Жан Валь, ‹Об идее трансценденции› (1937)
Пер. с фр. Артёма Морозова по изданию: Wahl J. Sur l’idée de transcendance // Idem. Existence humaine et transcendance. Neufchâtel: La Baconnière, 1944. P. 34–38.
Дурные трансценденции
Быть может, если мы хотим говорить о трансценденции, в первую очередь следует остерегаться ложных трансценденций. Гегель обличал романтическую трансцендентность — трансценденцию Jenseits [потустороннего мира], понятую как горизонт, который постоянно отступает, но поистине не существует; Ницше обличал классическую трансцендентность высшего мира, истолкованную как оправдание морали, чью генеалогию, с другой стороны, можно проследить как полностью имманентную; Джеймс обличал трансцендентность некоторых философий, проистекающих из платонизма.
Имманентные основания привлекательности трансценденции
Одна из причин, которые, без сомнения, делают идею трансценденции привлекательной, заключается в том, что, когда мы думаем о ней, мы мыслим одновременно о движении и о цели [terme], отрицающей это движение; мы думаем не только о движении, но и о его терминации в термине; мы думаем не только о термине, но и о движении. Мы соединяем идею усилия с идеей термина, посредством которого это усилие, достигая своей цели, уничтожается. Мы мыслим о чем-то, что невозможно помыслить. Мы пробуждаем в себе, по словам Ясперса, мысль, которая, строго говоря, не является мыслимой.
Как [это прекрасно] почувствовал Кьеркегор, именно через контакт с чем-то, что его отрицает, человек наиболее интенсивно осознает свое существование. И он также чувствовал, что это трудное отношение, в котором мы находимся, это подчинение высшему принципу является средством выхода из своего рода немощного либерализма, который ощущался им как тюрьма.
В то же время, когда мы говорим о трансценденции, у нас возникает ощущение, что мы причастны некой тайне.
Трансценденция — одновременно и «нет», и «да». Это «да», которое является «нет» по отношению ко всем нашим утверждениям; это «нет», которое утверждает нечто находящееся за пределами всех наших утверждений.
Инаковость, негативность, трансценденция
Человек, который мыслит, как и человек, который живет, находится в определенной среде. Прошлое, объект, вы свернуты [impliqués] во всякой мысли, даже в мысли, их отрицающей, точно так же как пища необходима существу, которое ее поглощает.
Это и есть инаковость [alterité], но это еще не трансцендентность.
Мысль может иметь сознание того, что существует негативность негативности, отличная от той негативности негативности, которую она конституирует своим собственным развитием. Именно когда она видит этот предел, наложенный на ее деятельность, она постигает трансценденцию.
Трансцендентность и движение трансценденции
Если трансценденция-движение объясняется [или разворачивается, s’explique] трансцендентностью-термином, то трансценденции, собственно говоря, больше не существует.
Если бы трансцендентность-термин объяснялась [s’expliquait] трансценденцией-движением, то было бы то же самое.
Таким образом, между движением и его термином существует напряжение, и ни термин, ни движение не должны рассматриваться как данные ни одно другим, ни одно без другого.
Трансценденция, сознание и бессознание
Мы приходим к выводу, что если существует трансценденция, то существует и сознание трансценденции. Это сознание трансценденции связано с чувством и идеей дистанции, поскольку сознание подразумевает дистанцию по отношению к тому, что мы сознаем.
С другой стороны, если мы достигаем трансцендентности, сознание исчезает; ее можно достичь исключительно в нашем бессознании [inconscience] самих себя и трансценденции.
Отношения имманенции и трансценденции
Когда мы находимся в трансцендентности, мы больше не видим имманентности. Симфония в некотором смысле сводится к вибрациям, но эта истина не имеет значения для того, кто слушает симфонию и восхищается ею. Симфония имеет смысл, который трансцендирует истину математических пропозиций, которые с определенной точки зрения ее разворачивают [l’expliquent]. Точно так же, когда мы достигаем высшей точки движения трансценденции, между имманенцией и трансценденцией больше нет разделения.
Однако невозможно представить себе имманентность без трансцендентности, равно как и трансценденцию без имманенции. Их следует понимать как одно, проникающее в другое, и другое, объемлющее одно [l’une perçant l'autre et l'autre réenglobant l’une].
Мы можем мыслить трансценденцию только тогда, когда мыслим себя в некотором смысле имманентными ей (это можно назвать иммерджентностью [immergence]), и мы можем мыслить имманенцию только тогда, когда мыслим себя в некотором смысле трансцендентными ей.
Иммерджентность — это имманентность имманенции в трансценденции.
Эмерджентность, как ее определяет [Сэмюел] Александер, — это трансцендентность имманенции по отношению к имманентности.
Таким образом, между трансценденцией и имманенцией имеется множество отношений, которые кажутся противоречивыми. Существует борьба между трансценденцией и имманенцией, если верно, что мы стоим не перед трансценденцией, которая просто санкционирует, а перед трансценденцией, которая разрушает тот самый порыв [élan], который она же и породила.
Трансасценденция и трансдесценденция
Можно представить себе иерархию или даже иерархии трансценденций. Существует иерархия, если можно так сказать, направленная вниз, о которой знал [Д.Г.] Лоуренс, когда представлял нам непознанного Бога как находящегося ниже нас, в самых основах бытия. Существует не только трансасценденция, но и трансдесценденция.
Трансценденция к имманенции
Существует движение трансценденции, направленное к имманенции; когда трансценденция трансцендирует саму себя.
Возможно, величайшая трансцендентность заключается в трансцендировании трансценденции, то есть в возвращении к имманентности.
Таким образом, после разрушенной трансцендентности возникает вторая имманентность.
Идею трансценденции можно было бы рассматривать как необходимую для разрушения веры в мысль, которая знает лишь саму себя, для того, чтобы мы ощутили свою иммерджентность в имманенции, отличной от мысли [или «погруженность в имманентность, отличную от мысли»].
Но эта разрушительная идея, если и должна быть разрушена в свою очередь, никогда не разрушается полностью, никогда не трансцендирует себя полностью и остается на заднем плане сознания как идея потерянного рая, чье ожидаемое присутствие и оплакиваемая потеря составляют ценность нашей привязанности к земному миру [l’ici-bas].