7 минут рая | Глава 17. Уравнение любви (3 часть)
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
В оконное стекло тихонько постучали. Это был не стук дождевых капель и не брошенный камушек. Чонин и так знал, кто это. Он подошел к окну и отдернул штору. Снаружи, с неизменной озорной улыбкой, стоял Чейз.
— Книгу принес? — спросил Чонин, открывая раму.
Чейз кивнул, показывая учебник. Чтобы попасть в его комнату, вместо входного билета нужна была книга. Приближались экзамены.
Чейз привычным маршрутом прошел к кровати и завалился на нее, а Чонин вернулся за свой стол. Перед ним лежал учебник по истории США — самый ненавистный предмет. Контрольная была уже скоро, а учить нужно целую гору материала.
— Чей, а у тебя какой предмет? — спросил он, искоса поглядывая на Чейза.
— Ух, завидую. Там хотя бы цифры и логика есть. Не то что у меня — тупая зубрежка.
Чейз усмехнулся и, отложив учебник в сторону, поднялся с кровати.
— Хочешь, я тебя взбодрю? — он подошел к Чонину сзади.
Тот непонимающе моргнул, и в следующее мгновение Чейз аккуратно снял с него очки. Одной рукой он мягко обхватил его щеку, другой оперся о столешницу и, наклонившись, поцеловал. Ручка, которую Чонин до этого вертел в пальцах, со стуком упала на стол. Поцелуй из дразнящего быстро стал глубоким, Чейз мягко исследовал его рот. Отстранившись, он напоследок звонко чмокнул Чонина в губы.
Чонин смотрел на него расфокусированным взглядом, не в силах оторваться от изгиба его губ. «Почему... почему поцелуи — это так хорошо?» — пьяно подумал он. Переведя дыхание, он задумался и даже нахмурился. Взгляд все так же был прикован к губам Чейза.
Глаза Чейза заблестели, кадык дернулся в предвкушении.
— Чей, у меня появилась отличная идея, — подал голос Чонин.
— Какая? — тут же отозвался тот. — Что бы это ни было, я готов.
— Я тебе расскажу, когда дочитаю еще одну страницу. А ты пока тоже занимайся.
— А... — разочарованно протянул Чейз и, ссутулившись, поплелся обратно на кровать.
Чонин, едва сдержав смешок, погрузился в учебник с удвоенной скоростью.
— Готово! — объявил он через несколько минут, вскакивая на ноги. Он подошел к кровати, на которой развалился Чейз, и, встав одним коленом на матрас, развернул его лицом к себе. А затем, наклонившись к ошеломленному парню, обхватил его лицо ладонями и поцеловал сам.
Оторвавшись, он тяжело дышал, но на губах играла победная улыбка.
— Вот мой план: будем сдерживаться и целоваться каждый раз, когда я дочитаю страницу.
Рот Чейза изумленно приоткрылся.
— Ты сейчас... серьезно? Ты будешь использовать меня как мотивацию для учебы?
— Ага, — невозмутимо кивнул Чонин.
Чейз, картинно положив руку на сердце, с обидой возразил:
— Я не инструмент! Я человек! У меня тоже есть личность и достоинство!
— ...А кто сказал, что не нравится?
Чонин хитро улыбнулся в ответ, словно именно такой реакции и ждал. От этой его улыбки, яркой и свежей, как первый весенний день, сердце Чейза пропустило удар. Он понял, что наконец-то стал частью того крошечного, тщательно оберегаемого мира, который Чонин создал для себя. В этом мире было не так много людей: Сьюзи, Джастин и вот теперь, кажется, он.
Чейз запрокинул голову и шумно выдохнул, а затем, окончательно сдаваясь, позволил себе тихий смешок.
— Ха... ты и правда сводишь меня с ума, — тихо сказал он и подумал: «Разве можно быть таким ботаном и таким сексуальным одновременно?»
Он обнял Чонина за талию, мягко притягивая к себе для нового поцелуя, но тот, как ловкая белка, выскользнул из его объятий и спрыгнул с кровати.
— Еще одну страницу, — с лукавой улыбкой бросил он, возвращаясь к столу.
Решительно вернувшись за стол, Чонин с новым усердием погрузился в учебу. Чейз, ошарашенно глядя на него с кровати, готов был выбросить белый флаг.
Спустя несколько войн, несколько финансовых кризисов, несколько президентских выборов и несколько десятков поцелуев Чонин на удивление быстро закончил подготовку. История США была его самым слабым предметом, но, видимо, эффект от поцелуев в качестве награды оказался ошеломительным.
— Всё? — спросил Чейз, когда Чонин с наслаждением потянулся, сцепив пальцы в замок над головой. — Тогда давай я тебя проверю.
— Правда? А ты? Тебе самому заниматься не нужно?
— Я свое уже закончил, — самодовольно улыбнулся Чейз.
Чейз почувствовал, как внутри все дрогнуло. Чонин, который обычно упирался до последнего, так просто согласился на помощь — одно это уже волновало.
— Просто так неинтересно, — протянул Чейз, и в его глазах заплясали чертенята. — Должна быть награда или наказание. Согласен?
— Допустим. И что ты предлагаешь?
— Если ответишь правильно, я тебя поцелую.
— Поцелуй? — переспросил он с явным интересом.
Глядя в его широко распахнутые глаза, Чейза на миг обожгло безумное желание лизнуть его черные зрачки.
— А если ошибешься, то ты поцелуешь меня.
— И в чем разница? — тихо рассмеялся Чонин.
Чейз сошел с кровати и, приняв нарочито строгий вид экзаменатора, взял в руки учебник.
— Первый вопрос, — официальным тоном произнес он. — Единственный случай в истории США, когда президент ушел в отставку?
— Ричард Никсон! — без запинки ответил Чонин.
Чейз развернул стул Чонина к себе. Кончиками пальцев он приподнял его подбородок и в качестве награды одарил долгим глубоким поцелуем. Когда их губы разомкнулись, Чонин с тихим вздохом сожаления чуть подался вперед, словно не желая отпускать.
— Тс-с-с, — с притворной строгостью прошептал Чейз. — Хочешь еще — отвечай на вопрос. В каком году началась Великая депрессия?
— В тысяча девятьсот... сорок первом? — неуверенно предположил Чонин.
— Неверно. В этом году она закончилась. А началась в двадцать девятом. Какая жалость. — Чейз лукаво улыбнулся и поманил его пальцем. — Теперь твоя очередь платить.
Чонин поколебался, а потом медленно поднялся. Обвив руками шею Чейза, он привстал на цыпочки. В тот миг, как их губы соприкоснулись, рука Чейза сама собой легла ему на талию, притягивая ближе.
Так их викторина продолжалась до глубокой ночи, пока губы обоих не потрескались от бесконечных поцелуев.
Два часа ночи. Уже несколько дней подряд Чейз тайком пробирался в спальню к своему парню, чтобы вместе готовиться к экзаменам. Он бесшумно выскользнул из постели, стараясь не потревожить уже уснувшего Чонина. Убрал с кровати учебник биологии, переложив его на стол, а потом поправил одеяло, плотнее укрывая чужие плечи. Напоследок он задержал на Чонине взгляд, и, двигаясь тихо и быстро, как ниндзя, вылез через окно в прохладную ночь.
Время, проведенное с Чонином, было чистым счастьем и одновременно — постоянным испытанием на прочность.
Рядом с ним Чейз постоянно ощущал себя на натянутом поводке, и поводок этот держал сам Чонин. Что случится, когда хватка ослабнет, не знал и сам Чейз. Чонин был тем, кого он желал дольше и сильнее, чем кого-либо в своей жизни. Но было ли это испытание мучительным? Вовсе нет. Потому что он не просто желал его.
«Может, это и есть любовь? Та самая, о которой пишут в книгах?» — подумал он и вдруг понял, что смог бы любить Чонина всю жизнь даже без секса. Настолько глубоко он был им очарован.
Приехав домой в хорошем настроении, он подбросил в воздух ключи и, поймав их, направился по коридору. Чтобы попасть в его флигель, нужно было пройти через главный дом — так было быстрее.
От знакомого голоса он замер на месте. В полумраке гостиной, в баре, в полном одиночестве сидел Доминик Прескотт.
Чейз криво усмехнулся и подумал: «С каких это пор его волнует, во сколько я возвращаюсь?» Сам-то Доминик не появлялся дома недели две, если не больше.
— Присядь, — Доминик посмотрел на него, неспешно наливая себе в стакан виски. На этот безмолвный жест Чейз отрицательно качнул головой, отказываясь от выпивки, но все же сел в кресло напротив.
В воздухе витал терпкий запах алкоголя. Между ними, отцом и сыном, которые никогда не были близки, повисла привычная для них тишина. Доминик слегка качнул стакан, наблюдая за игрой света на гранях, и сделал глоток.
— Заходил Грейсон Синклер. Просил о помощи.
Грейсон Синклер был отцом Вивиан.
— Типичный конец для нувориша, одержимого лишь слепым ростом франшиз. Лезть напролом, не имея фундамента, глядя только на цифры... Жалкое зрелище.
Чейз лишь слегка приподнял бровь, давая понять, что ему это безразлично.
— Похоже, с девицей Синклер у тебя и правда всё кончено.
— Да, — коротко и сухо ответил Чейз. Нужно было уйти, пока отец не завел старую песню о Елене Монтгомери. — Уже поздно. Я пойду.
Он поднялся и уже было развернулся, но звон кубиков льда о стекло и ровный голос Доминика заставили остановиться.
— Значит, после девицы Синклер ты теперь развлекаешься с каким-то азиатским мальчишкой?
Доминик усмехнулся так, словно говоря «что за чушь». Ему не нужно было ничего выяснять — всегда хватало «доброжелателей», доносивших ему новости о сыне, особенно тех, чьи дети учились в «Уинкресте». Большинство новостей были пустяками, но эта история привлекла его внимание — история о том, что Чейз подозрительно много времени проводит с каким-то азиатом.
— Что ж, в юности полезно пробовать разное. Появляются новые интересы. Лучше сейчас, чем потом метаться, когда придет время для серьезных решений.
Брови Чейза дернулись. Серьезных решений? То есть сейчас — несерьезно? Доминик считал Чонина лишь мимолетным увлечением.
— Что вы имеете в виду? — холодно переспросил Чейз.
— Я имею в виду, что баловаться так можно, только пока ты молод. Что бы ты ни делал, главное, чтобы не пошли серьезные слухи, — как ни в чем не бывало ответил Доминик.
В этот миг внутри у Чейза все перевернулось. Этими словами отец не просто обесценивал его чувства — он одним махом перечеркивал самого Чонина, отказывая ему в праве на существование. Чонин не был «интересом». Не был «отклонением от нормы» или чем-то заменимым. Чейз до боли сжал кулаки.
— Даже если вы мой отец, я не позволю вам говорить о нем в таком тоне.
— Я? — Доминик громко рассмеялся. — Ха-ха, чего только в жизни не услышишь! Принять его я, конечно, не собираюсь. Не хватало еще пачкать имя Прескоттов из-за этого.
Лицо Чейза исказила гримаса, но Доминику, казалось, не было до этого никакого дела.
— Впрочем, мне и пальцем шевелить не придется. Такие, как он, всегда отваливаются сами, — с улыбкой продолжил он. — Вот девица Синклер могла бы прилипнуть, как пиявка. Поэтому я и был против. От такой даже мне было бы непросто отделаться.
Чейз, с трудом сдерживаемая ярость, смотрел на невозмутимое лицо отца.
— Я много таких видел, — с цинизмом добавил тот. — Азиаты из семей иммигрантов, переполненные амбициями. Те, кому нужно быть лучшими во всем, чтобы чувствовать себя чего-то стоящими. Но такие не умеют гнуться, поэтому неизбежно ломаются.
Чейз не мог этого отрицать. Чонин и правда был таким. Гордым. Несгибаемым. Он скорее сломается, чем прогнется. И это была одна из бесчисленных причин, по которым Чейз в него влюбился.
— Думаешь, такой мальчик выживет в нашем мире? — продолжал Доминик, словно читая его мысли. — Пара тычков, и он сам сбежит, бормоча себе под нос: «Почему со мной так обращаются, ведь я так старался?».
Он поставил свой стакан на стойку с такой уверенностью, будто предсказывал неизбежное будущее.
— Я бы на твоем месте не стал держать по-настоящему дорогого человека под крышей Прескоттов. Спрятал бы его где-нибудь подальше. Пока его здесь не разорвали в клочья.
Это был совет? Предупреждение? Или изощренная насмешка?
Чейзу вдруг стало так горько, что свело горло. Он хотел выкрикнуть: «А мама? Мама для тебя кем была?! Ее ты не хотел защищать?!» Но не было нужды. Он лучше всех знал, что между его родителями никогда не было любви. В этом проклятом доме вообще не существовало такого понятия, как «любовь».
— ...Нет, — голос Чейза прозвучал твердо. — Я не буду жить, как вы, отец.
Доминик лишь усмехнулся и пожал плечами, демонстрируя полное безразличие. А затем отвернулся, возвращаясь к своему виски. Разговор был окончен.
От этой реакции Чейз почувствовал, как внутри разрастается пустота. Он ожидал чего угодно: гнева, угроз, яростного сопротивления. Но Доминику было все равно. Его чувства, его отношения — всё это было ниже отцовского внимания. И в этот миг его пронзило осознание: «Даже для того, чтобы тебе противостояли, нужно, чтобы ты был кому-то небезразличен».
Ему пришлось снова признать горькую правду. Чейз Прескотт был для своей семьи лишь породистым скакуном. Ценным инструментом для продолжения рода, не более. Чувствуя, как сердце разрывается на куски, он молча вышел из гостиной. Войдя в свой флигель, он без сил рухнул на диван. Почему так больно, ведь это не новость? В груди зияла дыра.
Он достал телефон и, найдя их чат, быстро набрал сообщение.
Я:
Спишь? Скучаю
Перечитывая их недавнюю переписку, Чейз смотрел на экран. В этих коротких фразах остались следы всех их общих эмоций, и дыра в его груди, казалось, начала понемногу затягиваться. Закрыв чат, он увидел на заставке их совместное фото. Черные всепоглощающие глаза смотрели прямо на него. На мгновение показалось, что Чонин рядом, смотрит на него из-за экрана. Чейз прижал к себе холодный телефон и осторожно прикоснулся губами к его изображению.
В первую субботу июня Чонин сдавал SAT. Результат, как и ожидалось, был почти максимальным.
— Этот результат и подашь, — сказала Глория Мендес, его школьный консультант по поступлению, снимая очки.
Она была женщиной с теплой улыбкой и трезвым, прагматичным взглядом на жизнь.
— Итак, Джей, — начала она, заглядывая в его личное дело, — ты говорил, что думаешь о досрочной подаче в Гарвард?
— Да. На биологию или биоинженерию.
— ...Что? — от неожиданного вопроса он на мгновение растерялся.
Причин было множество, но главная из них — в символе. Гарвард для него значил не просто престиж или образование, а преодоление. Для тех, кто покоряет Эверест, сама гора не имеет личного смысла. Но они идут, потому что не могут иначе. Для Чонина Гарвард был тем самым Эверестом — местом, где цель и есть сама причина пути.
— Это была моя мечта с детства.
— Понятно. — Мисс Мендес слегка кивнула, надев очки. — Хм... Но Гарвард — это не тот университет, куда поступают только за академические успехи. Сейчас стандартные тесты играют все меньшую роль, а на первый план выходят личная история и биография. Учитывая, что ты азиат... это может быть нелегко.
Пальцы Чонина непроизвольно сжались на коленях. Он ожидал этого, но услышать вслух было неприятно.
— …Вы имеете в виду, что из-за квот у меня могут быть проблемы?
— Не могу утверждать наверняка, — мягко ответила она, — но и отрицать тоже трудно. Официально Гарвард не учитывает расу, однако статистика говорит обратное. Для некоторых групп планка выше.
Она немного наклонилась вперёд.
— Тебе нужно показать, что ты — не просто ученик с идеальными оценками. Расскажи, что за этим стоит. Почему ты выбрал именно этот путь. Что в тебе — живое, неформульное. Они должны увидеть человека, не цифры.
Он опустил взгляд. В груди стоял тяжёлый ком. Увидев, как он напрягся, Мендес смягчилась.
— У тебя огромный потенциал, Джей. Не переживай раньше времени. Подумай над тем, о чём мы сегодня говорили.
Выходя из кабинета, Чонин надолго замер у окна в коридоре. Под ярким июньским солнцем сновали ученики, каждый — со своими планами и надеждами. В его голове роились тревожные мысли, а на сердце легла тень сомнения. Все его достижения, вся его одержимость идеалом — неужели всё это для приёмной комиссии сведётся к простым бездушным цифрам?
Контрольная по истории США прошла с большим успехом. Теперь, готовясь к выпускным экзаменам, Чонин изучал основы психологии. И, как всегда, делал это вместе с Чейзом.
Сказав, что ему надоело метаться между столом и кроватью, Чейз поудобнее устроился, прислонившись спиной к стене, и похлопал по месту между своих ног. Чонин без лишних слов опустился туда, удобно устроившись у него на груди, словно тот был живым креслом-мешком. Он положил учебник себе на колени и перевернул страницу. Чейз тут же обнял его одной рукой за талию, а в другой держал черновик его вступительного эссе.
— То, чем мы с тобой занимались — это было оперантное обусловливание Скиннера, — вдруг задумчиво произнес Чонин, не отрываясь от книги.
— Если после определенного действия следует приятный стимул, то это действие закрепляется в поведении. В нашем случае приятный стимул, то есть награда — это поцелуй.
— Легко запомнить. Поцелуй, Скиннер. Можно так и выучить: «Поцелуй Скиннера».
— Точно. Чей, ты гений, — усмехнулся Чонин.
Чейз в ответ тихо рассмеялся и поцеловал его в макушку.
Немного погодя, когда Чейз опустил листы, Чонин спросил:
— Хм-м... — эссе было очень в стиле Чонина. Без заискивания и хвастовства. Естественно демонстрировало высокий интеллект, но при этом было немного суховатым. — Я, конечно, не уверен, но... может, напишешь об отце?
Чонин молча смотрел на него, одолеваемый бурей сложных чувств.
Поднялся ворох воспоминаний, которых он не хотел касаться. Перед глазами вновь возникли кадры, которые он гнал от себя: новое лекарство, о котором писали зарубежные газеты; отчаянные попытки матери достать его любой ценой; кашель отца, рвущий лёгкие и внутренности.
— Я… не хочу, — глухо выдохнул он. — Будто я использую смерть отца, чтобы поступить в колледж.
— Но, чтобы объяснить, почему ты выбрал этот путь, нельзя обойти историю Кореи и твоего отца.
Чонин до боли прикусил губу. Чейз был прав. Болезнь отца, отчаяние от бессилия медицины, яростное желание всё изменить — это был не просто толчок, а землетрясение, изменившее весь ландшафт его жизни. Но рассказывать об этом значило вернуться туда. Переживать заново боль отца, слышать отчаянные молитвы матери, снова тонуть в собственном бессилии. И всё это — облечь в красивые правильные слова? Ради безликих людей из приёмной комиссии?
Словно прочитав его мысли, Чейз утешающе поцеловал его в висок.
— Не думай об этом так сложно, — прошептал он и, опустившись ниже, коснулся губами чувствительной кожи на шее. — В этом нет ничего постыдного. Просто покажи им, какой ты на самом деле.
Рука Чейза легла ему на подбородок и мягко повернула лицо, заставляя поднять взгляд. Их глаза встретились.
— Они просто не смогут тебя не полюбить.
Зрачки Чонина дрогнули. Словно эти слова стали последней каплей, сломавшей его оборону. Он резко развернулся в кольце рук Чейза и крепко обхватил его за шею, утыкаясь лицом в его плечо.