Виссен махт унглюклихь
Ноябрьские вечера я коротал, погрузившись в детство – пересматривал «Стар Трек» TNG. Но я, как и все мы, живу в обществе; и вот однажды это самое общество с ужасом обнаружило, что в TNG аж семь сезонов, а мы только-только подобрались к четвертому. Общество взбунтовалось и в ультимативной формуле потребовало сделать паузу и посмотреть что-то менее аутичное. Например, разрекламированную новинку – минисериал «Немецкий дом». Я поддался давлению социума и уступил.
«Немецкий дом», рекламные постеры с которым еще месяц назад развесили по всему городу, оказался пресной и клишированной историей о том, как наивная девочка с улицы совершенно случайно попала внутрь государственной машинерии и узнала Страшное. Все это показывали уже миллион раз – и в «Вавилоне-Берлине», и в «Бонне», и бог знает где ещё. Здесь невинная девушка Ева Брунс волей случая стала переводчицей на Освенцимском процессе 1963-1965 годов, когда во Франкфурте судили уцелевшую администрацию самого известного лагеря смерти – и открыла для себя Тёмное Немецкое Прошлое. Содержание всех пяти серий стало для меня совершенно ясно, и я с легким сердцем начал задрёмывать.
Минут через десять я проснулся – на экране происходило что-то странное. Не совсем владея польским языком (и абсолютно не зная контекста), милая Ева Брунс переводила показания пожилого поляка, ставшего свидетелем массового убийства заключенных. История о том, как заключенных загнали в душегубку и уморили газом, превратилась в «Гостей отеля собрали в подвале и подали им свет через трубу и вентиляционные шахты, так что утром большинство гостей оказались совершенно освещены» (вспомнился один фанфик про альтернативную Германию, где тамошние «эсесовцы» носили волшебные фонарики). Пока Ева судорожно исправляла перевод, я начал выяснять у общества, действительно ли польское слово gaz звучит иначе, чем немецкое Gas? Мне ответили, что я мешаю смотреть.
Затем последовала сцена, где польская еврейка, выжившая в Освенциме, фраппирует немцев – она гуляет по рождественскому рынку с пришитой желтой звездой (дело происходит в 1963 году, напомню). Эпизод заканчивает встречей с двумя полицейскими, которые эту звезду грубо срывают. Я осторожно ущипнул себя – может я просто уснул в самом начале, и теперь мне снится какой-то другой фильм?
(Причем, это буквально всё её участие в фильме. Дальше она наорет на подсудимых эсесовцев и немедленно попадет под машину прямо у здания суда)
Потом появился истеричный еврей, тихо ненавидящий всех немцев, потому что его семью уморили в Освенциме. В четвертой серии выяснилось, что никто его семью не убивал – все счастливо живут в Канаде. Просто вот захотелось человеку иметь красивую биографию. Кульминацией драматического момента стала сцена, где этот еврей в приступе зельбстхасса бьется головой о кирпичную стену возле бывшего Освенцима, до крови и сотрясения. А потом бесследно пропадает в Польше.
В той же серии немецкая делегация в Освенциме (приехали уточнить некоторые детали на месте, чтобы продолжать процесс) весело пьет пиво и рассказывает анекдоты про национал-социалистическую эпоху в местном трактире. К ним подходит строгий поляк и интересуется – как идет процесс, сколько нацистских преступников будут повешено? Ему вежливо отвечают, что в ФРГ смертной казни нет. Поляк кривится: «Так и знал, это фальшивый процесс для успокоения немецкой совести». За пять минут до этого адвокат защиты жалуется, что высокоморальные поляки у него украли часы, которые ему подарила мама (бедная женщина, отдавшая всё, чтобы сын получил юридическое образование). Я сидел, разинув рот. Это вообще законно?
Я смог придумать только одно объяснение: в сценарий пробрались враги. Пока один сценарист честно выписывал пресную историю про преодоление проклятого прошлого, второй открывал файл по ночам и вставлял туда сцены, полностью нивелирующие посыл фильма или откровенно издевающиеся над ним. Но сценарий писал один человек: Аннетта Хесс, в меру успешный автор из Ганновера, по чьей дебютной книге 2018 года и был снят «Немецкий дом». «Адаптация писалась очень легко и весело», улыбается Хесс в интервью.
¯\(°_o)/¯
Пресса сериал хвалит. «Нужно, нужно прорабатывать темные страницы немецкого прошлого! Недостаточно ещё мы думаем о Холокосте. Корни всех отвратительных инцидентов, в том числе и имевших место этой осенью, лежат в незнании трагической истории взаимоотношений немцев и евреев в XX веке». При этом, сам сериал открытым текстом говорит ровно обратное: судьба всех персонажей, которые узнали об ужасах Освенцима, Холокосте и роли своих близких во всём этом, стала хуже. У людей буквально рушится жизнь или просто едет крыша на ровном месте. Никаких позитивных сторон в этом знании нет, в том числе и для пострадавшей стороны (тому пример еврейский Мюнхгаузен, в итоге разбивший голову под Освенцимом). Услышать подобную мысль в немецком кино 2023 года, мягко говоря, непривычно.
Причем Аннетта Хесс – это совершенно мейнстримная сценаристка, известная работой над сагой о жизни в ГДР («Вайссензе») или сериалом о девушках в поствоенной ФРГ, которые хотят танцевать рок-н-ролл («Кудамм»). Совершенно невозможно инкриминировать ей симпатию к национал-социализму или, упаси господь, отрицание Холокоста. Но, в то же время, она собственной рукой вставляет во вроде как поучительную историю подмигивания и подхихикивания, переворачивающие всё с ног на голову.
Тема сериала, если подумать, в нынешних реалиях тоже очень скользкая. Суд над администрацией Освенцима стал одним из первых процессов, где нацистов судили не за то, что они проиграли войну нацисты, а на основании конкретных нарушений закона. Можно обвинять охранника концлагеря в том, что он бил заключенных (нарушая устав), пытал их или убивал (самовольно). Но бессмысленно обвинять его в том, что он работал в концлагере или даже участвовал в расстрелах. Как будто у гражданина тоталитарного государства имеется выбор?
(Не говоря уже о том, что огромное значение имеет и соответствие происходящего актуальным нормам эпохи. Я убежден, что довольно несправедливо судить людей за действия, которые а) не осуждались законодательством той эпохи б) активно пропагандировались и в) считались социально приемлемыми, даже если потом такие поступки были признаны отвратительными преступлениями.
Если вы не согласны со мной, то проведите простой мысленный эксперимент. Предположим, Грета Тунберг и другие климатические активисты одержали решительную победу. Как вы будете строить свою защиту на гипотетическом суде, где вас будут обвинять в соучастии в геноциде коровок, свинок и курочек? Вы лично ели их мясо, финансово участвовали в массовом убийстве скота, а может даже и помогали дедушке в деревне разделывать свинью. И вы отлично знали, что убивать животных плохо, что они от этого страдают, и что мерзавцы-фермеры мучают зверюшек тесными вольерами, нездоровым кормом и тому подобным. Оправдывайтесь!
При всей моей антипатии к нацистам, Нюрнбергский процесс, как и большая часть разбирательств, последовавших за ним, недалеко от этого ушли)
Довольно показательно, что как только у немцев появилась минимальная самостоятельность, судебные процессы над представителями проигравших политических систем злых диктатур стали вестись вокруг конкретных нарушений конкретных законов. Администрацию Освенцима судили не за Освенцим (так поступили поляки в 1947-м), а за плохое обращение с узниками, внесудебные расправы и пытки. Тридцать лет спустя руководство ГДР судили не потому, что это плохие люди с неправильными убеждениями, а за конкретные преступления – например, стрельбу по людям, пересекавшим границу между ГДР и ФРГ. Потому что убийство безоружных беглецов из ГДР (не солдат-дезертиров или беглых заключенных) являлось преступлением и по законам самой ГДР.
А теперь вот сумрачное немецкое бессознательное странно реагирует на «проработку тяжелого прошлого». Конечно, не может быть такого, чтобы у немцев через полвека случилась изжога от скармливаемого им чувства вины. Это всё враги конституции, экстремисты и негодяи, думают неправильные мысли, которые искажают юнгианское пространство между Рейном и Одером. Осуждаю.
Ура, можно смотреть TNG дальше. Хотя… Пожалуй, продлю паузу еще на три часа – ознакомлюсь, наконец, с «Оппенгеймером».