
В Мариуполе войну мы почувствовали раньше, чем остальная страна. Общество было напряжено, хотя никто не верил в то, что полномасштабная война вообще возможна. В западной прессе называли разные даты вторжения: начало февраля, десятые числа февраля, двадцатые числа... Каждый раз, когда наступал назначенный день, и война не начиналась, я вздыхал с облегчением, хотя и сомневался в возможности её начала.