[79] Он же. Представление Захер-Мазоха (Холодное и Жестокое) // Венера в мехах. М.: РИК «Культура», 1992. С. 12, 214.

[80] Он же. Кино. М.: Ад Маргинем, 2004. С. 187.

[81] Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. С. 258–259, 700–703. В оригинале фр. troglodyte ‘обитатель пещер’.

[82] Они же. Анти-Эдип: Капитализм и Шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2008. С. 456; Зонди Л. Каин. Образы зла. М.: Когито-Центр, 2013 {Зонди — психиатр и его тест, тезка Мазоха–Кроненбергов и нетезка (Леопольд/Липот) — не сводит человечество и все его влечения к Каинову комплексу, но каины в истории всюду, она ими образуется}.

[83] Moynihan T. Spinal Catastrophism: A Secret History. Windsor Quarry, Falmouth: Urbanomic, 2019. P. 6 {Баркер — прототип Парсани, сам созданный ГИКК по образцу Челленджера Д–Г; Мойнихэн — зарубежный фанат Ухтомского и самого известного его изобретения, «хронотопа»: Ibid. P. 28–29, 35}.

[84] Д-р Хамид Парсани {археолог из Ирана и диссидент от действительности, чьи черновики достались ГИКК {Группа исследования киберкультуры, коей не было, нет и никогда не будет}}, «Стирая Древнюю Персию», цит. по: Негарестани Р. Циклонопедия. М.: Носорог, 2019. С. 249.

[85] Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. С. 624.

[86] Карстенс Д., Ланд Н. Введение в гиперверие. Интервью // Логос. 2019. Т. 29. № 5. С. 259, 261 {Карстенс — исследователь зловещего сайфая; Ланд — сооснователь ГИКК, был обнаружен как-то на улице Лондона, обколотый лошадиными транквилизаторами, впоследствии подменен поздней, «шанхайской» версией себя}.

[87] См., напр.: Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 425–426.

[88] Он же. Борьба за троглодитов.

[89] Он же. Загадка «снежного человека». С. 557–558.

[90] Он же. О начале… [2013]. С. 23.

[91] Впрочем, Поршнев не ограничивался мысленными экспериментами. Он не только ходил в экспедиции за йети, но и проверял теорию тормозной доминанты на собаках, крысах и обезьянах (Там же. С. 166–170).

[92] Берроуз У. Границы контроля // Он же. Счетная машина. Тверь: Митин Журнал, 2008. С. 192 {не писал о приемыше обезьян; не Альтюссер, однако женоубийца}. См. также об «обезьянничании» Берроуза: ГИКК. Лемурийская временна́я война // Ланд Н. Нестандартные исчисления. Пермь: Гиле Пресс, 2021. С. 161–189.

[93] См.: Берроуз У. О Фрейде и бессознательном // Счетная машина. С. 149–161; Он же. О совпадениях // Счетная машина. С. 162–171; Jaynes J. The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind. Boston: Houghton Mifflin Co., 2000 [1976] {теория Джейнса вдохновила Филипа Дика {ярый оппонент ВЕБ, друг догонов}, Нила Стивенсона {автор романа «Лавина» {snow crash — «помехи» на экране заглючившего макинтоша} и эссе «В начале была командная строка»} и даже Дэниела Деннета {философ сознания, по совместительству философский зомби}}.

Прочтение литературных памятников как художественного выражения теории, эвгемеризм полуреальных богов, случаи из психиатрии в роли подтверждений, бидоминантная модель (со сдвигом функций, впрочем), суггестия и сознание как производная контрсуггестии — поршневизм на минималках, но как будто бы транспонированный на другой исторический отрезок и интериоризированный. Раз уж это признавалось за теорию, с поршневизмом проблем быть не должно, тем более если допускать возможность схожего масштабирования.

[94] Берроуз У. Границы контроля. С. 192.

[95] Поршнев Б. Контрсуггестия и история. С. 24.

[96] По поводу нутра, человека и предлога «в». Endon ‘внутреннее’ как термин ввел Хубертус Телленбах {еще один мозгоправ, но феноменолог; отсюда же «эндогенность», вдобавок описал Typus melancholicus}, а затем его подхватил, сделав синонимом или переводом homme générique ‘(родового) человека’ Ларюэля, который всегда уже homme-in-homme, Серж Вальдиночи {учился у Рюйе, а вот докторскую по феноменологии с ее мозгоправительностью писал под руководством Рикёра {провозвестник проекта «великой нарратологии», в котором бы сошлись истории историографии и истории литературоведения; туда бы естественные истории естествознания еще}, из нее соорудил буквально терапию кризиса европейских наук — европанализ: теорию аффективной эмблематики, или эндописьма имманенции, как корня научной проблематики, или экзописьма референции}. «Род» и производные на французском звучат так же, как «гендер» и «жанр». Ларюэль в дополнение к этому шутит про «дженерики» фармпрепаратов и генерические множества математики; вот сказать «генерические заболевания» у него попросту язык не повернется.

С инъектом и sujet-existant-Étranger в роли эйекта интрига более крученая, оказалось, велосипед немного изобрелся:

— 1) Если инъекция в близберроузовских контекстах предполагает взятие «контроля» — крови в шприц, чтобы убедиться, что он в вене, пусть инъект составляет противоположность Контроля (субъекции).

— 2) «Эйект» У. Клиффорда {математик и философ, чья идея «сопутствия» могла повлиять на модель ЦНС, вдохновившую Фрейда {предполагаемое начало Лакана {[97]}} и французских психологов, таких как Жане} обозначает существование, полагаемое инференциально, на основании логического вывода, тогда как «объект» непосредственно дан в восприятии. По сути компонент theory of mind и предвестник «аналогической апперцепции alter ego» в феноменологии, «эйективный вывод» стоит у начала истории двух дисциплин — сравнительной психологии (в биологии) и психологии детства.

См.: Роменс Дж. Дж. Ум животных. СПб.: тип. и лит. В. В. Комарова, 1888 [1884] {друг Клиффорда и ученик Дарвина {не Эразма}; кроме животных говорил также об обществе и даже о мире как эйектах}; Болдуин Дж. М. Духовное развитие детского индивидуума и человеческого рода. Т. 2. Психологический генезис. Общий синтез. М.: URSS, 2021 [1895] {в развитии self у ребенка выделял проективную, субъективную и эйективную фазы; этот труд повлиял на генетическую эпистемологию и круг Выготского}.

— 3) Оппозиция инъективов и эйективов (= имплозивов и абруптивов) в фонетике вроде бы одна из структурирующих. Не то чтобы она здесь что-то означала, но звучит занятно.

[97] Он же «синдром Кандинского — Клерамбо» {Клерамбо — это учитель Лакана {а это семпай Смулянского {Лакан-ликбез ↺}, который ернически поблагодарил Клерамбо за перенятые у него методологию и термины в примечании к статье о паранойяльных психозах, чем вызвал у наставника гнев, отречение и обвинение в плагиате}, из-за бреда вины застрелился из винтовки. Кандинский — однофамилец художника, из-за позыва к самоубийству, вполне дежурного для него перед скорой ремиссией психоза, принял летальную дозу опия, начал читать «Казаков» и записывать ощущения, вскоре читать стало затруднительно, о чем сообщается уже изменившимся почерком. Дочитал ли он повесть, какое составил суждение о ней, кто знает. Важнее другое: вдова Елизавета {урожд. Фреймут, одна из первых энтомологинь в России, служила сестрой милосердия на минзаге, где выходила и вышла за судового врача Кандинского после его первой попытки суицида} издала за свой счет работы мужа и через год тоже покончила с собой}.

[98] Абсурд определен как анти- или суб-логика — как отрицание всех законов классической логики, из-за чего мышление представляется как движение между полюсами абсолютного преступления и абсолютной подчиненности, но первый необязательно закреплен за абсурдом. «Но что, если перевернуть: логика — это невыполнение условий абсурда? Такая инверсия не будет забавой ума и тавтологией, если даст более широкое обобщение» (Поршнев Б. О начале… [2013]. С. 521). Движение это аффективно, так как абсурд «под углом зрения физиологических процессов — это эмоция» (Там же. С. 522). Эйект мечется между полюсами, и диалектизация их взаимоотношений производится под его углом зрения и только, а вот инъект необратимо односторонен, это всегда радикальное подчинение и всегда абсурду, но не полное неподчинение логике, из-за чего в последней инстанции эйект тождествен инъекту. Поршнев продолжает диалектизировать, называя абсурд «единой универсальной эмоцией», как если бы первоэмоция была нерасчленимой, но расчленяемой мыслью и в мысли, будто виртуальное многообразие à la Делёз, но мы не должны на это покупаться. К тому же, исчерпывающий перечень условий абсурда из книги Поршнева исчерпывает абсурд идеально, а вовсе не реально, под углом зрения мысли, причем мысли, которая сама полагает себе идеалом логику классическую. Введение неклассических логик — дело хорошее, ситуация в идеальном станет запутаннее, но как таковое самополагание мыслью идеала (для схватывания, положительного или отрицательного, ей Реального) — вот где настоящий паралогизм, паралогизм логоса в его корне, как бы сказал Ларюэль. И в дистиллированном виде это делёзовская теория bêtise, как бы добавил я. Трансцендентальная делёзия, что за дичь.

[99] Здесь было бы занятно провести сопоставление с «нашими райловскими предками» (our Rylean ancestors). Мой эксперимент — очень скромный в стартовых требованиях, Селларс же предлагает нам представить народность, у которой не имеется понятий о внутренних приватных эпизодах, таких как «ощущение» или «мысль», но при этом у нее развился работоспособный язык, а затем попытаться представить, как можно было бы «убедить» райловцев постулировать такие эпизоды, оправдав их как теоретические non-observables (см.: Селларс У. Эмпиризм и философия сознания. СПб.: ЕУСПб, 2021. С. 118–121).
В «нефилософском зомби» представлять изначальное отсутствие словаря не предполагается, речь идет только о попытке обратить наличный словарь о волении. Также для Селларса разделение на словарь наблюдения и словарь теории сугубо методологично и потому растяжимо, с чем я согласен, это и раскрывается в «не-зомби». Почему бы физику не «просто видеть» след таких-то частиц в пузырьковой камере непосредственным и неинференциальным глазом? Ведь не глаз «вооружен» теорией, а скорее теория образовала «мышцу» глаза в ходе профессиональных тренировок. Будь у нас проблемы с установлением такой неинференциальности, мы не справились бы, пожалуй, с овладением фонологией родного языка.

[100] См.: Чапек К. R.U.R. // Он же. Война с саламандрами. М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2015. С. 247–330 {Чапек вначале хотел назвать его «лабором», от лат. labor ‘труд, работа’, но брат предложил ему взять за основу словацк. robota ‘рабство, каторга, барщина’}. Колозова вслед за Харауэй {важнейшее имя в области приматологии} понимает сочетание «физичности» и автоматизма в киборге как их «суперпозицию», а не синтез (Kolozova K. Op. cit. P. 2–4), но в любом случае диада не/человеческого тут берется в ее инъект-эйективном раз–ложении, тогда как биоробот мой — инъект, да и только.