Когда я был еще мальчиком, я как-то пошел в главный город. Мой приход совпал с весенним праздником¹. По старому обыкновению, за день перед этим во всех лавках и у всех продавцов разукрашивались здания, где били в барабаны и дудели в трубы. Народ шел в приказ фаньтая². Это называлось «дать театр весне». Я с товарищами пошел повеселиться и поглазеть. Гуляющих в этот день была прямо-таки стена. В зале сидели четыре важных чиновника, одетых в красное платье и поместившихся друг против друга на восток и запад. В те дни я был еще дитя и не мог разобрать, что это были за чиновники. Я слышал лишь гуденье человеческих голосов, гром барабанов и вой труб, положительно меня оглушавших. Вдруг появился какой-то человек, ведший за руку мальчугана...
Мне передавали, со слов цзинаньского Хуай Лижэня, что господин Лю Лянцай – потомок лисицы. Дело было так. Его почтенный отец жил в Южных горах. Как-то раз его посетил в домике старик, назвавшийся Ху. Лю спросил, где он проживает. – Да вот в этих самых горах… Живущих свободной жизнью людей – маловато. Только нам с вами вдвоем я можно, как говорит поэт, «часто коротать утро и вечер». Ввиду этого я и явился к вам познакомиться и отдать вам честь. Лю начал вести с ним беседу. Старичок говорил бойко, остро. Лю это понравилось. Он велел подать вина и пришел в веселое расположение духа, как, впрочем, и старик, который ушел от Лю сильно под парами. Через несколько дней он появился вновь. Лю принял его еще радушнее. – Послушайте, – сказал он...
Министр Инь из Личэна в молодости был беден, но обладал мужеством и находчивостью. В его городе был дом, принадлежавший одной старой и знатной семье и занимавший огромную площадь в несколько десятков му, причем здания с пристройками тянулись неразрывною линией. Однако там постоянно видели непонятные странности нечистой силы, поэтому дом был заброшен, никто в нем жить не хотел. Затем прошло много времени, в течение которого лопух и бурьян закрыли все пространство, так что даже среди белого дня туда никто не решался зайти. Как-то раз Инь устроил с товарищами попойку, на которой один из них сказал: – Вот если кто-нибудь сумеет провести там одну ночь – тому мы устроим в складчину пир. Инь вскочил и вскричал: – Подумаешь, как трудно! Взял...
Когда Йено пришел к Мастеру, тот сказал: — Зачем ты пришел ко мне? Нет никакой необходимости для тебя быть здесь. Ты уже в Этом. Но Йено попросил: — Позволь мне остаться. Тогда Мастер сказал: — Хорошо, отправляйся на кухню и начинай перебирать рис. Ко мне не приходи. Если будет нужно, я сам приду к тебе. Пяти сотням монахов нужен был рис, и этот человек с самого утра до позднего вечера перебирал его. Мало-помалу все мысли исчезли. Его дело стало его медитацией. Так прошло 12 лет. Мастер состарился и объявил, что хочет найти себе преемника. Он сказал: — Кто считает, что пробудился и познал Истину, пусть придет и напишет на двери моей хижины свое понимание в четырех строках. В дневное время никто не осмеливался...
Чжоуский царь My-ван, объезжая владения подвластных ему западных князей, перевалил через Куньлунь и, не доехав до горы Яньшань, повернул обратно. Еще не достиг Срединного царства, когда на дороге предстал перед ним некий умелец, по имени мастер Янь. My-ван, повелев ему приблизиться, спросил: —В чем же ты искусен? —Прошу назначить вашему слуге любое испытание,– ответил мастер.– Только прежде хотел бы, чтобы царь посмотрел на то, что я уже сделал. –Приноси завтра,– сказал Му-ван,– вместе и посмотрим.
Некто Гуншу Бань соорудил для царства Чу снасть для взятия городских стен под названием «облачные лестницы», чтобы напасть на царство Сун.
Гань Ин в старину преуспел в стрельбе из лука: натянет, бывало, тетиву – и звери сами валятся наземь, а птицы падают с неба. Ученик, по прозванию Фэй Вэй, учился у него стрелять и в мастерстве превзошел наставника. А некий Цзи Чан хотел научиться стрелять у Фэй Вэя.
Некогда чжаоский царь Вэнь-ван пристрастился к фехтованию. Фехтовальщики осаждали его ворота, и гостило их у него по три тысячи с лишком. Дни и ночи сражались они перед царем: убитых и раненых за год набиралось больше сотни. Царь же был ненасытен в своем увлечении. Так минуло три года. Царство стало клониться к упадку, а другие цари принялись строить козни. Куй, наследник престола, опечаленный этим, созвал приближенных и сказал им: —Тысячу золотых пожалую тому, кто сумеет отвратить государя от его страсти и убедит расстаться с фехтовальщиками! —Такое под силу только Чжуан-цзы,— сказали приближенные.
Ян Чжу говорил: —Сто лет жизни – большой срок. Прожить его не удается и одному из тысячи. А если и найдется такой – младенчество и старческая дряхлость отнимут у него едва ли не половину. Сонное забытье по ночам, растраченные зря часы дневного бдения отнимут почти половину того, что осталось. Страдания и недуги, скорби и горести, потери и утраты, печали и страхи еще отнимут почти половину того, что осталось. А из оставшихся десяти с чем-то лет не найдется и мига, когда бы человек вполне был счастлив, доволен и беззаботен. На что же тогда человеку жизнь? И какие от нее радости? Красота и яства? Музыка и любовь? Но красотой и яствами нельзя наслаждаться вечно – они приедаются. Музыкой и любовью тоже нельзя услаждаться вечно – и они...
В седьмом году Кай-юань был среди даосских монахов некий старец Люй, постигший тайны бессмертия. Как-то раз по дороге в Ханьдань остановился он на отдых на одном постоялом дворе.