Почему в США сильна ностальгия по 1980-м?
Америка и Россия, эпизод седьмой: конец холодной войны, вызовы перестройки и распада Второго мира
Выйти из кризиса самоуважения, вызванного Вьетнамской войной, нефтяным кризисом и Уотергейтом, американцы смогли только при президенте Рональде Рейгане. Человек, умевший вселить доверие к себе, обладавший хорошим чувством юмора, новый президент оказался еще и везучим. Его первый срок в Белом доме в январе 1981 года начался на фоне освобождения американских заложников в Иране (благодаря еще дипломатии Картера, но кто же обратит на это внимание, если в одной газете две новости: «Рейган – президент» и «Заложники свободны!»), а второй срок стартовал в 1985 году – как раз когда в Советском Союзе началась перестройка.
Рейган пришел в Белый дом с задачей восстановления американцами доверия к себе. «Вернем Америке величие» – это его лозунг 1980 года (позаимствованный Дональдом Трампом в 2016-м). В самом деле, ужесточение не только политики, но и риторики по отношению к СССР, который Рейган назвал «империей зла» (позаимствовав словосочетание из только что вышедших на экраны «Звездных войн»), было необходимо для переосмысления роли США в мире. Какие бы проблемы ни переживали американцы, они в этом мире – на стороне света, и их миссия – борьба за правое дело.
Прощание с империей зла
Однако «мобилизационная идентичность» не может поддерживаться долго. Джек Мэтлок (посол США в СССР в 1987–1991 годах) рассказывал, что президент искал возможности изменить отношения с СССР по меньшей мере с 1983 года. Опросы общественного мнения показывали, что эпоха разрядки первой половины 1970-х воспринималась американцами как «золотой век» в сравнении с тревожным началом 1980-х. Внешнеполитическое напряжение резонировало с ростом внутриполитических расколов, начатых Вьетнамской войной и Уотергейтом. Именно тогда Рейган дал задание своим дипломатам продумать шаги, которые могли бы вывести американо-советские отношения из тупика. Обладавший замечательным политическим чутьем президент понимал, что представления американцев о самих себе тесно связаны с присутствием глобального соперника и угрозы. Советский Союз был «конституирующим Другим» для Америки, и исправление американского отношения к самим себе требовало кардинальных изменений в отношениях с традиционным «вероятным противником». Анекдотичным доказательством незримого присутствия Советов в американском дискурсе был тот факт, что на протяжении всего президентства Рейгана мэром Вашингтона оставался бывший активист движения за гражданские права Мэрион Берри, который носил второе имя Шеп, – «Шепилов», – официально взятое им во времена бурной политической молодости в честь редактора газеты «Правда» и советского министра иностранных дел Дмитрия Шепилова (того самого, «и примкнувшего к ним». Кстати, на XX съезде КПСС Шепилов призывал к насильственному экспорту социализма за пределы СССР).
Начавшаяся перестройка дала Рейгану шанс на новое использование российского фактора. «Нет, СССР больше не империя зла», – сказал он уже через пять лет, и это стало констатацией перелома в американском представлении о Другом – перелома, означавшего и переосмысление американской идентичности. Если СССР больше не империя зла, то и Америка больше не страна джедаев со световыми мечами – исчезновение острой поляризации в международной политике вело к снижению напряжения и внутри американского общества. Рейган чувствовал возможности, предоставляемые историей, лучше многих политиков, окружавших его.
Решительность Горбачева, которого к прекращению конфронтации подталкивали собственные внутриполитические задачи, отдала ему лавры инициатора прекращения холодной войны, однако именно Рейган остался в памяти американцев победоносным президентом: исчезновение страха перед началом Третьей мировой оказало огромное терапевтическое влияние на американское общество.
Неожиданные перемены в Восточной Европе
Первые проблемы, вызванные кардинальными переменами в международной жизни, пришлись на долю уже следующего президента Джорджа Буша. Прекращение военно-политического противостояния немедленно подтолкнуло общества восточноевропейских стран к попыткам сломать «железный занавес». Как ни странно, это стремление вызвало сначала тревогу в американской и западноевропейских элитах.
Бывший советник Джимми Картера Збигнев Бжезинский за 10 дней до падения Берлинской стены доверительно говорил соратнику Горбачева и «архитектору перестройки» Александру Яковлеву, что предпочел бы, чтобы Венгрия и Польша оставались в Варшавском договоре и чтобы Германия не объединялась. Объединение, по его словам, «не соответствует ни вашим, ни нашим интересам». Пусть Бжезинский не занимал никаких официальных постов, но и премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер 23 сентября 1989 года уверяла Горбачева в телефонном разговоре, что она «не заинтересована в дестабилизации Восточной Европы и роспуске Варшавского договора». Запад «не собирается вмешиваться или подстегивать декоммунизацию Восточной Европы», причем «такой же позиции придерживается президент США», который «просил передать, что Соединенные Штаты не предпримут ничего, что могло бы угрожать интересам безопасности Советского Союза, или что может быть воспринято советским обществом как угроза». Наконец, когда стена рухнула, даже журналисты обратили внимание, что Буш, объявивший об этом на пресс-конференции, не выглядит обрадованным. «Я просто неэмоциональный парень» (I am not an emotional kind of guy), – ответил президент.
Восприятие перемен в самой Восточной Европе отличалось от взгляда из США. Местные элиты возлагали огромные надежды на Америку, приписывая ей не только стремление разрушить ненавистный советский блок, но и видя в США воплощение своих социальных и политических идеалов и ожидая скорой помощи в преодолении социалистического наследия. Сами же Соединенные Штаты приветствовали демократизацию, когда она становилась успехом в противостоянии с коммунистическим Советским Союзом, но в целом стабильность международной системы стояла выше в государственных приоритетах заокеанской республики.
В ходе холодной войны, конечно же, идеализированное представление восточноевропейцев о США использовалось в пропаганде, транслируемой на страны советского блока. Распространенное представление, будто Вашингтон всегда побуждал народы Восточной Европы к побегу из социалистического лагеря, было сочетанием собственных проекций восточноевропейских реформаторов и пропаганды холодной войны. За сорок лет эта пропа��анда окаменела в повторении – но вдруг оказалось, что западные элиты не готовы к поражению противника. Одно дело делать дырки в плотине, заставляя противника тратить ресурсы на ее латание, другое – оказаться перед разрушенной дамбой. Тем более, что прошло всего два года – и к оторвавшейся от СССР Восточной (теперь «Центральной») Европе добавились республики самого распавшегося Советского Союза.
Триумфализм и ответственность
Президент Буш немедленно объявил этот распад «победой США в холодной войне» – до выборов президента оставалось меньше года и ему важно было выглядеть победителем. Посол Рейгана в Москве Джек Мэтлок и сейчас не устает повторять, что «на самом деле» холодная война закончилась гораздо раньше и по воле руководителей обеих стран, а СССР распался по внутренним причинам, но для тогдашнего поколения американских политиков выгоднее казалось увязать два события и выстроить на этой увязке новый политический дискурс, получивший позднее название «триумфализма».
Триумфализм означал победу США и наступление эпохи их доминирования – специалисты по международным отношениям немедленно выковали слово «униполярность», а философ и дипломат Фрэнсис Фукуяма поспешил объявить о наступлении «конца истории»: с распадом коммунистического блока, а потом и Советского Союза либеральная демократия, казалось, осталась единственной моделью, которую с того момента могли воспроизводить другие страны. (Кстати, в 1991 году и Мэриона Берри посадили в тюрьму за употребление наркотиков, так что он оставил пост мэра американской столицы.)
Однако на самом деле конец 1980-х – начало 1990-х годов поставили перед американской элитой вопросы, напомнившие конец 1940-х: сфера ответственности США в одночасье чрезвычайно расширилась. Безопасность и благополучие вчерашних советских «сателлитов» стали заботой Вашингтона. Не случайно первым же опасением стала возможность расползания из этого региона оружия массового поражения – инструментами контроля над бывшим Вторым миром США в этот период не обладали. Именно это желание включить регион в привычные «контуры контроля», по всей видимости, двигало президента Клинтона в направлении расширения НАТО, а европейцев – к включению восточных соседей в свои интеграционные проекты.
Россияне с распадом СССР вступили в собственный период кризиса идентичности – нам пришлось искать совершенно новый ответ на вопрос «кто мы такие?» И, как бывает в такие периоды, вчерашний противник и «конституирующий Другой» мог обратиться в друга и союзника: момент поиска новой самоидентификации породил в России начала 1990-х небывалую американофилию. Однако тут «циклы» не совпали: американцы вышли из кризиса как раз в то время, когда россияне столкнулись с собственным. Встречного движения и совместной переработки взаимных образов не случилось, и вскоре оба общества вернулись к подозрительности по отношению друг к другу, усиленной теперь разочарованием от несбывшегося.
Ностальгия по 1980-м
Роль «единственной сверхдержавы», на которую обрекло США исчезновение главной угрозы в виде СССР, как оказалось, не только принесла Америке выгоды в виде новых рынков и снижения страхов, но и уменьшила (а не увеличила, как ожидалось) способность США определять международную повестку дня. Для многих стран «дисциплинирующую» роль играл именно американский ядерный зонтик, защищавший от угрозы (реальной или пропагандистски раздутой) со стороны Советского Союза. Страны Западной Европы отныне не имели резона координировать свою политику с американской, и в стане вчерашних союзников начался период конфликтов. В 1990-е главными союзниками США в Европе стали бывшие страны восточного блока, которые в Вашингтоне стали называть «Новой Европой» в противоположность критически настроенной по отношению к Америке Европе «Старой».
Прекращение холодной войны, как оказалось, ослабило и волю федерального правительства США к внутренним улучшениям: соревнование с восточным блоком уже «выиграно» – зачем пытаться выглядеть лучше? Успехи американского общества в направлении внутренних реформ за тридцать последних лет выглядят куда скромнее предшествующего равного по длительности периода.
Кроме того, исчезновение Другого принесло и ослабление внутренних ограничений. Мэрион Шепилов Берри вышел из тюрьмы и в 1995 году вернулся на пост мэра Вашингтона. Федеральное правительство утратило интерес к поддержке гражданских прав. Слово «социализм» перестало быть ругательным, а в самих США сегодня видные политики (а не радикалы и маргиналы) спокойно обсуждают преимущества европейской или канадской моделей. Это исторически новое явление – американцы ставят под вопрос само лидерство Америки в мире.
В этих условиях приход Трампа в 2016 году выглядел вспышкой ностальгии американского избирателя по 1980-м: Рейган в Белом доме, Советы уже не грозят войной, а американское влияние в «своей половине мира» не подвергается сомнению. Словом, по эпохе, когда Америка одновременно была лидером свободного мира, но делила ответственность со второй сверхдержавой, еще соревновалась с советским Другим, но уже не боялась его.
Предыдущие статьи цикла:
Приходит Брежнев к Никсону. Как СССР и США почти подружились
Война между победителями. КГБ в балете и ЦРУ в абстрактной живописи
Попытка лидерства. Как Вильсон придумал Лигу наций, но США опять закрылись от мира
Преодоление Гражданской. Как США самоутверждались, помогая голодающей России
Эффект «Весны народов». Как США стали примером для Европы, а Россия – наоборот
«Каждый русский – казак, а каждый казак – людоед». Как в США спорили о России в 1813 году