Перформативный контракт

Поводом для написания этого текста стала заявка на исследовательскую программу Аудитории, в которой мне неожиданно удалось обобщить несколько опубликованных здесь заметок. Все они касаются попытки рассмотреть архитектуру за пределами вербально-знаковых связей, чтобы найти иные формы восприятия архитектурной действительности.

Построенное понимание — так называлось эссе, написанное мной во время последнего года обучения в магистратуре. Тогда мне удалось для себя определить мой исследовательский интерес в профессии, который по сей день кажется актуальным. В том тексте я попробовал сформулировать критический взгляд на превалирующую сегодня архитектурную повестку. Критика была направлена в сторону коммуникативизма — термина, описывающего восприятие и понимание архитектуры через язык.

Наследие l'architecture parlante, прославленное прежде всего проектами Этьена-Луи Булле и Клода Николя Леду, в разные периоды и с разным уклоном, от буквальных аллюзий и до сложных символических систем, постоянно подвергалось переосмыслению. Но в конечном счете итогом такой ревизии всегда становилось сооружение, отсылающее к чему-то, что должно было соответствовать ожиданиям архитектора, общества или частного лица. Даже сознательная попытка исключить какие-либо знаковые системы из проекта становилась знаком отрицания. Архитектор объяснял это тем, что стремился в облике здания обнажить сугубо архитектуру. Точнее ее характерные признаки. Поэтому язык в архитектуре стал не средством описания мира, а способом коммодификации, то есть превращения формы здания в товар. Ясность коммуникативной программы проекта стала залогом успешности его общественного одобрения. Поэтому его знаковые качества возникают для того, чтобы он стал удобным для принятия, в случае если наш эстетический опыт архитектуры не столь широк.

О реальности архитектурного произведения

Здание, обладающее правом быть свободным от необходимости что-либо сообщать, имеет больше шансов стать архитектурой будущего, в котором нам вновь придется вернуться к определению профессии между отношением «форма-содержание» или «форма-материя». Дело в том, что язык — правомерный, но хрупкий, а, порой, и манипулятивный инструмент порождения архитектуры. Последняя ищет себе основы своей легитимности во все более непредсказуемом мире. В мире, в котором знаковая система одного человека оправдала войну в Украине и поставила всю планету перед угрозой ядерной. Продолжать конструировать нарративы, соответствуя ей или игнорируя, не представляется возможным, несмотря на то, что архитектура всегда искала компромисс или проявляла лояльность государству. Обособленность разных картин мира также не ведет к преодолению вызовов: поиски общего языка должны измениться на поиски взаимных действий. Ведь реальность архитектурного произведения существует вне нашего сознания: экологический футпринт здания оказывает воздействие не на наши органы чувств, солнечный свет озаряет фасады наяву, а не в сознании. Нагретый солнцем камень архитектуры буквально источает тепло. Реальность здания заключена также и в институциональных отношениях сообществ через закон, экономику и эргономику. Привести к балансу столь ответственный пласт задач к законченной форме здания поможет не его нарратив, а этика автора, определяющая то, в каком состоянии обнаружат себя человек и архитектура, находясь в общем для них пространстве. Важно отметить, что общее пространство уже не может пониматься абстрактно. Оно есть ландшафт, природный или измененный человеком. Поэтому растущее понимание об устройстве вселенной и о физике космоса должно в результате стать руководством к действию по отношению к тому, на чем мы еще стоим ногами, и ответом на вопрос что на этой земле может быть построено.

Рутина и перформатив

Вышеизложенное ставит перед нами проблему красоты и возможности здания быть красивым в условиях молчаливых проектных действий. Как в будущем мы можем получать наслаждение от новой архитектуры, если опыт ее переживания больше не может быть назидательным, без символов и внятных инструкций? Кажется, что следует искать красоту в возможностях формы. Но и этот ресурс оказался исчерпаемым: какой бы сложной и технологичной форма ни была, ее физическое присутствие ограничено условиями декартовой системы координат в евклидовом пространстве. Поэтому, изучив примеры зданий и проектов последних сорока лет, представить что-то по-настоящему новое с точки зрения формы крайне трудно. Вопрос новаторства больше неактуален. Но задачей архитектуры было и остаётся воплощать образы будущего, которые всегда конвенциональны, поскольку являются социальным конструктом. Если это не наивный популизм, то воображая завтрашний день, мы так или иначе обращаемся к опыту прошлого, исследуя то, что может быть релевантно сегодня и в обозримой перспективе. Фиксация и переосмысление этого опыта неизбежно ведет к его описанию, но не через формы подражания, а благодаря видимым отличиям, то есть пластике здания, возникшей в результате действий в конкретной ситуации. Это сродни, как ни странно, перформативу — термину из лингвистики, обозначающему речевые акты, равноценные поступку. Форма здания может быть им подобна: своим актом возникновения она одновременно описывает и изменяет окружающую ее реальность.

Архитектура будущего, таким образом, заключена между ее предпосылками и возможностями, которые она дает человеку в результате своего воплощения. То есть главной задачей, в таком случае, останется работа с утилитарным — переводом условий в потенциал. И это кажется довольно очевидным, ведь архитектор и раньше занимался подобным, поскольку такого рода задачи были частью его профессиональной рутины. Но скепсис по отношению в культу сверхоригинальности, вызванный гегемонией языка в архитектуре, сам собой смещает фокус на противоположное, то есть на тезис о том, что рутина не менее значима. Изучение сути и свойств последней представляет огромный интерес, поскольку именно в ней, вероятно, заключено ядро архитектуры. Ведь, как известно, изменение привычных действий неизбежно ведет к изменению их порядком утомивших результатов, которые уже давно кажутся нерелевантными по отношению к новому миру.

Этика как опыт архитектуры

Перформатив в этом случае выступает в роли инструмента, позволяющего рутинный характер действий перевести из автоматизма в режим их пристального изучения и выработки особых форм созидания. Степень особенности определяется автором, но проект-перформатив, как минимум, должен представлять собой описание действий, которое даст понять каков контекст и какова степень его изменения. Говоря об изменениях в таком ключе, мы неизбежно затрагиваем этику архитектуры, понимаемую отныне как непосредственный опыт ее восприятия. Вербально-знаковые связи в данном случае утрачивают свою актуальность, открывая новые возможности практико-предметному мышлению. От конкретных действий или иначе — этической системы проекта — будет зависеть наше состояние в самом широком смысле. Состояние социума и планеты, человека как вида и как индивидуальность. Такое состояние не требует какого-либо подготовительного нарратива (поскольку мы уже в нем находимся), кроме прочтения «архитектурного контракта», приведшего человека и автора к целеполаганию последнего, то есть к законченной форме здания. Поэтому характер перформативности несет в себе очень высокий уровень художественной ответственности, столь необходимой в новой реальности с ее смутными перспективами.