Никита Немцев. «Stranno»
Impares. Agitantem in cart quassans altius et irrevocabiliter in hanc terram illotam, minus ac minus intelligo: has facies supra vitam et mortem, has vastationem in domibus et viis, has inexplicabiles agrorum spatia: et quanto magis illos conaris superare, tanto acrius resistunt. Heri, raedarius mihi benigne exposuit differentiam inter verba «patriae», «potentiae» et «rodzina» (otechestvo, derzhava, rodina). Prima a verbo «patris» (otez) derivatur: haec Russia, quae in imperio et regno exprimitur, ab incolis non amatur, contemnitur, conspuitur, deridetur, nihil in eo vident nisi oppressionem et servitutem; similis significatio est en «potentiae». Per «rodzina» illi medium, modestus matrem, quae in alieno ense crudeli occupato officiose manet, id est, patriam (ne Majestas Eius offendat vitanda sit, hanc notationem omitto in «Rerum Moscoviticarum Commentarii»).
Videtur quod aliquid sit in oculo, quod hominem impossibile est videre obiectis ut sunt. Circumvagantes hoc «impares», non intelligitis quomodo existit Russia, cum omnia hic – climate, historia – tantis resistere existentiae. Fortassis vi imaginandi, fides? Locus servis (holopy) modo ostendit mihi Auream Femina (Slata Baba): haec gravida vetus mulier colitur hic ut mater omnium, panis, et etiam Madonna (cultus matris hic ubiquitous est). Videtur crudeliter iocus erat baptismum, Moscovitae ipsi pagani manserunt. In villas creditur quod cum senex Deus moritur, Nikolas (St. Nicholas) erit pro eo, sed mirabiliora memorantur a serv, qui ricinum (klesthc), mortiferum insectum percussum est.[1]
[1] Странно. Тря́сучись в бричке, погружаясь всё глубже и безвозвратнее в неумытыя етот край, я всё менее понимаю: ети лица, пребывающи за пределами жизни и смерти, ета разруха в домах и дорогах, неухватимыя ети просторы полей: и чем более силишься их одолеть – тем жесточей они супротивляются. Давеча один ямщик пояснил мне любезно различенствование слов «отечество», «держава» и «родина» (otechestvo, derzhava, rodina). Первое – происходно от слова «отец» (otez): ету Руссию, коя выражена в государе и царстве, местны не любят, презирают, плюют, надсмехаются, не видя в оной ничего опричь гнёта, барщины и оброков; сходна по сути «держава». Под «родиной» же разумеют родильницу, смиренную мать (mati), покорно пребывающу в оккупации инородна жестока меча – сиречь, отечества (во избежание попрёков от Его Величества, наблюдение сие в «Записках о Московии» я опускаю).
Видно, нечто такое содержится в глазе, из-за чего невозможно узреть вещи до́лжно, каковы они есть. Странствуя по етому «странно», я не понимаю, как только холодная ета Руссия существует, егда всё здесь – климат, история – со столь великими трудами супротивляются. Быть может, силою воображения, веры? Местны холопы (holopy) давеча показывали мне Золотую Бабу (Slata Baba): ета старуха на сносях здесь почитается как мать всего сущаго, хлеба, а также Мадонны (культ матери здесь повсеместен). Неотступно впечатление, что крещение было здесь в шутку, сами же московиты по сю пору остаются язычники. По деревням веруют, будто бы егда старый Бог помрёт – его сменит Никола (st. Nicholas), но более дивые вещи рассказывал один крепостной, кояго покусал клещ (klestch), смертельный насекомый.
E.g. de eo Ur (Ural) cadaveribus consistat et hic est es terminus inter Orientem et Occidentem. Cum lapides Urales surripiuntur, tunc omnia corruent, Oriens curret ad Occasum, Occidens ad Orientem, et sol erit confundi et surgere falsa parte. Si tribus mensibus per sacris testudines iter facien aquilonem per flumen Ob (Obe), hoc eris in Aperto Agro (Chistopole), ubi polorum oppositi confluunt, caelum ac terra, frigore et aestu, nocte ac die; et viri et feminae unum sunt.Cantharidas of Tempus (Zhuki Vremeni), qui hunc servum momord, ad Chistopol e sub Terra devenit, quae profundior est profundis: patrem non habent, sed matrem. Quia nihil in Chistopol ederet, Scarabei profect sunt in Russiam, cum illi consummarur comedere silvas suas finierint, in Europam ibunt. Hic servus mihi ostendit ricinum qui in pupilla sinistra vivit, sed sol clarus erat et eam videre non potui.
Utrimque insanus silva, crescens subrepens sub cute. Plaustrum trahit per densas surdus saltu et, si vultus in viridis abyssi – Scarabaei sunt in utroque ramo, eorum facies in militari picta; non opus specula, iustus vultus... Sed claudo oculis, aulaea trahere. Dominus custodi me! Nolo vis dare oculos meos, non, non![2]
[2] Будто бы Урал (Ural) свален из мертвыя тел, и есть он граница меж Востоком и Западом. Егда же каменья Урала расхитят, так тутожде всё и схлопнется, Восток побежит на Запад, Запад на Восток, а солнце, запутамшись, взойдёт не с той стороны и мира больше не будет. Пробираясь же к северу по реке Обь (Obe), в три месяца на священных черепахах можно добраться до Чистополя (Chistopole), где супротивные полюса сходятся, небо сливанно с землёй, холод с жарой, ночь и день неразличны, а мужчины и женщины едины суть. Покусавшие же онаго крепостного Жуки Времени (Zhuki Vremeni) пришли в Чистополе из-под Земли, коя глубже глубин: у них есть мать, но нет отца. Поелику ж в Чистополе питатьси нечем, они двинулись в леса Руссии: егда же те съедены будут – пойдут Жуки на Европу. Сей крепостной имел любезность показать мне клеща, живущаго в левом зрачке, но солнце было ярко, и я не разглядел.
По сторонам лес урчит и бухтит безумый, пробираючись прямо под кожу. Бричка тащится по дремучей глуши, а взглянуть в тьму зелёну – там Жуки: на ветке, на каждой, и их лица воинственно выкрашены; даже в очках нет нужды – вглядеться в них можно простым глазом… Но я зажмуриваюсь и задёргиваю сторы. Да оградит меня Господь! Я не желаю отдавать им свои глаза, нет, не желаю!
Барон Сигизмунд фон Герберштейн не знал, что повыше всех бричек, сосен и жуков, на уютном облачке, свесив ноги в валенках, – сидят Никола Угодник и пророк Илия.
– Рожа у него больно противная! – сказал Илья-пророк. – Дай-ка я молнией его шандарахну.
– Не на-адо! Пусть ежжает в Европу свою, – ответил Никола. – Авось, дельное чего напишет.
– Да куды энтой шапке заморской? Не поймёт он ни бельмеса!
– Ну дай попробует парень! А следующий твой будет.
– Идёт. – Илия пригляделся. – Слышь, а чего энто у него в глазу?