PCI

Programme Communiste n 61-62 1973-1974

Введение

Наша партия родилась и развивается в суровом бою за восстановление революционной марксистской традиции, разрушенной сталинской контрреволюцией, или, лучше сказать, контрреволюцией эпохи гниения империалистического капиталистического общества.

Мы были свидетелями и продолжаем наблюдать самую грандиозную попытку отогнать призрак пролетарской революции. Это ремесло реакционной профилактики находит свое выражение в массе оппортунистических теоризирований, которые изменили принципы, программу и тактику коммунистического движения. Но контрреволюционная идеология, как верхушка айсберга, представляет собой лишь крошечную видимую часть гораздо более масштабной массивной эрозии основ пролетарской борьбы, ее организации, с учетом уже полученных результатов и условий жизни масс рабочих. И для того, чтобы восстановить разрушенное движение, необходима организация, которая знает, когда условия позволят реализовать органичное слияние немедленной вспышки классовой активности с революционной программой и, которая заранее готовится к этому, идя против течения.

Эта подготовка не может быть сведена ни к простой систематизации учения на тайных собраниях, ни к активизму малых групп, единственной целью которых является стремление подвергнуть репрессиям самых боевых рабочих, сегодня и без того малочисленных, во время ежедневной борьбы. Революционная партия, чтобы доказать свое предназначение, должна вмешиваться в любое противостояние пролетариата в пределах, предоставляемых объективной ситуацией, чтобы содействовать преодолению экономической борьбы в политическую, повторно заявив пролетариату все основные темы революционной программы. Партия должна также укрепить свою собственную организацию с точки зрения общих задач, с которыми придется столкнуться в период революции.

В тексте партии 1965 года под названием «Оценка органической деятельности партии во время неблагоприятной ситуации», мы писали:

«Учитывая, что вырождение любого общества концентрируется в фальсификации и уничтожения теории и здравого доктрины, понятно, что небольшая партия сегодня имеет главную роль по восстановлению принципов, имеющих теоретическое значение, и что условия, в которых Ленин выполнял такую же работу после катастрофы первой мировой войны, к сожалению, отсутствуют. Это не позволяет нам, однако, устанавливать барьер между теорией и практической деятельностью, потому что в известных пределах это разрушит нас самих и все наши принципиальные основы. Мы утверждаем, таким образом, все формы деятельности соответствуют определенным моментам в той мере, в которой это позволяют реальные отношения сил».

Необходимо отметить, что данное утверждение форм деятельности, относящихся к специфических моментам, не имеет ничего общего с теориями, оказавшимися роковыми для рабочего движения, как, например, теория наступления, которая наделяет партию обязательством поддержки отношения с повстанцами на всех исторических этапах. Наш тезис совершенно иной. Для нас, даже в те моменты, когда сила контрреволюции, воздействующая на массы, велика, партия обязана привлечь внимание наиболее чувствительных слоев класса - их численность по сравнению со всеми работниками не столь важна – так как на самом деле за образами босса, полицейского, священника, мэра, монаха скрывается истинный враг, которого нужно атаковать и победить, и которого надо искать в сложном механизме воспроизводства капиталистической системы и инструментах, используемых для удержания под гнетом производительных сил государственной машины, устройств косвенных репрессий, коррупции подкупленных средних классов, легионов чиновников, лакеев, оппортунистов, религиозных и расовых отделов, коррупции рабочей аристократии, слоя суб-пролетариев и всякого рода бандитов, не говоря уже о сети, которая подчиняет мировые производительные силы воле великих держав.

Только работа по осуждению всех аспектов капиталистического господства может сделать партию способной к материальной борьбе с контрреволюционной опухолью, глубоко проникшей в ячейки рабочего класса, к завтрашнему последнему штурму и уничтожению ее крепости.

Именно поэтому сегодня партия обязана вновь предложить классу все эти принципы и программу вместо того, чтобы преждевременно заниматься ближайшими задачами.

Один из этих фундаментальных вопросов касается требования права угнетенных наций на самоопределение. Мы не претендуем на анализ во всех его аспектах - как политико-экономических, так и исторических - и даже не сошлемся на все марксистские тексты, но восстановим его, перед лицом путаницы, что, прямо или косвенно, была распространена в этой области контрреволюцией.

Маркс и Энгельс при встрече с «демократическим панславизмом»

По мнению Маркса и Энгельса, верная постановка вопроса о самоопределении была испытательным полигоном для революционных бойцов и позволяла проверить, насколько они усвоили материалистический метод и революционную теорию. Правильность этой оценки подтверждается тем фактом, что всякий раз, когда марксизму приходилось заниматься решительной борьбой с противниками, оспаривающими его влияние в пролетариате, вопрос снова поднимался, и всплывали непримиримые разногласия между марксистами, с одного стороны, и оппортунистами вкупе с мелкобуржуазными псевдореволюционерами, с другой.

В Первом Интернационале Маркс и Энгельс, в борьбе с анархистским идеализмом, что отвергал любую власть, поднимали знамя материалистического анализа государства, и кроме этого вынуждены были давать отпор панславистскому национализму Нечаева, Бакунина и остальных, во имя действительно диалектических установок национального вопроса, демонстрируя, что отличительные черты национального единства находятся не в абстрактных биологических критериях, а в определенных историко-географических ситуациях.

В феврале 1849 года Энгельс («Демократический панславизм») писал:

«Одна смелая попытка совершить демократическую революцию, даже в том случае, если она терпит поражение, вытравляет из памяти народов целые века позора и трусости, немедленно реабилитирует даже глубоко презираемую нацию. Немцы испытали это в прошлом году. Но в то время как французы, немцы, итальянцы, поляки, мадьяры подняли знамя революции, славяне, как один человек, выступили под знаменем контрреволюции. Впереди шли южные славяне, которые уже давно отстаивали свои контрреволюционные сепаратистские поползновения против мадьяр; далее чехи, а за ними русские, вооруженные и готовые появиться в решительный момент на поле сражения.[…]

У всех панславистов национальность, т. е. фантастическая общеславянская национальность, стоит выше революции. Панслависты согласны примкнуть к революции при условии, чтобы им разрешено было объединить в самостоятельные славянские государства всех славян без исключения, не считаясь с насущнейшими материальными потребностями. Если бы мы, немцы, выставили такие же фантастические условия, далеко бы мы зашли в марте! Но революция не позволяет ставить себе никаких условий. Приходится либо быть революционером и принимать последствия революции, каковы бы они ни были, либо броситься в объятия контрреволюции и в одно прекрасное утро очутиться, быть может, против собственного желания, в одном лагере с Николаем и Виндишгрецем.

Мы и мадьяры должны гарантировать австрийским славянам их самостоятельность — этого требует Бакунин, и люди типа Руге способны действительно дать ему с глазу на глаз подобные обещания. От нас и других революционных наций Европы требуют, чтобы мы гарантировали силам контрреволюции беспрепятственное существование непосредственно у наших ворот, гарантировали им свободное право устраивать заговоры и вооружаться против революции; мы должны в сердце Германии создать контрреволюционное чешское государство, мы должны сломить силу немецкой, польской и венгерской революций при помощи вклинившихся между ними русских аванпостов на Эльбе, на Карпатах и на Дунае!

Мы не намерены делать этого. На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам.

И если Бакунин, в конце концов, восклицает:

«Поистине, славянин не должен ничего потерять, а должен выиграть! Поистине, он должен жить! И мы будем жить. Пока будет оспариваться хотя бы малейшая часть наших прав, пока хотя бы единый член нашего общего организма останется отделенным или оторванным от нас, до тех пор мы будем бороться до конца, до тех пор мы будем беспощадно бороться не на жизнь, а на смерть, пока, наконец, славянство не станет великим, свободным и независимым», —

если революционный панславизм принимает эти слова всерьез и будет отрекаться от революции всюду, где дело коснется фантастической славянской национальности, то и мы будем знать, что нам делать.

Тогда борьба, «беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть» со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!»

Поэтому в 1849 году Энгельсу пришлось бороться с панславянским и великорусским национализмом, связанным двойным узлом с царской реакцией, ради революционного развития европейских народов, пораженных реакционными славянскими меньшинствами.

Первый Интернационал и ирландский вопрос

Как всегда, как это бывает в борьбе против анархизма, что абстрактно отрицает национальное государство, по иронии судьбы, это течение всегда оказывается националистично на практике, т. е. на стороне угнетателей, несмотря на свои известные фразы и разглагольствования, в которые вписываются события, касающиеся отношения рабочего движения к национальным движениям в Польше и Ирландии. Следует напомнить, в частности, великолепный циркуляр Маркса («Генеральный Совет — Федеральному Совету Рроманской Швейцарии») об ирландском вопросе, утвержденный в январе 1870 года, и предназначенный для опровержения критических замечаний бакунистов в поддержку движения фенианцев, заключенных правительством Гладстона. Действительно, те же идеалистические критерии, которые побуждали Бакунина и его людей превозносить славянский расовый миф, помешали им увидеть незаменимую историческую функцию национального государства. Это вело к отрицанию права угнетенных наций на самоопределение, т.е. на политическое отделение от угнетающей нации во имя прекращения истории государства.

Маркс пишет:

«Во-первых, Ирландия является цитаделью английского лендлордизма. Если он рухнет в Ирландии, то он должен будет рухнуть и в Англии. В Ирландии это может произойти во сто раз легче, потому что экономическая борьба сосредоточена там исключительно на земельной собственности, потому что там эта борьба есть в то же время и национальная борьба и потому что народ в Ирландии настроен более революционно и более ожесточен, чем в Англии. Лендлордизм в Ирландии удерживает свои позиции исключительно при помощи английской армии. Как только прекратится принудительная уния этих двух стран, в Ирландии немедленно вспыхнет социальная революция, хотя и в устаревших формах. Английский лендлордизм потеряет не только крупный источник своих богатств, но также важнейший источник своей моральной силы как представителя господства Англии над Ирландией. С другой стороны, оставляя неприкосновенным могущество своих лендлордов в Ирландии, английский пролетариат делает их неуязвимыми в самой Англии.

Во-вторых, английская буржуазия не только эксплуатировала ирландскую нищету, чтобы ухудшить положение рабочего класса в Англии путем вынужденной иммиграции ирландских бедняков, но она, кроме того, разделила пролетариат на два враждебных лагеря. Не происходит гармонического соединения революционного пыла кельтского рабочего и положительного, но медлительного нрава англосаксонского рабочего. Наоборот, во всех крупных промышленных центрах Англии существует глубокий антагонизм между английским и ирландским пролетарием. Средний английский рабочий ненавидит ирландского как конкурента, который понижает заработную плату и standard of life [уровень жизни]. Он питает к нему национальную и религиозную антипатию. Он смотрит на него почти так же, как смотрели poor whites [белые бедняки] южных штатов Северной Америки на черных рабов. Этот антагонизм между пролетариями в самой Англии искусственно разжигается и поддерживается буржуазией. Она знает, что в этом расколе пролетариев заключается подлинная тайна сохранения ее могущества.

Этот антагонизм воспроизводится и по ту сторону Атлантического океана. Вытесняемые с родной земли быками и овцами, ирландцы вновь встречаются в Северной Америке, где они составляют огромную, все возрастающую часть населения. Их единственная мысль, их единственная страсть — ненависть к Англии. Английское и американское правительства (то есть классы, которые они представляют) культивируют эти страсти, увековечивая скрытую борьбу между Соединенными Штатами и Англией. Они таким образом препятствуют серьезному и искреннему союзу между рабочими по обе стороны Атлантического океана, а следовательно, и их общему освобождению.

Ирландия — это единственный предлог для английского правительства содержать большую постоянную армию, которую в случае нужды, как это уже имело место, бросают против английских рабочих, после того как в Ирландии эта армия пройдет школу военщины.

Наконец, в Англии в настоящее время повторяется то, что в чудовищных размерах можно было видеть в Древнем Риме. Народ, порабощающий другой народ, кует свои собственные цепи.

Итак, позиция Международного Товарищества в ирландском вопросе совершенно ясна. Его главная задача — ускорить социальную революцию в Англии. Для этой цели необходимо нанести решающий удар в Ирландии.

Резолюция Генерального Совета об ирландской амнистии служит лишь введением к другим резолюциям, в которых будет сказано, что, не говоря уже о международной справедливости, предварительным условием освобождения английского рабочего класса является превращение существующей принудительной унии (то есть порабощения Ирландии) в равный и свободный союз, если это возможно, или полное отделение, если это необходимо».

Энгельс, национальное единство и государственная централизация Германии

Этот диалектический взгляд на национальный вопрос опять-таки может быть дополнен, примером, путем введения проблемы революции в Германии, данной Энгельсом в его «Критике проекта Эрфуртской программы» (1891). Этот текст касается фазы, следующей за завоеванием власти немецкой буржуазией, но еще до полного завершения буржуазных революционных задач. Столкнувшись с упадком буржуазного движения, Энгельс ставит на повестку дня поддержку пролетариатом радикальных целей, отвергнутых самой буржуазией, и подчеркивает необходимость их достижения, реализации национального единства и государственная централизация, даже если проблем самоопределения больше нет:

«Политические требования проекта страдают большим недостатком. В нем нет того, что собственно следовало сказать. Если бы все эти 10 требований были удовлетворены, то хотя в наших руках оказалось бы больше разнообразных средств для достижения нашей главной политической цели, но не была бы достигнута сама эта цель. С точки зрения прав, предоставляемых народу и его представительству, конституция Германской империи есть простой слепок с прусской конституции 1850 г., — конституции, в статьях которой нашла свое выражение самая крайняя реакция и согласно которой правительство обладает всей полнотой власти, а палаты не имеют даже права отклонять налоги, конституции, с которой, как показал период конституционного конфликта, правительство могло делать все, что ему заблагорассудится. Права рейхстага совершенно те же, что и права прусской палаты, и поэтому Либкнехт назвал этот рейхстаг фиговым листком абсолютизма. На основе этой конституции и узаконенного ею деления на мелкие государства, на основе «союза» между Пруссией и Рейс-Грейц-Шлейц-Лобенштейном, когда один из союзников имеет столько же квадратных миль, сколько другой — квадратных дюймов, — на такой основе хотеть осуществить «превращение всех орудий труда в общую собственность» — очевидная бессмыслица.

Касаться этой темы опасно. Но дело, тем не менее, так или иначе должно быть двинуто. До какой степени это необходимо, показывает именно теперь распространяющийся в большой части социал-демократической печати оппортунизм. Из боязни возобновления закона против социалистов, или вспоминая некоторые сделанные при господстве этого закона преждевременные заявления, хотят теперь, чтобы партия признала теперешний законный порядок в Германии достаточным для мирного осуществления всех ее требований. Убеждают самих себя и партию в том, что «современное общество врастает в социализм», не задавая себе вопроса, не перерастает ли оно тем самым с такой же необходимостью свой старый общественный порядок; не должно ли оно разорвать эту старую оболочку так же насильственно, как рак разрывает свою, не предстоит ли ему в Германии, кроме того, разбить оковы еще полуабсолютистского и к тому же невыразимо запутанного политического строя. Можно себе представить (ред: «представить», но не признать!!!), что старое общество могло бы мирно врасти в новое в таких странах, где народное представительство сосредоточивает в своих руках всю власть, где конституционным путем можно сделать все, что угодно, если только имеешь за собой большинство народа: в демократических республиках, как Франция и Америка, в таких монархиях, как Англия, где предстоящее отречение династии за денежное вознаграждение ежедневно обсуждается в печати и где эта династия бессильна против воли народа. Но в Германии, где правительство почти всесильно, а рейхстаг и все другие представительные учреждения не имеют действительной власти, — в Германии провозглашать нечто подобное, и притом без всякой надобности, значит снимать фиговый листок с абсолютизма и самому становиться для прикрытия наготы.

Подобная политика может лишь, в конце концов, привести партию на ложный путь. На первый план выдвигают общие, абстрактные политические вопросы и таким образом прикрывают ближайшие конкретные вопросы, которые сами собой становятся в порядок дня при первых же крупных событиях, при первом политическом кризисе. Что может выйти из этого, кроме того, что партия внезапно в решающий момент окажется беспомощной, что по решающим вопросам в ней господствует неясность и отсутствие единства, потому что эти вопросы никогда не обсуждались? Не повторится ли снова то, что было в свое время с покровительственными пошлинами, которые тогда объявили вопросом, касающимся только буржуазии и ни в малейшей степени не затрагивающим рабочих, когда, следовательно, каждый мог голосовать, как ему вздумается, между тем как теперь многие впадают в противоположную крайность и, в противовес ударившимся в протекционизм буржуа, снова преподносят экономические софизмы Кобдена и Брайта, проповедуя под видом чистейшего социализма — чистейшее манчестерство? Это забвение великих, коренных-соображений из-за минутных интересов дня, эта погоня за минутными успехами и борьба из-за них без учета дальнейших последствий, это принесение будущего движения в жертву настоящему, — может быть, происходит и из-за «честных» мотивов. Но это есть оппортунизм и остается оппортунизмом, а «честный» оппортунизм, пожалуй, опаснее всех других»

Из предыдущих цитат видно, что дискриминационный элемент в национальном в��просе для марксистов создает ситуацию, более благоприятную для развития общей классовой борьбы пролетариата.

Через несколько лет после критики Энгельса о немецкой социал-демократии, периода, который видит, параллельно с относительным успехом марксистской революционной политики, немецкое буржуазное общество достигает полной зрелости своих производственных отношений, волны оппортунизма настигают рабочее движение.

Мы не можем подробно рассмотреть аспекты этого вырождения, которые ограничиваются не только Германией, однако можно утверждать, что именно постепенный сдвиг социал-демократии в оппортунизм препятствовал тому, чтобы германский пролетариат немедленно связал себя с пролетарской революцией, следуя позиции, развитой Энгельсом в цитированном отрывке или других местах - борьба за осуществление условий для свободного развития классовой конфронтации. Что нас интересует, так это изучение постулатов этого оппортунизма и их влияние на национальный вопрос. По мнению Бернштейна, который в известном смысле является представителем этой оппортунистической тенденции, капитализм, благодаря развитию демократических институтов и проницаемости государственной машины в интересах народных масс, может постепенно превратиться в социализм. В результате национальный вопрос исчезает в этом взгляде, смягчающим социальное развитие: очевидное осуждение ошибок колониальной политики и национального гнета, но оправдание и поддержка завоеваний за рубежом и подчинения национальных меньшинств, с целью сохранения международного баланса, который преподносится как предпосылка мирного перехода к социализму. Впоследствии Бернштейн и вместе с ним Ван Кол, Ван Дер Вельде, Жоре, Давид и т.д. в конечном итоге чисто и просто уравнивают империализм и «цивилизацию», и на этой основе, поддерживают в конкретных случаях необходимость колоний в социалистическом строе!!!

Никто не слышит тревожные крики Розы Люксембург, которая предостерегает от опасной антиреволюционной позиции реформистских позиций, но следует отметить, что она сама не будет представлять ясно и строго все последствия своего анализа, так что официальное левое крыло Второго Интернационала, за исключением большевиков, занимало слишком общую позицию в своем противостоянии «позитивной колониальной политике» реформистов.

«Вторым условием постепенного введения социализма является, по Э. Бернштейну, развитие государства в общество» - пишет она в «Социальная реформа или революция?».

«Как разъясняет Конрад Шмидт, завоевание социал-демократического большинства в парламенте есть даже прямой путь к постепенной социализации общества. Демократические формы политической жизни представляют, несомненно, такое явление, в котором сильнее всего обнаруживается развитие государства в общество, и постольку служат этапом на пути к социалистическому перевороту. Однако это противоречие в самом существе капиталистического государства, охарактеризованное выше, еще ярче проявляется в современном парламентаризме. Правда, по форме парламентаризм служит для выражения в государственной организации интересов всего общества, но на самом деле он является выражением только капиталистического общества, т. е. общества, в котором решающее влияние имеют капиталистические интересы. Таким образом, демократические по своей форме учреждения по своему содержанию становятся орудием господствующих классов. Это наиболее рельефно выражается в том факте, что, как только демократия проявляет тенденцию отречься от своего классового характера и обратиться в орудие действительно народных интересов, эти самые демократические формы приносятся в жертву буржуазией и представляющим ее государством. При таких условиях идея о социал-демократическом большинстве в парламенте представляет собою расчет, принимающий во внимание, совсем в духе буржуазного либерализма, только формальную сторону демократии и забывающий совершенно о ее реальном содержании. Парламентаризм же вообще является не непосредственно социалистическим элементом, постепенно пропитывающим капиталистическое общество, как это полагает Бернштейн, а, наоборот, специфически капиталистическим средством буржуазного классового государства, призванным довести капиталистические противоречия до полной зрелости и развития. […]

Идея Фурье — путем системы фаланстеров превратить всю морскую воду земного шара в лимонад — была очень фантастична; но идея Бернштейна — превратить море капиталистической горечи, постепенно подливая в него по бутылке социал-реформаторского лимонада, в море социалистической сладости — только более нелепа, но ничуть не менее фантастична.

Производственные отношения капиталистического общества все более приближаются к социалистическому, но зато его политические и правовые отношения воздвигают все более высокую стену между капиталистическим и социалистическим обществом. Ни социальные реформы, ни развитие демократии не пробьют брешь в этой стене, а, наоборот, сделают эту стену еще выше и крепче. Только удар молота революции, т. е. захват политической власти пролетариатом, может разрушить эту стену».

Позиции Бернштейна, которые представляют собой нечто большее, чем простое отклонение, ознаменовали процесс дегенерации, который должен был прихватить с собой немецкую социал-демократию, а вместе с ней и весь Второй Интернационал. Они были действительно отвергнуты на теоретическом уровне, но были тайно повторены как «тактические» возможности: свержение марксистской концепции государства, национальная борьба и пролетарская классовая борьба, проводимая ревизионизмом, очевидно, могли достичь максимума своей разрушительной силы только при безусловной поддержке различными фракциями Интернационала своего империалистического государства, участвовавшего в войне, как это было в 1914 году. Каутскианство - самый классический пример фальсификации марксизма по национальному вопросу: вместо того, чтобы поставить национальную независимость на службу пролетарской революции, именно пролетариат всего мира должен заплатить большую цену за защиту псевдонациональных интересов капитализма, достигшего империалистической стадии.

Вопрос о самоопределении в XX веке

С начала XX века картина европейской ситуации проявляет себя как диалектический перевертыш 1848 года: тогда перед революционной Европой стояла контрреволюционная крепость царской России; отныне все центрально-европейские государства охвачены вихрем буржуазной консервации после пробуждения революционного движения в России и на Востоке.

В 1900 году Россия по-прежнему является смешением народов, подвергшихся царскому гнету мифом о панславизме. Многие из этих угнетенных национальностей, такие как Польша, разделены, стонут, с одной стороны, под пятой империализма, а с другой - под царизмом и черносотенцами. Картина осложняется присутствием расовых меньшинств, лишенных определенной территории и разбросанных по всей Царской империи, подобно евреям.

Позиция Ленина по этой сложной проблеме является образцовой:

A) Для угнетенных наций, определенных территориальной установкой

1) Признание со стороны великорусского пролетариата права на самоопределение, что сводится к борьбе этих наций за уход от «принудительных, феодальных, военных связей» российского государства. Это право признается с целью, в первую очередь, ослабления репрессивной силы царского государства в пользу самого великорусского пролетариата, во-вторых, перехода пролетариата угнетенной национальности в положение, позволяющее лучше бороться с классами и контрреволюционными силами, в-третьих, создания условий для объединения борьбы пролетариата эксплуатирующей нации с борьбой эксплуатируемой нации.

2) Борьба пролетариата угнетенной нации с господствующими классами угнетающей нации, вне подчинения своей буржуазии, которая в борьбе за завоевание национальной независимости ясно показывает свое лицемерие, но в тесном сотрудничестве с пролетариатом господствующей нации, подчиняя интернационалистическому классовому единству буржуазное движение подчиненных и в основном феодальных наций.

В «К вопросу национальной политики» (апрель 1914 г.) Ленин пишет:

«Мы, социал-демократы, враги всякого национализма и сторонники демократического централизма. Мы противники партикуляризма, мы убеждены, что при прочих равных условиях крупные государства гораздо успешнее, чем мелкие, могут решить задачи экономического прогресса и задачи борьбы пролетариата с буржуазией. Но мы ценим связь только добровольную, а никогда не насильственную. Везде, где мы видим насильственные связи между нациями, мы, нисколько не проповедуя непременно отделения каждой нации, отстаиваем безусловно и решительно п р а в о каждой нации политически самоопределиться, т. е. отделиться.

Отстаивать, проповедовать, признавать такое право — значит отстаивать равноправие наций, значит не признавать насильственных связей, значит бороться против всяких государственных привилегий какой бы то ни было нации, значит и воспитывать в рабочих разных наций полную классовую солидарность.

Классовая солидарность рабочих разных наций выигрывает от замены насильственных, феодальных, военных связей добровольными связями.

Мы выше всего ценим равноправие наций в народной свободе и для социализма...

и отстаивания привилегий великороссов. А мы говорим: никаких привилегий ни одной нации, полное равноправие наций и сплочение, слияние рабочих всех наций.

Восемнадцать лет тому назад, в 1896 году, Лондонский международный конгресс рабочих и социалистических организаций принял решение по национальному вопросу, которое одно только указывает правильные пути и для стремлений в пользу действительной “народной свободы” и для социализма. Это решение гласит:

«Конгресс объявляет, что он выступает за полное право самоопределения всех наций и сочувствует рабочим всякой страны, страдающей в настоящее время под гнетом военного, национального или иного деспотизма. Конгресс призывает рабочих всех этих стран вступать в ряды сознательных рабочих всего мира, чтобы вместе с ними бороться за преодоление международного капитализма и за осуществление целей международной социал-демократии»

К единству рядов рабочих всех наций России зовем и мы, ибо только такое единство способно дать гарантии равноправия наций, свободы народа и интересов социализма.

Пятый год объединил рабочих всех наций России. Реакция старается разжечь национальную вражду. Либеральная буржуазия всех наций, а великорусская прежде всего и больше всего, борется за привилегии своей нации (пример: польское коло против равноправия евреев в Польше), — борется за национальное обособление, за национальную исключительность и тем помогает политике нашего министерства внутренних дел.

А истинная демократия, с рабочим классом во главе, поднимает знамя полного равноправия наций и слияния рабочих всех наций в их классовой борьбе».

Б) Для разделенных наций

Единственное отличие от положения пункта А состоит в том, что национальное единство является проблемой борьбы в двух направлениях: против империализма западных держав и против царского гнета, в союзе с пролетариатом обоих лагерей. В уже цитированном тексте мы находим следующий отрывок:

«Наши правые партии и наши националисты так усердно кричат теперь против «мазепинцев», наш знаменитый Бобринский с таким великолепным рвением демократа защищает украинцев от притеснения австрийским правительством, — как будто бы Бобринский хотел записаться в австрийскую социал-демократическую партию. Но если «мазепинством» называют влечение к Австрии и предпочтение ее политических порядков, то Бобринский, пожалуй, окажется не из последних «мазепинцев»: ибо Бобринский жалуется и шумит по поводу притеснения украинцев в Австрии!! Подумайте только, каково это читать или слышать русским украинцам, хотя бы жителям представляемой мной Екатеринославской губернии! Если «сам» Бобринский, если националист Бобринский, если граф Бобринский, если помещик Бобринский, если заводчик Бобринский, если знакомый с самой высокой знатью (почти со «сферами») Бобринский находит несправедливым и утеснительным положение инонациональных меньшинств в Австрии, где нет ничего похожего ни на позорную черту еврейской оседлости, ни на гнусные высылки евреев по капризу самодуров-губернаторов, ни на изгнание из школ родного языка, — то что же сказать об украинцах в России?? что сказать о прочих «инородцах» в России??

Неужели Бобринский и прочие националисты, а равно и правые, не замечают, что они будят среди «инородцев» России, то есть среди 3/5 населения России, сознание отсталости России даже по сравнению с наиболее отсталой из европейских стран, Австрией??

Дело все в том, что положение России, управляемой Пуришкевичами или, вернее: стонущей под сапогом Пуришкевичей, так оригинально, что речи националиста Бобринского превосходно поясняют и разжигают социал-демократическую агитацию.

Старайтесь, старайтесь, сиятельный заводчик и помещик Бобринский: вы, наверное, поможете нам пробудить, просветить и встряхнуть украинцев и австрийских, и российских!!».

В) Для национальностей без определенной территории

Очевидно, что в этом случае нет никакой возможности конституции в национальное государство; пролетариат угнетенной нации должен отказаться от сохранения своих национальных традиций, которые изолируют его от остальной части пролетариата и ставят его в подчинение буржуазии своей расы, а через нее - буржуазии господствующей расы; рабочий класс, будучи правящим классом, должен бороться с любой привилегией, любой дискриминацией, за эффективную реализацию демократии для угнетенных масс, то есть за устранение всех препятствий на пути введения пролетариата подчиненной расы в рамках существующей социальной ситуации (но не в качестве обязательства быть включенным), чтобы он мог вести революционную борьбу плечом к плечу с пролетариатом господствующей расы.

В своих «Критических заметках по национальному вопросу» 1913 года Ленин пишет:

«Значение лозунга «национальной культуры» определяется не обещанием или добрым намерением данного интеллигентика «толковать» этот лозунг «в смысле проведения через него интернациональной культуры». Смотреть так было бы ребяческим субъективизмом. Значение лозунга национальной культуры определяется объективным соотношением всех классов данной страны и всех стран мира. Национальная культура буржуазии есть факт (причем, повторяю, буржуазия везде проводит сделки с помещиками и попами). Воинствующий буржуазный национализм, отупляющий, одурачивающий, разъединяющий рабочих, чтобы вести их на поводу буржуазии, — вот основной факт современности.

Кто хочет служить пролетариату, тот должен объединять рабочих всех наций, борясь неуклонно с буржуазным национализмом и «своим» и чужим. Кто защищает лозунг национальной культуры, — тому место среди националистических мещан, а не среди марксистов.

Возьмите конкретный пример. Может великорусский марксист принять лозунг национальной, великорусской, культуры? Нет. Такого человека надо поместить среди националистов, а не марксистов. Наше дело — бороться с господствующей, черносотенной и буржуазной национальной культурой великороссов, развивая исключительно в интернациональном духе и в теснейшем союзе с рабочими иных стран те зачатки, которые имеются и в нашей истории демократического и рабочего движения. Бороться со своими великорусскими помещиками и буржуа, против его «культуры», во имя интернационализма, бороться, «приноровляясь» к особенностям Пуришкевичей и Струве, — вот твоя задача, а не проповедовать, не допускать лозунга национальной культуры.

То же самое относится к наиболее угнетенной и затравленной нации, еврейской. Еврейская национальная культура — лозунг раввинов и буржуа, лозунг наших врагов. Но есть другие элементы в еврейской культуре и во всей истории еврейства. Из 10½ миллионов евреев па всем свете немного более половины живет в Галиции и России, отсталых, полудиких странах, держащих евреев насилием в положении касты. Другая половина живет в цивилизованном мире, и там нет кастовой обособленности евреев. Там сказались ясно великие всемирно-прогрессивные черты в еврейской культуре: ее интернационализм, ее отзывчивость на передовые движения эпохи (процент евреев в демократических и пролетарских движениях везде выше процента евреев в населении вообще).

Кто прямо или косвенно ставит лозунг еврейской «национальной культуры», тот (каковы бы ни были его благие намерения) — враг пролетариата, сторонник старого и кастового в еврействе, пособник раввинов и буржуа. Наоборот, те евреи-марксисты, которые сливаются в интернациональные марксистские организации с русскими, литовскими, украинскими и пр. рабочими, внося свою лепту (и по-русски и по-еврейски) в создание интернациональной культуры рабочего движения, те евреи — вопреки сепаратизму Бунда — продолжают лучшие традиции еврейства, борясь против лозунга «национальной культуры».

Буржуазный национализм и пролетарский интернационализм — вот два непримиримо-враждебные лозунга, соответствующие двум великим классовым лагерям всего капиталистического мира и выражающие две политики (более того: два миросозерцания) в национальном вопросе. Отстаивая лозунг национальной культуры, строя на нем целый план и практическую программу так называемой «культурно-национальной автономии», бундовцы на деле выступают проводниками буржуазного национализма в рабочую среду».

Аналогичным образом, в заключение параграфа I: «Либералы и демократы в вопросе о языках», Ленин пишет:

«Национальная программа рабочей демократии: никаких безусловно привилегий ни одной нации, ни одному языку; решение вопроса о политическом самоопределении наций, т. е. государственном отделении их, вполне свободным, демократическим путем; издание общегосударственного закона, в силу которого любое мероприятие (земское, городское, общинное и т. д. и т. п.), проводящее в чем бы то ни было привилегию одной из наций, нарушающее равноправие наций или права национального меньшинства, объявляется незаконным и недействительным — и любой гражданин государства вправе требовать отмены такого мероприятия, как противоконституционного, и уголовного наказания тех, кто стал бы проводить его в жизнь.

Национальной грызне различных буржуазных партий из-за вопросов о языке и т. д. рабочая демократия противопоставляет требование: безусловного единства и полного слияния рабочих всех национальностей во всех рабочих организациях, профессиональных, кооперативных, потребительных, просветительных и всяких иных, в противовес всяческому буржуазному национализму. Только такое единство и слияние может отстоять демократию, отстоять интересы рабочих против капитала, — который уже стал и все более становится интернациональным, — отстоять интересы развития человечества к новому укладу жизни, чуждому всяких привилегий и всякой эксплуатации».

Как видно, для Ленина проблема самоопределения угнетенных наций (и для этих наций это проблема революционного использования их независимости) тесно связана с общей революционной программой пролетариата. Утверждение о самоопределении связано с непримиримой силой принципа; не потому, что оно возникает из абстрактного этического императива равенства, а потому, что оно связано с общим вопросом о пролетарской революции.

Навязывание Ленина заключается в следующем: конституция нации в национальное государство в велико-славянском регионе невозможна, и более того: выполнение задач демократической революции невозможно без триумфа пролетарского движения; никакой триумф рабочего движения невозможен без выполнения этих задач.

Чтобы понять это двойное уравнение, необходимо кратко изложить цельное стратегическое видение большевизма: оно состоит из диалектической координации всей социальной напряженности в интернациональном масштабе в единый план битвы, отправной точкой которой является единство объективных интересов пролетариата, противостоящее разнообразию интересов других классов, и кульминация, материальное осуществление этого пролетарского единства в буржуазной революции.

В начале века данные проблемы таковы: для Западной Европы и Северной Америки консолидация буржуазных революций завершена. В этой области перспектива - это «чистая» пролетарская революция, даже если элементы революционного кризиса еще не сформировались.

Для области Царской империи мы наблюдаем следующие особенности:

- увековечение диктатуры добуржуазных сил, а именно в форме царизма;

- неспособность этой диктатуры замедлить развитие буржуазных производственных отношений;

- проявление этого развития в тенденции создания производительных сил национального государства;

- колебания великорусской буржуазии между восстанием против царизма и необходимостью угнетать собственный пролетариат, между продолжением контрреволюционной роли России в отношении европейского пролетариата и использованием рынка угнетенных районов;

- бессилие буржуазии угнетенных национальностей в осуществлении антифеодальной и национальной программы независимости из-за ее многочисленных связей с великорусской буржуазией и самим царизмом;

- и наконец, развитие рабочего движения.

По этим причинам в России любая буржуазная революция, возглавляемая буржуазией, могла быть завершена только утверждением противоречивого государства, тесно связанного с остатками феодализма и неспособного применить ни один из самих буржуазных принципов; хуже того, революция такого рода осудила бы все самые последовательные силы в борьбе за свержение царизма, чтобы в дальнейшем отступить и развалиться. Если бы революция в России совершилась в буржуазном стиле, если бы буржуазия могла свободно реализовать все свои устремления, она бы отбросила пролетарское движение назад на десятилетия, и, кроме прочего, европейский рабочий класс продолжил бы томиться под сапогом восточного милитаризма.

Была только одна возможность: пролетариат должен взять на себя буржуазные задачи не только поддерживать и стимулировать буржуазию, но и напрямую контролировать вожжи революции, без страха действовать против реальных интересов и политических тенденций буржуазии. Поэтому было необходимо, чтобы рабочий класс взял власть, даже если в ближайшем будущем он должен был использовать ее для выполнения буржуазно-демократических задач. На протяжении всего этого этапа он мог рассчитывать на союз с наиболее радикальными буржуазными силами и, в частности, с бедными крестьянами (смысл «демократической диктатуры рабочих и крестьянства», формула, в которой прилагательное «демократическая» не затрагивало никакое эгалитарное или межклассовое значение, но служило характеристикой революционного государства, как унитарного и унинационального аппарата, из-за объективного ограничения буржуазных задач). Понятно, что, как только эти задачи были реализованы, благодаря развитию производительных сил внутри страны или возможности использования существующих международных сил, роль пролетариата развивалась бы на собственных основаниях, подавив все капиталистические силы и освободив, при необходимости с помощью насилия, крестьян и их представителей от власти.

Должно быть ясно, что в таком контексте нет тактического использования (в наихудшем смысле слова «тактика») лозунга самоопределения, который не был средством примирения масс угнетенных наций или попыткой добиться пролетарской революции волюнтаристского типа, как некоторые хотели бы верить. Нет, признание права на самоопределение было естественной формой, которую пролетарская революция должна была принять в качестве двойной революции, потому что она могла победить только путем изоляции от местной буржуазии угнетенных народов и все реакционных сил. Точно так же пролетарское руководство демократической революцией было единственным способом разрешить многие национальные проблемы, поднятые в царской империи.

* * *

После упадка движения 1905 года и повторной попытки буржуазной революции в феврале 1917 года перспектива завоевания власти пролетариатом была реализована с Октябрьской революцией, в которой Ленин надеялся сократить фазу союза с крестьянством благодаря революционному пробуждению западного пролетариата, естественного союзника русского пролетариата.

Эта перспектива заставила тех, кто недостаточно усвоил ленинские марксистские уроки, посчитать, что буржуазно-демократические задачи Октября можно отбросить на задний план и, в частности, признать право угнетенных наций на самоопределение излишним, если не неуместным. Рассуждения были таковыми: буржуазно-демократическая диктатура, даже возглавляемая пролетариатом, должна признать право на самоопределение, но мировая пролетарская революция этого делать не должна.

Таким образом, Ленин снова был вынужден отстаивать принцип самоопределения и подчеркивать, что победа пролетарской революции в России и даже в самой развитой стране мира не изменила того факта, что признание права наций и угнетенных народов к отделению оставались незаменимым для рабочего класса этих стран, испытывающего гнет своей собственной буржуазии и участвующего в борьбе с ней, объединившись с победившим пролетариатом, тем более, что диктатура еще не коммунизм, что даже, находясь у власти, пролетариат должен вести жесткую классовую борьбу, и что для достижения окончательной победы он должен изолировать свою собственную буржуазию от угнетенных наций.

Ленин и демократическое национальное государство

В июле 1916 г. («Итоги дискуссии о самоопределении») Ленин писал:

«Маркс писал в критике Готской программы: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Ему соответствует и политический переходный период, государством которого не может быть ничего иного, кроме как революционная диктатура пролетариата». До сих пор эта истина была бесспорна для социалистов, а в ней заключается признание государства вплоть до перерастания победившего социализма в полный коммунизм. Известно изречение Энгельса об отмирании государства. Мы нарочно подчеркнули в 1-ом же тезисе, что демократия есть форма государства, которая тоже отомрет, когда отомрет государство. И пока наши оппоненты не заменили марксизм какой-то новой, «агосударственной», точкой зрения, их рассуждения — сплошная ошибка.

Вместо того, чтобы говорить о государстве (и значит, об определении его границ!), они говорят о «социалистическом культурном круге», т. е. нарочно выбирают неопределенное в том отношении выражение, что все государственные вопросы стираются! Получается смешная тавтология: конечно, если нет государства, то нет и вопроса о его границах. Тогда не нужна и вся демократически-политическая программа. Республики тоже не будет, когда «отомрет» государство».

В ленинской установке возникает вопрос о том, что победоносный пролетариат признает право угнетенной нации на самоопределение; пролетариат угнетенной нации стремится поддерживать союз с государством рабочей диктатуры, революционную борьбу против собственной буржуазии. Это, конечно же, не исключает, что сама коммунистическая диктатура может вести революционную войну против государств ранее угнетенных наций, что прекрасно соответствует марксизму, но такое военное действие нисколько не умаляет тот факт, что пролетариат угнетенной нации должен быть готов вести свою классовую борьбу на своих собственных основаниях.

Как мы видели при подведении итогов большевистской позиции, марксистская теория распутывает все трудности сложной проблематики национальных революций. Повторим, что большевики возобновили национальный вопрос в решающий момент, вспомнив противостояние Маркса и Энгельса против анархистов, то есть необходимость государства пролетарской диктатуры, подразумевающее наличие государства с тем, чтобы вести классовую борьбу против буржуазии, и необходимостью создания лучших условий для этого государства и для развития борьбы на международной арене.

Таким образом, марксистское требование национального самоопределения может быть подытожено в постулате о том, что демократическое национальное государство, то есть не осуществляющее и не претерпевающее какого-либо национального гнета, является наилучшей оболочкой для коммунистической революции задолго до ее развития до полного коммунизма. Конечно, термины «национальный» и «демократический» должны пониматься не в идеалистическом смысле, который дает им буржуазия, а в их реальном, исторически определенном значении.

В поддержку этого тезиса мы процитируем отрывок из «Государства и революции» (параграф 4, глава IV), в котором Ленин комментирует критику Эрфуртской программы:

«Энгельс повторяет здесь в особенно рельефной форме ту основную идею, которая красной нитью тянется через все произведения Маркса, именно, что демократическая республика есть ближайший подход к диктатуре пролетариата. Ибо такая республика, нисколько не устраняя господства капитала, а следовательно, угнетения масс и классовой борьбы, неизбежно ведет к такому расширению, развертыванию, раскрытию и обострению этой борьбы, что, раз возникает возможность удовлетворения коренных интересов угнетенных масс, эта возможность осуществляется неминуемо и единственно в диктатуре пролетариата, в руководстве этих масс пролетариатом. Для всего второго Интернационала это - тоже "забытые слова" марксизма, и забвение их необычайно ярко обнаружила история партии меньшевиков за первое полугодие русской революции 1917-го года.

Энгельс не только не обнаруживает равнодушия к вопросу о формах государства, а напротив, с чрезвычайной тщательностью старается анализировать именно переходные формы, чтобы учесть, в зависимости от конкретно-исторических особенностей каждого отдельного случая, переходом от чего к чему данная переходная форма является.

Энгельс, как и Маркс, отстаивает, с точки зрения пролетариата и пролетарской революции, демократический централизм, единую и нераздельную республику. Федеративную республику он рассматривает либо как исключение и помеху развитию, либо как переход от монархии к централистической республике, как "шаг вперед" при известных особых условиях. И среди этих особых условий выдвигается национальный вопрос.

У Энгельса, как и у Маркса, несмотря на беспощадную критику ими реакционности мелких государств и прикрытия этой реакционности национальным вопросом в определенных конкретных случаях, нигде нет и тени стремления отмахнуться от национального вопроса, - стремления, которым часто грешат голландские и польские марксисты, исходящие из законнейшей борьбы против мещански-узкого национализма "своих" маленьких государств.

Даже в Англии, где и географические условия, и общность языка, и история многих сотен лет, казалось бы, "покончила" с национальным вопросом отдельных мелких делений Англии, даже здесь Энгельс учитывает ясный факт, что национальный вопрос еще не изжит, и потому признает федеративную республику "шагом вперед". Разумеется, тут нет ни тени отказа от критики недостатков федеративной республики и от самой решительной пропаганды и борьбы за единую, централистически-демократическую республику».

Эта цитата позволит нам дальше еще раз показать, что Ленин использует термин «демократический» в значении, данном ему дипломатическим языком, то есть как противоположность слову «федеральный»; но главным образом мы привели отрывок, чтобы показать, что способ, которым рабочее движение устами Ленина формулирует национальный вопрос является наиболее типичным примером завоеваний, которые допускает политическая инвариантность. Революционная партия исходила из марксистской концепции классовой борьбы; она твердо держалась в течение всего сложного процесса антифеодальной организации западной области; и именно поэтому, в тот момент, когда с непоправимым крахом царизма борьба за национальную независимость, с точки зрения классовой борьбы, безусловно, берет на себя характер борьбы с целью отделения от государств капиталистических режимов. В этих условиях революционной партии удается систематически развивать принципы национальной революции и самоопределения. И не случайно, что теоретические сжатые марксистские принципы по национальному вопросу можно найти в работе типа «Государство и революция», что в то же время служит полемикой против всех исторических врагов пролетариата: анархистов, бернштейнианцев, каутскианцев, «крайне левых» и т. д.

Империалистическая экспансия и слаборазвитые районы

Мы уже отмечали, что крах царизма также означал для Европы падение последнего крупного небуржуазного государства, в составе которого есть угнетенные национальности. С 1917 года, по большому счету, крупные государства, которые угнетают национальности и народы, являются капиталистическими государствами, где единственной проблемой является проблема «чистой» пролетарской революции.

За исключением особых случаев, подобных Ирландии, политическое господство над угнетенными странами является не наследием территориальных завоеваний феодального периода, а продуктом современного империалистического завоевания. Территориальная экспансия феодального типа сперва проходила благодаря передаче свободных деревенских общин под власть «лордов» завоевателей или замене прежних правителей на последних; в любом случае общество, которое таким образом сформировалось в угнетенных зонах, ничем не отличалось от того, что существовало в угнетающих государствах. При империализме господство метрополий, как мы это видим, трансформировало социальную структуру колонизированных районов в новую структуру, которая больше не обладала характеристиками, существовавшими до завоевания, но не имело облика капитализма метрополий.

Капитализм метрополий зарождается из первоначального накопления, которое, с точки зрения общего обращения товаров, имеет характеристики расширенного воспроизводства. Основной особенностью последнего является то, что оно не может вернуться к простому воспроизводству. Для того чтобы социальный прибавочный продукт не был потребован пролетариатом, его форма должна быть чуждой последнему: именно поэтому таковая сформировалась из производительных благ, что подразумевают продуктивные инвестиции, которые, согласно общему закону воспроизводства отделяются в средства производства. Новый прибавочный продукт примет физическую форму средств производства в растущих масштабах.

В своей «Заметке к вопросу о теории рынков» и «Еще к вопросу о теории реализации» (1898-1899) Ленин показывает, что в расширенном воспроизводстве может произойти цикл обращения капитала в случае закрытого рынка. Это не означает, что капитал метрополий не нуждается в расширении за пределами своих границ, но эта потребность не связана с проблемами обращения и является продуктом отношений, которые развиваются в течение производственного цикла. Например, даже увеличение накопления в конце цикла приводит к падению нормы прибыли в следующем цикле, проявлению на экономическом уровне конфликта между развитием производительных сил и капиталистическими производственными отношениями. Чтобы сгладить это падение (а не для реализации той или иной части общественного продукта), капитализм экспортирует в «отсталые» области средства производства или деньги, которые должны быть преобразованы в форму средств производства. Следовательно, империализм проистекает из классовых различий, даже скрытых, в метрополиях, а не по причине недостаточной реализации продукта на внутреннем рынке.

Эта империалистическая экспансия способствует установлению капиталистических производственных отношений в колониях в соответствии с требованиями метрополий и в пропорциях, определенных их темпами развития, и именно это в то же время предотвращает формирование внутреннего рынка свободного для малого индивидуального производства, подобно тому, который был создан, например, в XVIII веке в Европе и, тем более, разрушает уже существующие микробы такого рынка. На практике это проявляется в разрушении производства, связанного с сельским хозяйством, в его отсутствие место уступается относительно «сбалансированному» процессу развития торговли и концентрации средств производства. Таким образом, наряду с самыми передовыми капиталистическими фабриками и плантациями, использующими дешевую рабочую силу и производящими прибавочную стоимость под контролем международного финансового капитала, огромная масса обедневших бывших производителей, которые под старым деспотизмом все еще были заняты в естественном типе производства, теперь оказалась безнадежно обречена империализмом на уровень жизни ниже обеспечения даже самых элементарных физиологических потребностей. Наконец, «лорды», которые правили сельскохозяйственными общинами и которые, хорошо или плохо, выполняли свою положительную материальную функцию, превратились в чистых и простых обладателей земельной ренты, функция которых подчинялась интересам крупных держав, и некоторым из которых предполагалась роль прямых агентов международного капитала путем участия в коммерческих предприятиях, просто представляя косвенные издержки последних.

Эти объективные противоречия в формировании национального рынка в колониях составляют «особенности», которые необходимо было отбросить оппортунизму, чтобы отодвинуть на второй план марксистское навязывание национального вопроса.

Оппортунизм привел к поражению всего пролетариата империалистических метрополий, связав себя с капиталистическим идеологическим и политическим господством и даже с материальной помощью рабочей аристократии; естественным следствием является то, что оппортунизм породил ложную идеологию и ложную политическую линию в национальном вопросе и в то же время ложные отношения между пролетариатом метрополий и революционными силами угнетенных народов.

Все оппортунистические импульсы национального вопроса за последние пятьдесят лет можно свести к следующим формулировкам (мы сознательно игнорируем непрерывное приумножение «новых» бессмысленных теоретизаций):

1) Если в слаборазвитых областях формирование национального рынка невозможно, то ни национальный вопрос, ни проблема демократическо-буржуазной революции для них не поднимаются. Эксплуатируемым массам настоятельно рекомендуется немедленно бороться за социализм, что является единственным способом избавиться от национального вопроса. В результате в нынешней исторической фазе социалистическая перспектива смещается от метрополии, где господство капитализма слишком велико, к периферии.

2) Если в слаборазвитых областях формирование национального рынка невозможно, то угнетенные массы не смогут получить политическую независимость, если только они не завоюют экономическую независимость, которую может предложить только нынешний победоносный социализм в России, Китае и т.д., и те, кто завтра выиграет международную победу в мирной борьбе. Действительно, учитывая почти сверхъестественную силу, приобретенную великими международными метрополиями, очевидно, что социализм не может восторжествовать в государствах метрополий без слияния в одном межклассовом единстве пролетариев, мелкой буржуазии, капиталистов доброй воли, «продвинутых» интеллектуалов и т. д., что, естественно, отказались бы от любых контактов с рабочим движением в случае угрозы насильственных и диктаторских решений с его стороны.

Контрреволюционный характер этих двух концепций очевиден. Первая обрекает западный пролетариат ждать мессию социализма, который должен родиться из самой анахроничной псевдореволюционной путаницы в третьем мире: в лучших случаях она предлагает авантюристические действия, в которых самые боевые рабочие окажутся морально и физически истощены в самой полной изоляции от реального движения своего класса. Вторая просто откидывает любой национальный вопрос и право на самоопределение общими фразами о равенстве и т.д., чтобы поставить все революционные силы на колени перед идолом безболезненного продвижения к социализму. Этого было бы достаточно, чтобы показать пропасть, разделяющую эти концепции национального вопроса от ленинской марксистской концепции, основа и смысл которой лежат в программе мировой революции и диктатуры пролетариата.

Достаточно подвести оппортунистические теории к их реальным последствиям, вне логических формализмов, чтобы разоблачить их. Но этого недостаточно. Необходимо также восстановить марксистскую концепцию национального вопроса, освободив ее от тумана, которым пускают различные псевдоанализы.

Национальный рынок и «независимый национальный рынок»

Первое искажение марксистского анализа заключается в утверждении, что внутренний рынок не может быть сформирован в слаборазвитых странах.

Наша концепция национального рынка - прежде всего носит классовый характер; национальный рынок формируется всякий раз, когда все классы данной гео-исторической области вовлечены в вихрь торговли. Это означает не то, что данный процесс должен реализовываться в «чистой» капиталистической ситуации (логическое предположение, которое делает Маркс, заявляя, что оно практически недостижимо), но то, что эти классы должны столкнуться с невозможностью возвращения к типичным социальным отношениям докапиталистических обществ. Кроме того, для Маркса создание национального рынка проходит через две различные фазы: первая развивается под господством старых классов и состоит в неустранимом распаде их способа производства (дезинтеграция, которая соответствует в колониях имплантации империализма); вторая, которую мы можем назвать положительной, это переход от индивидуальной экономики к концентрации, что происходит после захвата власти капитализмом и после его конституции в национальное государство, поскольку он предполагает само существование государства.

В «Капитале» (книга 1, глава XXIV, п. I. «Тайна первоначального накопления») Маркс пишет:

«Мы видели, как деньги превращаются в капитал, как капитал производит прибавочную стоимость и как за счёт прибавочной стоимости увеличивается капитал. Между тем накопление капитала предполагает прибавочную стоимость, прибавочная стоимость — капиталистическое производство, а это последнее — наличие значительных масс капитала и рабочей силы в руках товаропроизводителей. Таким образом, всё это движение вращается, по-видимому, в порочном кругу, из которого мы не можем выбраться иначе, как предположив, что капиталистическому накоплению предшествовало накопление «первоначальное» («previous accumulation» по А. Смиту), — накопление, являющееся не результатом капиталистического способа производства, а его исходным пунктом.

Это первоначальное накопление играет в политической экономии приблизительно такую же роль, как грехопадение в теологии: Адам вкусил от яблока, и вместе с тем в род человеческий вошёл грех. Его объясняют, рассказывая о нём как об историческом анекдоте, случившемся в древности. В незапамятные времена существовали, с одной стороны, трудолюбивые и, прежде всего, бережливые разумные избранники и, с другой стороны, ленивые оборванцы, прокучивающие всё, что у них было, и даже больше того. Правда, теологическая легенда о грехопадении рассказывает нам, как человек был осуждён есть свой хлеб в поте лица своего; история же экономического грехопадения раскрывает, как могли появиться люди, совершенно не нуждающиеся в этом. Но это всё равно. Так случилось, что первые накопили богатство, а у последних, в конце концов, ничего не осталось для продажи, кроме их собственной шкуры. Со времени этого грехопадения ведёт своё происхождение бедность широкой массы, у которой, несмотря на весь её труд, всё ещё нечего продать, кроме себя самой, и богатство немногих, которое постоянно растёт, хотя они давным-давно перестали работать. Подобные пошлые сказки пережёвывает, например, в целях оправдания propriété [собственности], г-н Тьер некогда столь остроумным французам, да ещё с торжественно-серьёзной миной государственного мужа. Но раз дело касается вопроса о собственности, священный долг повелевает поддерживать точку зрения детского букваря как единственно правильную для всех возрастов и всех ступеней развития. Как известно, в действительной истории большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, — одним словом, насилие. Но в кроткой политической экономии искони царствовала идиллия. Право и «труд» были искони единственными средствами обогащения — всегдашнее исключение составлял, разумеется, «этот год». В действительности методы первоначального накопления — это всё, что угодно, но только не идиллия.

Деньги и товары, точно так же как жизненные средства и средства производства, отнюдь не являются капиталом сами по себе. Они должны быть превращены в капитал. Но превращение это возможно лишь при определённых обстоятельствах, которые сводятся к следующему: два очень различных вида товаровладельцев должны встретиться друг с другом и вступить в контакт — с одной стороны, собственник денег, средств производства и жизненных средств, которому требуется закупить чужую рабочую силу для дальнейшего увеличения присвоенной им суммы стоимости; с другой стороны, свободные рабочие, продавцы собственной рабочей силы и, следовательно, продавцы труда. Свободные рабочие в двояком смысле: они сами не принадлежат непосредственно к числу средств производства, как рабы, крепостные и т. д., но и средства производства не принадлежат им, как это имеет место у крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, и т. д.; напротив, они свободны от средств производства, освобождены от них, лишены их. Этой поляризацией товарного рынка создаются основные условия капиталистического производства. Капиталистическое отношение предполагает, что собственность на условия осуществления труда отделена от рабочих. И как только капиталистическое производство становится на собственные ноги, оно не только поддерживает это разделение, но и воспроизводит его в постоянно возрастающем масштабе. Таким образом, процесс, создающий капиталистическое отношение, не может быть ничем иным, как процессом отделения рабочего от собственности на условия его труда, — процессом, который превращает, с одной стороны, общественные средства производства жизненные средства в капитал, с другой стороны, — непосредственных производителей в наёмных рабочих. Следовательно, так называемое первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства. Он представляется «первоначальным», так как образует предысторию капитала и соответствующего ему способа производства.

Экономическая структура капиталистического общества выросла из экономической структуры феодального общества. Разложение последнего освободило элементы первого.

Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность «распоряжаться своей личностью, когда прекращаются его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, чтобы стать свободным продавцом рабочей силы, который несёт свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен был избавиться от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стеснительных предписаний относительно труда. Итак, исторический процесс, который превращает производителей в наёмных рабочих, выступает, с одной стороны, как их освобождение от феодальных повинностей и цехового принуждения; и только эта одна сторона существует для наших буржуазных историков. Но, с другой стороны, освобождаемые лишь тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными феодальными учреждениями. И история этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня.

Промышленные капиталисты, эти новые властители, должны были, со своей стороны, вытеснить не только цеховых мастеров, но и феодалов, владевших источниками богатства. С этой стороны их возвышение представляется как плод победоносной борьбы против феодальной власти с её возмутительными привилегиями, а также и против цехов и тех оков, которые налагают цехи на свободное развитие производства и свободную эксплуатацию человека человеком. Однако рыцарям промышленности удалось вытеснить рыцарей меча лишь благодаря тому, что они использовали события, к которым они сами были совершенно непричастны. Они возвысились, пользуясь теми же грязными средствами, которые некогда давали возможность римским вольноотпущенникам становиться господами своих патронов».

В гл. XXIV, «Кровавое законодательство с конца XV века против экспроприированных. Законы с целью понижения заработной платы», Маркс пишет:

«С дальнейшим ростом капиталистического производства развивается рабочий класс, который по своему воспитанию, традициям, привычкам признаёт условия этого способа производства как само собой разумеющиеся естественные законы. Организация развитого капиталистического процесса производства сламывает всякое сопротивление; постоянное создание относительного перенаселения удерживает закон спроса на труд и предложения труда, а следовательно и заработную плату, в границах, соответствующих потребности капитала в возрастании; слепая сила экономических отношений закрепляет господство капиталистов над рабочими. Внеэкономическое, непосредственное принуждение, правда, ещё продолжает применяться, но лишь в виде исключения. При обычном ходе дел рабочего можно предоставить власти «естественных законов производства», т. е. зависимости от капитала, которая создаётся самими условиями производства, ими гарантируется и увековечивается. Иное видим мы в ту историческую эпоху, когда капиталистическое производство только ещё складывалось. Нарождающейся буржуазии нужна государственная власть, и она действительно применяет государственную власть, чтобы «регулировать» заработную плату, т. е. принудительно удерживать её в границах, благоприятствующих выколачиванию прибавочной стоимости, чтобы удлинять рабочий день и самого рабочего держать в нормальной зависимости от капитала. В этом существенный момент так называемого первоначального накопления».

Аналогично мы читаем в гл. XXX «Обратное влияние земледельческой революции на промышленность. Создание внутреннего рынка для промышленного капитала»:

«Различные моменты первоначального накопления [...] систематически объединяются в колониальной системе и системе государственных займов, современной налоговой системе и системе протекционизма. Эти методы отчасти покоятся на грубейшем насилии, как, например, колониальная система. Но все они пользуются государственной властью, т. е. концентрированным и организованным общественным насилием, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить его переходные стадии. Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция».

Если мы применим эти отрывки к ситуации на слаборазвитых рынках, то станет ясно, что присутствуют все «негативные» условия создания национального рынка. Что касается «независимого национального рынка», то это концепция, которая не имеет ничего общего с марксизмом: во всем анализе Маркса и Энгельса мы действительно находим фундаментальное соображение, что чем более отчетливы специфические характеристики рынка, тем более вся экономика входит в международное разделение труда и, следовательно, увеличивает свою «зависимость» от иностранцев.

Политическая независимость и экономическая независимость

Из вышесказанного следует равнозначно, что политическая независимость, т.е. конституция в централизованное национальное государство, является основным условием дальнейшего развития производительных сил. Утверждать, что выполнение этого условия требует предварительной экономической независимости от метрополий, означает осудить все слаборазвитые районы за согласие с угнетением великих держав, потому что при капитализме такая независимость не может существовать ни в одной части мира, в то время как торжество социализма заменит международную торговую систему не автаркией ее различных компонентов, а «мировым планом».

Но почитайте Ленина в «О праве наций на самоопределение» (февраль-май 1914 г.):

«Можно ли серьезно говорить, — восклицает Роза Люксембург, — о «самоопределении» формально независимых черногорцев, болгар, румын, сербов, греков, отчасти даже швейцарцев, независимость которых сама является продуктом политической борьбы и дипломатической игры «европейского концерта»?»!

Наилучше соответствует условиям «не государство национальное, как полагает Каутский, а государство хищническое». Приводится несколько десятков цифр о величине колоний, принадлежащих Англии, Франции и пр.

Читая подобные рассуждения, нельзя не подивиться способности автора не понимать, что к чему! Поучать с важным видом Каутского тому, что мелкие государства экономически зависят от крупных; что между буржуазными государствами идет борьба из-за хищнического подавления других наций; что существует империализм и колонии, — это какое-то смешное, детское умничание, ибо к делу все это ни малейшего отношения не имеет. Не только маленькие государства, но и Россия, например, целиком зависят экономически от мощи империалистского финансового капитала «богатых» буржуазных стран. Не только балканские миниатюрные государства, но и Америка в XIX веке была, экономически, колонией Европы, как указал еще Маркс в «Капитале». Все это Каутскому и каждому марксисту, конечно, прекрасно известно, но по вопросу о национальных движениях и о национальном государстве это решительно ни к селу, ни к городу.

Роза Люксембург подменила вопрос о политическом самоопределении наций в буржуазном обществе, об их государственной самостоятельности вопросом об их экономической самостоятельности и независимости. Это так же умно, как если бы человек, обсуждающий программное требование о верховенстве парламента, т. е. собрания народных представителей, в буржуазном государстве, принялся выкладывать свое вполне правильное убеждение в верховенстве крупного капитала при всяких порядках буржуазной страны.

Нет сомнения, что большая часть Азии, наиболее населенной части света, находится в положении либо колоний «великих держав», либо государств, крайне зависимых и угнетенных национально. Но разве это общеизвестное обстоятельство колеблет хоть сколько-нибудь тот бесспорный факт, что в самой Азии условия наиболее полного развития товарного производства, наиболее свободного, широкого и быстрого роста капитализма создались только в Японии, т. е. только в самостоятельном национальном государстве? Это государство — буржуазное, а потому оно само стало угнетать другие нации и порабощать колонии; мы не знаем, успеет ли Азия, до краха капитализма, сложиться в систему самостоятельных национальных государств, подобно Европе. Но остается неоспоримым, что капитализм, разбудив Азию, вызвал и там повсюду национальные движения, что тенденцией этих движений является создание национальных государств в Азии, что наилучшие условия развития капитализма обеспечивают именно такие государства. Пример Азии говорит за Каутского, против Розы Люксембург.

Пример балканских государств тоже говорит против нее, ибо всякий видит теперь, что наилучшие условия развития капитализма на Балканах создаются как раз в мере создания на этом полуострове самостоятельных национальных государств.

Следовательно, и пример всего передового цивилизованного человечества, и пример Балкан, и пример Азии доказывают, вопреки Розе Люксембург, безусловную правильность положения Каутского: национальное государство есть правило и «норма» капитализма, пестрое в национальном отношении государство — отсталость или исключение. С точки зрения национальных отношений, наилучшие условия для развития капитализма представляет, несомненно, национальное государство. Это не значит, разумеется, чтобы такое государство, на почве буржуазных отношений, могло исключить эксплуатацию и угнетение наций. Это значит лишь, что марксисты не могут упускать из виду могучих экономических факторов, порождающих стремления к созданию национальных государств. Это значит, что «самоопределение нации» в программе марксистов не может иметь, с историко-экономической точки зрения, иного значения кроме как политическое самоопределение, государственная самостоятельность, образование национального государства».

Задачи революционного пролетариата перед лицом национального вопроса в слаборазвитых областях

Как мы уже видели в словах Ленина, даже для государства диктатуры пролетариата, признание права угнетенных наций на самоопределение является неотъемлемой необходимостью лишить буржуазию ее многочисленных политических связей с консервативными силами угнетенных территорий и уничтожением ее контрреволюционного потенциала. Таким образом, очевидно, что пролетариат метрополий не может нести никакой согласованной революционной борьбы за свои классовые цели без включения в программу принципа самоопределения и без решительной борьбы за его соблюдение.

Но поскольку необходимость в этой борьбе является прямым результатом конечных целей рабочего движения, а не удовлетворением условного положения, то также ясно, что революционное движение не должно и не может поставить в зависимость право на политическое отделение от реального существования движения, выступающего за независимость в угнетенных районах. Это требование должно быть защищено, даже если в слаборазвитых районах и вообще в угнетенных зонах нет национального движения, и это не означает, что на деле нужно подражать взглядам последнего или подчинять ему независимую революционную линию.

Можно подытожить весь смысл, сказав, что вопрос о самоопределении - не тактическая проблема альянсов, а диалектическая реализация международного пролетарского единства в борьбе.

Также в ленинском «О праве наций на самоопределение» раскрывается проблема в п. 4 «Практицизм» в национальном вопросе»:

«Буржуазия, которая естественно выступает в начале всякого национального движения гегемоном (руководителем) его, называет практическим делом поддержку всех национальных стремлений. Но политика пролетариата в национальном вопросе (как и в остальных вопросах) лишь поддерживает буржуазию в определенном направлении, но никогда не совпадает с ее политикой. Рабочий класс поддерживает буржуазию только в интересах национального мира (которого буржуазия не может дать вполне и который осуществим лишь в меру полной демократизации), в интересах равноправия, в интересах наилучшей обстановки классовой борьбы. Поэтому как раз против практицизма буржуазии пролетарии выдвигают принципиальную политику в национальном вопросе, всегда поддерживая буржуазию лишь условно. Всякая буржуазия хочет в национальном деле либо привилегий для своей нации, либо исключительных выгод для нее; это и называется “практичным”. Пролетариат против всяких привилегий, против всякой исключительности. Требовать от него «практицизма» значит идти на поводу буржуазии, впадать в оппортунизм.

Дать ответ: «да или нет» на вопрос об отделении каждой нации? Это кажется требованием весьма «практичным». А на деле оно нелепо, метафизично теоретически, на практике же ведет к подчинению пролетариата политике буржуазии. Буржуазия всегда на первый план ставит свои национальные требования. Ставит их безусловно. Для пролетариата они подчинены интересам классовой борьбы. Теоретически нельзя ручаться наперед, отделение ли данной нации или ее равноправное положение с иной нацией закончит буржуазно-демократическую революцию; для пролетариата важно в обоих случаях обеспечить развитие своего класса; буржуазии важно затруднить это развитие, отодвинув его задачи перед задачами “своей” нации. Поэтому пролетариат ограничивается отрицательным, так сказать, требованием признания права на самоопределение, не гарантируя ни одной нации, не обязуясь дать ничего насчет другой нации.

Пусть это не «практично», но это на деле вернее всего гарантирует наиболее демократическое из возможных решений; пролетариату нужны только эти гарантии, а буржуазии каждой нации нужны гарантии ее выгод без отношения к положению (к возможным минусам) иных наций.

Буржуазии интереснее всего «осуществимость» данного требования, — отсюда вечная политика сделок с буржуазией иных наций в ущерб пролетариату. Пролетариату же важно укрепление своего класса против буржуазии, воспитание масс в духе последовательной демократии и социализма.

Пусть это не «практично» для оппортунистов, но это единственная гарантия на деле, гарантия максимального национального равноправия и мира вопреки и феодалам и националистической буржуазии.

Вся задача пролетариев в национальном вопросе «непрактична», с точки зрения националистической буржуазии каждой нации, ибо пролетарии требуют «абстрактного» равноправия, принципиального отсутствия малейших привилегий, будучи враждебны всякому национализму. Не поняв этого, Роза Люксембург своим неразумным воспеванием практицизма открыла настежь ворота именно для оппортунистов, в особенности для оппортунистических уступок великорусскому национализму.

Почему великорусскому? Потому что великорусы в России нация угнетающая, а в национальном отношении, естественно, оппортунизм выразится иначе среди угнетенных и среди угнетающих наций.

Буржуазия угнетенных наций во имя «практичности» своих требований будет звать пролетариат к безусловной поддержке ее стремлений. Всего практичнее сказать прямое «да», за отделение такой-то нации, а не за право отделения всех и всяких наций!

Пролетариат против такого практицизма: признавая равноправие и равное право на национальное государство, он выше всего ценит и ставит союз пролетариев всех наций, оценивая под углом классовой борьбы рабочих всякое национальное требование, всякое национальное отделение. Лозунг практицизма есть на деле лишь лозунг некритического перенимания буржуазных стремлений.

Нам говорят: поддерживая право на отделение, вы поддерживаете буржуазный национализм угнетенных наций. Так говорит Роза Люксембург, так повторяет за ней оппортунист Семковский — единственный, кстати сказать, представитель ликвидаторских идей по этому вопросу в ликвидаторской газете!

Мы отвечаем: нет, именно буржуазии важно здесь «практичное» решение, а рабочим важно принципиальное выделение двух тенденций. Поскольку буржуазия нации угнетенной борется с угнетающей, постольку мы всегда и во всяком случае и решительнее всех за, ибо мы самые смелые и последовательные враги угнетения. Поскольку буржуазия угнетенной нации стоит за свой буржуазный национализм, мы против. Борьба с привилегиями и насилиями нации угнетающей и никакого попустительства стремлению к привилегиям со стороны угнетенной нации».

Даже с точки зрения угнетенной нации вопрос может быть поставлен только с классовой позиции.

Буржуазия борется с политическим угнетением великих держав только для защиты своих непосредственных интересов, что никоим образом не испускает запах святости, иногда ей приписываемый. Она способна только задать вопрос о власти, когда преимущества, полученные при завоевании, больше, чем те преимущества, что вытекают из сохранения текущего статус-кво; но одновременно она готова немедленно отказаться от борьбы, если есть угроза потерять одну из уже полученных привилегий или потерпеть поражение от революционного движения пролетариата и народа в целом, что оборачивается, как показывает история, страшным предупреждением, оружием против нее.

Напротив, революционное рабочее движение угнетенных стран видит в централизованном национальном государстве мощный рычаг для развития производительных сил, а не средства для получения немедленных материальных преимуществ, а его борьба за создание этого государства - это естественное проявление борьбы за власть. Вопрос не поднят как-то иначе, чем он был поставлен для ленинской России, несмотря на кажущееся смену условий: там у нас было угнетающее государство, которое обрело физиономию демократического (то есть национального и централизованного) государства, освобождая угнетенные нации: здесь мы имеем дело с неразвитыми областями, которые могут быть созданы только в качестве национального государства путем завоевания их политической независимости. Но даже для слаборазвитых стран единственной перспективой возможного революционного пролетарского движения является демократическая диктатура рабочих и крестьян и ее преодоление в диктатуру, выполняющую социалистические задачи в контексте мировой революции.

В какой мере мы осуждаем в ближайшем будущем участие в непоследовательных националистических движениях, смешивающих успехи и неудачи, и в какой степени возможны революции такого рода, это не будет непосредственно зависеть от степени империалистического гнета, а скорее от настойчивости (или отсутствия настойчивости) до сих пор бесспорного господства оппортунизма, который не только потерял революционный компас для рабочего класса метрополии, но и отклонился от своего пути в недостаточно развитой периферии.

В любом случае основной принцип заключается в том, что слияние различных реальных движений пролетариата в единую революционную силу не может быть достигнуто без повторного присвоения последним своей интегральной коммунистической программы для поджигания многократных классовых конфликтов. Вызов революционного процесса, как в метрополии, так и на периферии, решение сложных проблем обоих не может быть результатом по-христиански протянутых рук или объятий между рабочими, опьяненных демократизмом и разноцветными политиками, уже разобщенных во всех дипломатических военных хитростях, и тем более воинственных приключениях золотой молодежи в саваннах и джунглях. Напротив, они требуют партию, способную выйти за рамки этих ситуаций, чтобы идти по пути уникальной и неизменной программы - революционного марксизма.

Robin Goodfellow, декабрь 2012

1. Защита единого марксизма

Наш политический проект основывается на непримиримой защите коммунистических принципов. Среди течений, которые каким-то образом и, по меньшей мере, частично придерживаются верности марксизму, - Левые коммунисты Италии. Между тем, наша защита последовательности коммунистических принципов не ограничивается концепцией «инвариантности марксизма», защищаемой Амадео Бордигой и карикатурно высмеянной конформистами и подражателями – не говоря уже о противниках.

Чтобы внести уточнения по природе нашей работы и, более того, способствовать защите нашего понимания марксизма, мы признаем полезным возврат к этому вопросу, который мы затронем в четырех пунктах:

Ø марксизм и наука, положения Маркса и Энгельса по этому вопросу

Ø защита "инвариантности" марксизма Бордиги

Ø истоки марксизма («три источника марксизма»)

Ø позиция «Коммунизм или Цивилизации» и «Робин Годфеллоу»

2. Марксизм и наука.

Этот пункт заслуживает долгих разработок и также является частью наших направлений работы в течение многих лет. Интерес Маркса и Энгельса к науке, развитию человеческих знаний является постоянным, начиная с экономико-философских рукописей 1844 года.

Еще до того, как Энгельс заявил, что «социализм может и должен изучаться как наука», Маркс в предисловии Капитала, опубликованном в 1867 году, представляет всю свою работу под эгидой научного метода, в том числе сравнивая критику политической экономии с другими науками, такими как физика.

 «Всякое начало трудно, — эта истина справедлива для каждой науки. (...) К тому же при анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции.

(...)

Физик или наблюдает процессы природы там, где они проявляются в наиболее отчётливой форме и наименее затемняются нарушающими их влияниями, или же, если это возможно, производит эксперимент при условиях, обеспечивающих ход процесса в чистом виде. Предметом моего исследования в настоящей работе является капиталистический способ производства и соответствующие ему отношения производства и обмена. Классической страной этого способа производства является до сих пор Англия.

(...)

Я буду рад всякому суждению научной критики».

 Прилагательное «научная», характеризующее марксистскую теорию или социализм, противопоставляющее его утопии, - это не просто образ, метафора. Это теория, хорошо раскрывающая сущность вещей, знание, способное разрабатывать законы, их перемены и нарушения, учтенные историей[1], и, таким образом, продвигающее человеческое сознание, теоретически вооружая пролетариат для его собственного освобождения.

«если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня» (Маркс, «Капитал» том 3)

После того, как этот научный характер установлен (еще есть куда развиваться, но это может быть сделано позже), становится ясно как марксизм должен прогрессировать в познании своих объектов[2]: как и все науки, эта теория подчиняется двум типам эволюции. Эндогенное развитие, которое включает в себя «разработку деталей», о которой говорит Энгельс, углубление и развитие своих собственных концепций, их проверка с помощью прогнозов, отношения к прогнозу, позволяющее развить/усовершенствовать концепции или отказаться от них, если они оказались не в состоянии произвести устойчивое понятие реальности. Экзогенное развитие с включением новых явлений[3], связанных с историческим развитием и их интеграцией в теорию, и больших чистых достижений в области естественных наук или новых отраслях, которые открыты для научной разработки, что должны быть измерены[4] с точки зрения влияния на материализм. С этой позиции, научная трактовка истории глубоко изменила материализм, добавив к нему диалектику.

 Если брать первый тип, то, к примеру, Маркс проводит различие между постоянным капиталом и переменным, основным и оборотным, в Grundrisse и Капитале. Сегодня следует уточнить эти понятия, чтобы более точно учитывать накопление капитала в непроизводительных секторах, например.

Касаемо второго типа эволюции, Маркс и Энгельс постоянно были в курсе событий фактических, материальных эволюций во всех возможных сферах: экономика, военный вопрос, история, философия, политика, естественные науки, право, политика и т.д. Но это всегда критика, а иногда и яростная (см. Анти-Дюринг), в сторону положений, несоответствующим материалистическому пониманию истории. Учет новых явлений в свою очередь должен подтвердить обоснованность концепции, в то же время делая возможным свое обогащение новыми определениями. Это подход, который мы применили в отношении революций в арабском мире (см текст «Революции в арабском мире» 2011 на нашем сайте): то, что марксизм выразил о политических формах, демократии, демократической республике, позволяет нам понять эти события; в свою очередь эти анализы усиливают обоснованность этих понятий. Они могут также затронуть период изменений, приводящих к другой практике, а именно учитывать цикл революций и контрреволюций (см. наш текст «Исторический ход пролетарской революции»).

Наука никогда не статична, и нет никаких оснований для ее статичности. «Истина» прогрессирует и непрерывно уточняет свой предмет семимильными шагами и охватами. Прежние конструкции при сохранении их применимости становятся частичными истинами, включенными в новые представления[5]. Отсюда существует диалектическая связь между абсолютной истиной и относительной истиной, между истиной и заблуждением, о чем свидетельствует история науки[6]. С одной стороны, бесконечная последовательность (в пределах существования человеческого рода) поколений - измерение, что отличает науку сознания - стремление к «абсолютной истине», при невозможности ее полного исчерпания. Энгельс использует для визуализации этого процесса, отношения между асимптотой и системой координат[7]. На этом пути вчерашние истины становятся абсолютными ошибками и относительными истинами, объединенными в движении знаний.

 Ленин, следуя по стопам Энгельса, очень хорошо показал, что мы не можем утверждать, что достигли окончательного и абсолютного определения, во-первых, потому что любые объекты, в том числе и природные объекты, имеют историю (экзогенные факторы) и во-вторых, потому что вся наука когда-либо совершенствует свои аналитические инструменты (эндогенные факторы). Реальные вещи и понятия близки друг к другу, асимптотически не пересекаясь[8]. Для того чтобы добиться контроля над меняющейся реальностью во всех ее сферах - неорганических, органических и социальных - концептуальные абстракции должны безостановочно совершенствоваться и всегда принимать во внимание движение естественной эволюции вещей, и если эти понятия действуют, они должны констатировать свое приближение к реальности.

«Ваши упреки по адресу закона стоимости (склоняясь к деталям и не беря во внимание общие отношения, Шмидт низводит закон стоимости к необходимой фикции, рассматривая его с точки зрения практики – NDR) относятся ко всем понятиям, рассматриваемым с точки зрения действительности. Тождество мышления и бытия, выражаясь по-гегелевски, вполне соответствует Вашему примеру с кругом и многоугольником. Иначе: то и другое, понятие о вещи и ее действительность, движутся вместе, подобно двум асимптотам, постоянно приближаясь друг к другу, однако никогда не совпадая. Это различие между обоими именно и есть то различие, в силу которого понятие не есть прямо и непосредственно действительность, а действительность не есть непосредственно понятие этой самой действительности. По той причине, что понятие имеет свою сущностную природу, что оно, следовательно, не совпадает прямо и prime facie с действительностью, из которой только оно и может быть выведено, по этой причине оно всегда псе же больше, чем фикция; разве что Вы объявите все результаты мышления фикциями, потому что действительность соответствует им лишь весьма косвенно, да и то лишь в асимптотическом приближении.

(...) Разве понятия, господствующие в естествознании, становятся фикциями, оттого что они отнюдь не всегда совпадают с действительностью? С того момента, как мы приняли теорию эволюции, все наши понятия об органической жизни только приближенно соответствуют действительности. В противном случае не было бы вообще никаких изменений; в тот день, когда понятие и действительность в органическом мире абсолютно совпадут, наступит конец развитию» Энгельс Шмидту 12 марта 1895.

Анализировать все факты в свете марксизма и ничем кроме марксизма не означает, что мы перефразируем все элементы и отсеем старые понятия, сравнив их с современной сложившейся реальностью; существует задача показать и доказать научный характер марксизма. Если марксизм оказывается не способным дать необходимые пояснительные элементы, если его прогнозы оказываются неверными, то он должен быть полностью отброшен.

 В любом случае, с 1848 года не появилось никакой новой теории, способной критиковать марксизм, преодолев его с научной точки зрения; в экономике возрождаются лишь устарелые, рикардианские или другие идеи, уже разоблаченные марксизмом, в политике остаются непреодолимыми Локк, Гоббс, Токвиль...

 Что касается естественных наук, то Маркс и Энгельс показали, что диалектика с трудом пытается одержать победу в работах ученых и одновременно возникает там в силу закономерностей, но только несознательно. Этот извилистый рост способствует, между прочим, торможению прогресса и результатов.

Помимо того, наука - область классовой борьбы. Экономическая наука, политэкономия - поле, где особенно явно виден этот аспект: Критика политэкономии, данная марксизмом также демонстрирует то, что называется критикой науки, когда марксизм рассматривает науку не в общем смысле, чтобы исследовать истину, но как особенную ее форму, всеобщий труд (знания, берущие начало в трудах прошлых поколений и наследуемые другими порождениями, которые в свою очередь их совершенствуют) в рамках капиталистического способа производства.

«В области политической экономии свободное научное исследование встречается не только с теми врагами, с какими оно имеет дело в других областях. Своеобразный характер материала, с которым имеет дело политическая экономия, вызывает на арену борьбы против свободного научного исследования самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти человеческой души — фурий частного интереса» Маркс Предисловие к первому изданию «Капитала».

Проблема возникает, когда пролетарская партия оказывается не защищенной от атак, что могут быть нанесены изнутри своего лагеря, как это показали ревизионистские явления в конце XIX века[9] или последняя контрреволюция. Если пролетарская партия смогла противостоять, какими бы ни были границы ее ответа, ревизионизму, то контрреволюция, открытая в 1920 г, привела к уничтожению ортодоксальных представлений марксизма.

3. Бордига и «историческая инвариантность марксизма»

3.1 Противники марксизма

Именно провозглашая верность революционной теории, Бордига, на тот момент представитель PCI[10], защищает тезис об инвариантном характере[11] марксистской теории.

 Текст «историческая инвариантность марксизма» был опубликован в 1952 году (в издании Battaglia Comunista[12]) в очень темный период, посвященный углублению контрреволюции[13]. Это подтверждает преемственность марксизма против трех типов противников:

- открытые противники, буржуазные защитники бесконечной актуальности капиталистического способа производства, отрицатели марксизма.

- «сталинские коммунисты», на словах объявившие верность марксизму, но утверждающие противоположные экономические и политические требования, фальсификаторы.

- заявленные ученики, желающие модернизировать теорию в ответ на «текущий отказ» от нее «большинства пролетариата», модернизаторы. К последней группе относится покойная группа «Социализм или варварство».

 Первым аспектом аргументации левых коммунистов Италии является то, что истинность марксизма не является предметом для переговоров, особенно с теми, кто, претендуя на верность теории, искажает ее или «модернизирует», являясь в некоторым смысле более опасными вредителями, чем открытые противники. Таким образом, здесь видна ясное и настойчивое требование догматизма, отсутствие дискуссии / переговоров о принципах с кем-либо, а также отказ от «творчества».

 Помимо бойцов партии, выражавших непримиримость в теоретической борьбе, тезис основан на исторической позиции о роли тела «доктрины» в истории человечества.

3.2 Функция большого тела доктрины

История, согласно Бордиге, включает в себя несколько основных циклов, что соответствуют основным этапам цивилизации, точнее последовательности способов производства.

«...Последовательность таких систем и органов доктрины и практики привязано больше не к появлению людей или стадий, а к последовательности «способов производства», то есть типов материальной организации жизни человеческих сообществ».

После своей разработки (они возникают целиком и сразу во время сильных исторических переломов) эти доктрины не могут быть изменены или исправлены, но они сохраняют свою верность на протяжении всего исторического цикла, в котором они остаются необходимыми[14]. Таким образом, инвариантный характер присущ не только марксизму, но и доктринам, относящимся к классовым «протагонистам» этих исторических периодов, что соответствуют появлению нового способа производства[15].

Из этого понимания роли теории вытекает, что она должна быть принята или отвергнута целиком; что якобы «новые» факты могут быть интегрированы в тело доктрины, и что если бы они могли бы опровергнуть что-то, то не было бы никакой возможности «дополнения» или «улучшения» теории, а был бы возможен только отказ от нее, поскольку она завершила бы свой цикл.

 «Любой, кто мог бы найти противоречие между великими событиями нашего времени и марксистской теорией, способен доказать ее ошибочность и то, что любые попытки вывести направление исторического хода экономических отношений обречены на провал. Одновременно с этим появляются попытки доказать, что на любом этапе истории обстоятельства требуют от нас новых выводов, объяснений и теорий, что приводит к новым и разным методам и действиям».

3.3 Инвариантность и ортодоксия

Между тем было бы крайностью высмеивать левых Италии, представляя себе, что они имеют метафизическое видение марксизма, в котором Маркс и Энгельс были бы непогрешимыми папами[16], обнаружившими теорию[17], в полном объеме появившуюся в 1847 году.

 «Естественно и понятно всем, что марксистский материализм не нашёл и не зарегистрировал все научные социальные законы сразу же как только он родился и не вывел их в одном своде, даже в монументальных работах, таких как Капитал, в текстах ставших решительными для последователей и активистов движения. Поиск и разработка продолжались и продолжаются, и они не могут не содержать расхождений и контрастов, которые, если и не называются схизмами и ересями, называются политическими отколами и ревизиями.

Но это не значит, что движение, как целое, может жить и побеждать без позвоночной нити доктрины, если надо местами сырой, которая должна быть пронесена неизменной через борьбу в своём живом теле вплоть до победы» Церковь и вера, индивид и разум, класс и партия, Battaglia Comunista № 17, 1950.

 Кроме того, левые Италии принимали во внимание период изменений, которые, согласно их позиции, оправдывал изменения в общей политике пролетариата.

 Например, Левая выделяла различия, которые могли существовать между Первым Интернационалом и Коммунистической партией завтрашнего дня, показав, что в ту эпоху рабочей партия была по сути антиконституционной, ровно как и профсоюзы, что оправдывало их интеграцию в единое политическое движение[18].

Они также выразили прямую критику Маркса и Энгельса в их концепции демократии. Коммунистическая Левая поддерживала идею, что империалистическая и фашистская фаза, называемая «конформистской», считается последней в развитии капиталистического производства. Ключевые даты, такие как 1871 для Европы или 1917 для всего мира окончательно меняют оценку и политическую позицию пролетариата по отношению к ряду теоретических и практических пунктов[19].

 Инвариантность не исключает оценку истории, она основана на анализе Маркса или на подведении итогов в соответствии с новыми событиями, которые закрывают особые политические циклы, что делают относительными политические позиции Маркса с учетом опыта рабочего движения или в конкретных пунктах его анализа[20].

3.4 Критика основ инвариантности

3.4.1 Материальная основа теорий

Есть определенная ирония в том, что сам термин не был упомянут Марксом и Энгельсом. Если мы проследим равенство: тело инвариантной доктрины = новый способ производства, то это явление, как уже отмечалось, наблюдалось крайне редко. История идеологий не ограничиваются таким определением. История религий, например, показывает, что они являются продуктом исторической конструкции, и в зависимости от обстоятельств, баланса сил, социальных классов и производственных отношений, они являются результатом различных материальных интересов. Религии также подвержены ожесточенным боям, посвященным толкованию фундаментальных текстов, которые сами по себе являются выражением материальных целей. Догматы Церкви не рождаются в один день, и их утверждение, в рамках христианства и католицизма, происходит в совершено разных способах производства, которые следовали друг за другом в Европе[21]. Различные расколы далеки от цельного происхождения в появлении нового способа производства[22]. Эти соображения никоим образом не исключают необходимость материалистического объяснения продолжающегося присутствия, развития и эволюции этих религий[23].

 Хотя это правда, что формулировка теории пролетариата совершает качественный скачок и представляет собой органическое целое. Истина, что это теоретическое выражение пролетарского движения, чья историческая миссия состоит в том, чтобы освободить человечество[24], марксизм не может быть строго уравнен с другими идеологиями[25] в силу его научного характера, что делает его уникальным и одновременно подчиняющимся правилам развития материализма и науки[26].

3.4.2 Теория как органическое целое

Утверждение о том, что большие теоретические представления открываются не постепенно, но и представляет собой единое целое, вполне вписываются в рамки материализма. Но мы должны выделить передачу основных принципов, которые структурируют новое тело доктрины для ее дальнейшего развития. Короче говоря, необходимо отделить философские и теоретические основы, выкованные буржуазией для поднятия штурма против феодальных монархий XVII (Англия) и XVIII (Франция, Америка) веков и сформировавшие политическую либеральную доктрину и философию Просвещения; от развития естественных наук, которое, как показал Энгельс в «Диалектике природы», есть развитие рационализма и материализма[27].

Основные моменты этого разрыва были названы Энгельсом:

 «И естествознание тоже провозгласило тогда свою независимость, правда, не с самого начала, подобно тому как и Лютер не был первым протестантом. Чем в религиозной области было сожжение Лютером папской буллы, тем в естествознании было великое творение Коперника, в котором он-хотя и робко, после 36-летних колебаний и, так сказать, на смертном одре - бросил церковному суеверию вызов. С этого времени исследование природы освобождается по существу от религии, хотя окончательное выяснение всех подробностей затянулось до настоящего времени, все еще не завершившись во многих головах. Но с тех пор развитие естествознания пошло гигантскими шагами, увеличиваясь, так сказать, пропорционально квадрату удаления во времени от своего исходного пункта, точно желая показать миру, что по отношению к движению высшего цвета органической материи, человеческому духу, как и по отношению к движению неорганической материи, действует обратный закон» Энгельс, «Диалектика природы».

Выделение даты или научного факта в качестве вехи для маркировки исторических разрывов, что на самом деле являются качественными разрывами, не должна индуцировать непреодолимый разрез (что само по себе метафизика) между «до» и «после», будто с появлением учения любой армии остается сделать только один выстрел из недр истории. Мы видим, что марксизм был способен синтезировать и критически преодолевать предыдущие выражения, которые были самостоятельно (и отдельно) появились после того, как они могли дать что-то с точки зрения понимания мира. Осадок, который представляет собой сплав/преодоление/критику этих элементов в марксизме, действительно является крупным качественным разрывом. Но тогда в соответствии с теоретическими принципами остается развивать все элементы теории и представлять их к испытанию фактами и реальностью. Заимствуя метафору из природы, скажем - если после долгой подготовки и внутреннего закипания извержение вулкана случается сразу, то не менее большое количество взрывов, длительное плавление лавы происходит до того, как вокруг кратера сформируется ландшафт. Если «Манифест коммунистической партии», например, датирован 1848 годом, являясь одной из вех в появлении новой классовой теории, то эта теория имеет свою широту и затем развивается в рамках, как зафиксированных, так новорожденных, и даже зародышевых, чтобы продолжать рост в течение всей жизни, и, следовательно, потенциально содержит все последующие формы, так что теория имеет в себе семена будущих событий. По-прежнему необходимо не просто позволить им выразить себя, но и способствовать максимальным условиям роста. Кроме того, так как марксизм не действует вне науки истории и классовой борьбы, он развивается в борьбе за освобождение пролетариата и понимание тенденций, присущих капиталистическому способу производства, и возрождается в соприкосновении с фактами и открытиями.

«(...)совершились исторические события, вызвавшие решительный поворот в понимании истории. В 1831 г. в Лионе произошло первое рабочее восстание; в период с 1838 по 1842 г. первое национальное рабочее движение, движение английских чартистов, достигло своей высшей точки. Классовая борьба между пролетариатом и буржуазией выступала на первый план в истории наиболее развитых стран Европы, по мере того, как там развивались, с одной стороны, крупная промышленность, а с другой — недавно завоёванное политическое господство буржуазии. Факты всё с большей и большей наглядностью показывали всю лживость учения буржуазной политической экономии о тождестве интересов капитала и труда, о всеобщей гармонии и о всеобщем благоденствии народа как следствии свободной конкуренции (...)

Поэтому социализм является теперь не случайным открытием того или другого гениального ума, а неизбежным следствием борьбы двух исторически возникших классов — пролетариата и буржуазии. Его задача заключается уже не в том, чтобы измыслить возможно более совершенный общественный строй, а в том, чтобы исследовать историко-экономический процесс, необходимым следствием которого явились названные классы с их взаимной борьбою, и чтобы в экономическом положении, созданном этим процессом, найти средство для разрешения этой борьбы». Энгельс «Анти-Дюринг»

3.4.3 Возвращение самих теорий.

«Как и доказывает вся история марксизма, когда классовая борьба усиливается, теория возвращается к подтверждению своего происхождения и поиску своего изначального единого выражения: достаточно вспомнить Парижскую Коммуну, большевистскую революцию и период, следующий за мировой войной на Западе».

Как мы уже говорили выше, возвращение к основам следует понимать, как подтверждение общей структуры, что продолжается на протяжении всего цикла срока применения теории. Тем не менее, следует отметить, что, учитывая примеры, приведенные Бордигой, как и контрпримеры, каждый раз (в 1871, в 1917...) «углубление» происходило в том смысле, в каком мы употребляли этот термин выше, а не просто как повторение инвариантов. Это относится, в частности по вопросу о государстве (Парижская Коммуна) или диктатуры пролетариата (большевистская революция). Опять же, во время каждого нового революционного взрыва необходимо вернуться к основам, но в то же время принимая во внимание уроки прошлых эпизодов, так как история живая.

3.4.4 Отказ от индивидуальных усовершенствований

Одно из самых больших достоинств работы Бордиги в целом[28], а также текста «Историческая инвариантность марксизма», в частности, состоит в том, что мысль и человеческое знание всегда является результатом коллективных усилий, а достигший в некий момент этой мысли индивид, чисто и ясно синтезирующий идеи эпохи, делает это благодаря не личному таланту, а исторической необходимости. Такие индивиды - продукт истории, а не независимые производители теории или идеи.

 Это показывает, что марксистская критика проявляет особую осторожность, не позволяя себе испытывать влияние индивидуальных вкладов, исследований «новых» выражений зачастую посредственных «мыслителей», продуктов университетов или буржуазного (или хуже, медийного) поиска. Эти чтения, однако, могут привести нас к двум моментам: вклад фактов или данных (опять же, этот вклад не может быть абстрактным (что было бы идеализмом) в имеющейся системе координат) может, в конечном счете, сгенерировать некоторый интерес к чтению этой продукции, впрочем в этом направлении Маркс поглощал количество книг всех видов: от отчетов фабричных инспекторов до последних новостей в естественных науках того времени; Кроме того, не стоит забывать, что диалектически, пусть и по ошибке, написанное буржуазией тоже может быть элементом отражения (при условии его интерпретации языком нашей теории), не оказавшись запертым в буржуазных рассуждениях.

3.4.5 Заключение

При сохранении функции изоляции «партии» (теория «санитарного кордона») от вредного влияния буржуазной идеологии понятие инвариантности способствовало окаменелости теоретической работы в рамках PCI - Интернациональной Коммунистической Партии - и различных фракций или групп после ее распада в 1982 году, даже за пределами левых коммунистов Италии, что еще не оправились от провала предвидения курса капиталистического способа производства (что предусматривало «межвоенный кризис» около 1965-го года, а затем в результате нового десятилетнего кризиса открытие альтернативы «война или революция» около 1975 г.). Там, где должен был присутствовать поиск источника ошибок в недостаточной степени реапроприации марксизма, была слабая интеграция фактов (поддержка теории десятилетнего цикла, например), и, таким образом, укрепление ортодоксии (в том числе и по политическим вопросам - как мы уже видели, Левая не придерживалась теории инвариантности до конца - с точки зрения укрепления демократии, например), Левая позволила себе бессмысленно скандировать догмы и сдерживать организацию от активизма под предлогом реализации близкой к предвидению, которое не было подтверждено. Если инвариантность означает верность Марксу, то левые значительно отдалились от него, в то время, как в 1976 году мы утвердили «возвращение к Марксу».

4.1 Единство наук

Бордига критикует видение гениального индивида, что разрабатывает новую теорию только с помощью мощной интуиции и интеллекта. Маркс синтезировал коммунистическую теорию только потому, что он откликнулся на историческое требование, и что исторические условия для ее развития уже созрели. Закономерно спросить в то же время, что является теоретическими причинами и основами, лежащими в основе марксизма, и что является уникальным вкладом, позволившим ему преодолеть эти основы, одновременно объединив их (гегелевская концепция Aufhebung \ снятия).

 Карл Каутский написал в 1908 году теорию о «трех источниках марксизма», к которой полностью присоединился Ленин[29]. Каутский показал, как Маркс и Энгельс обеспечили синтез и переход к более высокому единству английской, французской и немецкой мысли, на основе общего определения марксизма как науки, воплощающей в себе общую картину эволюции наук.

 Каутский выделяет две основные группы среди наук: естественные науки («стремящиеся определить законы движения живых и неживых тел») и психологические науки, которые обозначают, согласно Каутскому, «социальные науки» или как сегодня говорят «гуманитарные науки» или «гуманитарные и общественные науки». В последнем типе наук человек рассматривается как субъект и объект познания. Эти науки «обсуждают отношения человека с себе подобным».

Внутри них Каутский различает два подмножества, которые он охарактеризовал по их приоритету, важности, которая придается личности в изучении и существовании объективных данных, подвергаемых количественной оценке для своего изучения. Более приоритетное подмножество содержит историю, право и мораль (этику), а также новейшую политическую экономию, антропологию и предысторию.

 В Анти-Дюринге, как мы упоминали, Энгельс делит науки на три категории. При этом, как и Каутский, он взял классические категории, т.е. разделение другими доктринами. Это разделение не является уникальным для марксизма[30]. Когда Каутский объединяет естественные науки, что изучают неживые и живые тела, Энгельс разделяет их[31], и то, что Каутский группирует в социальные науки, для Энгельса является историческими науками[32]. В некотором смысле, они классифицируются по степени причисления к сознательной диалектике.

 Две основные категории науки, как говорит Каутский, отделены друг от друга «пропастью». Первая склоняется к материализму постольку, поскольку такие науки обновляют принцип причинности и показывают свою способность к обнаружению законов; вторая категория остается в тисках идеализма, основываясь на видении бесплотного человека, чьи мораль и воля не зависят от материальных условий существования.

«Тогда появился Маркс. Он увидел, что история - результат классовой борьбы; Он также заметил, что в истории действующие идеи людей, их успехи и их неудачи являются результатом классовой борьбы. Но он видел больше того. Оппозиции и классовая борьба уже нашли его раньше в истории, но они в основном появились как произведение глупости и злобы, с одной стороны, и как высокие чувства и идеи прогресса, с другой. Маркс первым обнаружил их необходимую связь с экономическими отношениями, чьи законы могут быть известны, как он это наглядно доказал. Но сами экономические отношения основаны, в свою очередь, в конечном счете, на характере и степени господства человека над природой в результате познания законов последней. Как сильно бы общество не отличалось от остальной природы, здесь и там мы находим диалектическое развитие, то есть движение, вызванное борьбой противоположностей, спонтанно и непрерывно вытекающей из той же среды».

Работа Маркса и Энгельса не только сближала эти две стороны человеческого знания, но также произвела в виде единой науки синтез этих различных наук. Из этого вытекает отказ от философии. Философия существует и играет фундаментальную роль в течение 2500 лет, именно потому, что она обеспечивает синтез, находясь как над естественными науками, так и над социальными науками. Философия, говорит Каутский, «была мудростью находящейся выше науки»[33]. Марксизм - не новая философия, поскольку он не возвышается над существующими науками, чтобы объединить их.

 Поэтому Каутский повторяет выводы Маркса и Энгельса о том, что только одна наука сможет унифицировать науки о неживой и живой природе и гуманитарные науки, а также будет способна поглотить философию, оставив только изучение законов мышления: формальную логику и диалектику[34].

«Открытие материалистического понимания истории предполагает две предпосылки. Во-первых, достаточное развитие науки, и во-вторых, революционная точка зрения.

Соответствие законов исторического развития может быть обнаружено только тогда, когда новые психологические науки, о которых мы говорили выше - экономика, антропология и предыстория - достигли определенного уровня. Только эти науки, суть которых на первый взгляд исключала индивида и которые сперва были основаны на численных наблюдениях, позволили найти фундаментальные законы социального развития и изучения течений, что приводят в движение индивидов и прежде всего тех, кто признает традиционный способ написания истории».

Каутский здесь также расширяет часть наработок Энгельса, которые показали, что накопление фактов в новых дисциплинах привело к нынешним изменениям в организации самой науки, количество превратилось в качество. Поэтому законы диалектики распространяются также и на научное познание самих себя. Следует добавить, что для Энгельса, открытие материалистического понимания истории предполагает не только определенный уровень политической экономики, но также и других наук, и с ними философии природы, которая господствовала до сих пор[35], и когда мы говорим о социальных науках, таких как экономика, политика, то имеем в виду не только их развитие, но и подтверждение их банкротства[36]. которое благоприятствовало рождению исторического материализма. С другой стороны, современный социализм - это продукт революционного пролетариата, развитие борьбы современного пролетариата, созданного крупной промышленностью[37]. Каутский склонен рассматривать марксизм, как позитивную науку, которая вписывается в цепочку знаний, и подчеркивает недостаточность его критического и революционного измерения.

Vu de Sirius (выражение означающее великодушный взгляд со стороны вечности прим.пер.) буржуазии могла бы использовать эти новые знания. Но Каутский показывает, что буржуазия того времени стала консервативной. Она не могла признать что-либо положительное в этой научной конструкции, поскольку та ознаменовала конец ее классового господства. Эти знания могут быть поняты только с позиции пролетариата. В этом смысле Каутский выступает против «пролетарской» науки и «буржуазной» науки[38]. Если это разделение является отчасти устаревшим в науках о природе (это был вопрос борьбы буржуазии и ее науки против феодальной и католической науки), оно, очевидно, актуально в рамках социальных наук. И поскольку мы не можем расколоть естественные науки, и бессмысленно противопоставлять пролетарские математику, физику, химию буржуазным математике, физике или химии[39], разделение все же распространяется на науки о природе[40]. Консервативный характер буржуазии заставляет ее защищать конструкции постепенного развитии знания, и, следовательно, отрицать те моменты, когда оно утверждается через скачок, внезапный разрыв. Все, что может вызвать катастрофы и революции, обострение антагонизмов, размывается, а способности знания и, следовательно, способности науки, становятся относительными. Все эти элементы имеют много отличительных признаков буржуазной науки.

Открытые вопросы Каутского являются сложными, и мы рассмотрим их здесь только вкратце, зная, что они являются предметом нашей будущей партийной работы. Хотя буржуазия этого не признает, вполне правомерно характеризовать марксизм как науку, как выражение научной точки зрения пролетариата. С этой точки зрения, теория коммунизма является не просто наукой, но во многих областях знания, и особенно в рассмотренных нами экономике, политике, это единственное подлинное научное знание[41]. Потому в связи с победой закона о десятичасовом рабочем дне или развитии производственных кооперативов Маркс мог заявить, что случилась теоретическая победа политической экономии пролетариата над политической экономией буржуазии[42], с другой стороны, следует отметить, что его работы в области экономики обычно носят заголовок или подзаголовок «Критика политической экономии», что явно означает критику науки[43]. Легко показать, что идеология ученых является частью буржуазной или мелкобуржуазной идеологии и влияет на производство науки, в том числе в науки о природе[44].

Если естественный, научный факт является предметом объективной реальности, то его обновление, его восприятие и его теоретизирование рассматриваются как предмет теоретических споров и противоречий, в которых всегда присутствует господствующая идеология.

Мы здесь оставляем в стороне все вопросы, связанные с национальным соперничеством и конкуренцией между исследователями, с природой и полем допущений, которые влияют на поиск, с борьбой между группами интересов и способами финансирования исследований, специализацией[45] и подготовкой ученых[46] в организации науки с ее мандаринатом, ее карьеризмом, ее гонкой за лучшие места, ее методах оценки.

Пролетариат обладает непосредственным оружием, называемым диалектикой. Наука развивается в соответствии с логикой, в которой, чаще всего, диалектика обнаруживается извилистыми путями и с опозданием.

Пролетарская революция нарушает организационные основы, в которых движется буржуазная наука, меняет систему образования и ее дисциплинарную изолированность, ставя под сомнение барьеры, отделяющие «ученых» от остального общества, обеспечивая материальную основу для того, чтобы диалектический подход смог восторжествовать и, тем самым, обеспечив колоссальное высвобождение научного потенциала, уже обнаруженного в развитии современного общества[47].

4.2 Источники теории

Установив, что марксизм есть синтез, и что Маркс и Энгельс основали единство наук о природе и социальных наук, Каутский поднимает вопрос о происхождении этой теории. В самом деле, это согласуется с материалистической оптикой поиска особых исторических корней и теоретических выражений. Но в то же время из этого вытекает положение, что марксизм не находится в простой преемственности с предшествующими знаниями, и, однако, не изобретает ex nihilo, нечто без какой-либо связи с существующими в то время мыслями.

С материалистической точки зрения, эти мысли уходят своими корнями в историю и конкретные исторические ситуации. Каутский исходит из трех наиболее развитых во времена Маркса стран, систематически подменяя выражение мысли в целом развитием производительных сил и знаний в данной области: если Англия - это страна, где наиболее развита политическая экономия, то это страна, где наиболее развиты капиталистический способ производства и как следствие, пролетарская борьба, и потому есть высокая потребность в высокой теоретической мысли; Франция, как показал Маркс еще в трудах 1842-1844, по преимуществу страна политики. Концентрация политической власти в Париже, длиной в целые поколения, в условиях относительной экономической отсталости и поддержания высокой численности крестьянского населения, подточило развитие политической мысли и идеи, что историческое развитие является эволюцией политической власти. Наконец, Германия, страна, чья экономика и провинция оставались в состоянии летаргии по сравнению с ее европейскими соседями, развила философскую мысль, поскольку буржуазная энергия не могла воплотиться ни в какой другой деятельности коммерческого или продуктивного характера[48].

С самого начала марксизм носит международный характер[49].

Каутский подвел итоги о специфике каждой из трех стран, которые составляют «цивилизацию» середины XIX-го века. Отправной точкой работы Маркса и Энгельса был «синтез мысли этих трех наций, где каждая из них потеряла свой односторонний аспект»[50]. В качестве науки марксизм сразу создает новое отношение между этими тремя элементами, этими тремя источниками, к которым добавляется, как отмечает в другом месте Каутский после Энгельса, вклад естественных наук. С другой стороны, как мы увидим, это не только слияние, но также и критика.

Кроме того, марксизм не просто отфильтровал все «лучшее» в каждой из трех мыслей; его появление глубоко изменило эти направления: экономика, политика стали критикой политической экономии, материализм стал диалектикой, а философия стала излишней в качестве общего взгляда и инструмента связи между различными отраслями знания, политическая мысль воплотилась в материальной основе воспроизводства общества и привела к необходимости политических действий, к организации класса в отдельную политическую партию, к завоеванию политической власти и установлению диктатуры пролетариата.

Отношения марксизма с каждым из этих компонентов буржуазной мысли не равноценны. Критика политической экономии (к которой Маркс делает ряд отсылок), свержение гегелевского идеализма или защита диалектики против вульгарного материализма не работают одинаково. Например, с этой позиции нет больше надобности наблюдать развитие экономической мысли после Рикардо (1830), и в этих областях марксизм полностью подтверждает свое критическое значение.

Что касается естественных наук, то Маркс и Энгельс следили за прогрессом науки, который даже с буржуазной точки зрения (например, Дарвин) может продолжать критику религиозных и идеалистических предпосылок, хотя, в то же время Маркс и Энгельс показывают, что научное развитие сильно страдает от своего подчинения буржуазной идеологии и своих философских компонентов: идеализм и материализм во всех проявлениях: механистический, метафизический, релятивистский, включая варианты в рамках вульгарного марксизма.

Можно, однако, видеть доказательство своей силы, как и его уничтожение в том, что марксизм в усопшем, усеченном виде, короче говоря, без революционного жала превращается в компонент буржуазной идеологии, также позволяющий возродить ее. Прибывая в безвыходном положении, будучи неспособной дать целостное видение реальности и ее эволюции, буржуазная наука в целом высмеивает марксизм и объявляет его устаревшим, в то же время вынуждена учитывать его уроки, стараясь подсластить его, защищая его основы.

На этих новых основаниях развивается новая наука, способная обеспечить глобальное (а не частичное) видение развития природы, общества и форм жизни человеческого рода. Эта наука является революционной, поскольку она показывает, что социальные преобразования, как и все существующее, рождаются, живут и умирают, что коммунизм вписывается в ход истории человечества, что классовая борьба является двигателем истории, и что эта наука существует как наука, только с позиции революционного пролетариата, пролетариата в действии стремящегося упразднить себя как класс, а, следовательно, и упразднить общество, деленное на социальные классы. С этой точки зрения такая наука свидетельствует о разрыве, и более того, о резком качественном скачке, который ставит под сомнение все ранее предшествующее, как это происходит при крупных научных революциях. Это тезис отстаивали все основные теоретики марксизма итальянской Левой. Новая критическая теория возникла не постепенно, но в совокупности, как органическое целое, в середине 19-го века. Но, как новая наука, возникшая критика старых представлений, после своего появления должна закрепиться, развиваться, увеличивать свою способность анализировать мир - вот причина, почему марксизм, основываясь на этих предпосылках, выковал элементы завершенной теории.

Огромная работа по критике политической экономии, которая начата в Капитале (один из шести томов, которые должны были составить свою «Экономику»), консолидирована в течение сорока лет совместной работы Маркса и Энгельса, начиная с середины 19-го века, путем углубления понятий, накопления фактов и данных, максимальной интеграции основных тенденций и изменений, происходящих в капиталистической экономике того времени, как, например, подъем США и Тихоокеанского региона в ребалансировании мирового рынка, дальнейшее развитие технологий и естественных наук, применяемых в промышленности, и так далее.

От столь усердной работы не может отказаться никакая наука под страхом застоя. К сожалению, это случилось с марксизмом под страшным натиском контрреволюции конца 1920-х годов. Как в отношении критики политической экономии, философского вопроса и критики науки, так и в отношении анализа политических и идеологических форм буржуазной власти (например, религии), поколения, которые сохранили пламя с 1930-х годов, предприняли очень мало усилий. Наоборот, каким-то образом, они смогли устоять и передать факел, только потому, что отступили к застывшему учению, защищенному от любых вредных изменений под влиянием буржуазной мысли. Теория «инвариантности марксизма» послужила цели сохранения доктрины, в то же время предотвращала действительный научный прогресс, но левые считали его невозможным по причине недостатка сил. Целые части революционной марксистской теории остались неразвитыми, и только крошечные силы присоединились к этой работе теоретического развития, проведенного без какого-либо «творчества», но и в стремлении найти и продолжить настоящую исследовательскую работу, которую проводили, помимо прочих, Маркс и Энгельс.

Труд партии (в данном случае – исторической партии), ее деятельность имеет смысл только в ожидании возобновления революционной деятельности, в ходе которой произойдет еще одно слияние теории и практики.

5. Позиции групп «Коммунизм или Цивилизация» и «Робин Гудфеллоу».

В 1976 году, при создании «Коммунизм или Цивилизация», после разрыва с «Мировой коммунистической группой», к которой мы еще обратимся, мы снова вернулись к титульной странице журнала «Инвариантность», озаглавленной:

«Коммунизм или Цивилизация, за инвариантность теории пролетариата».

Для журнала отсылка к инвариантности имела смысл, данный ей Бордигой: это отказ от любой попытки «обогащения» марксистской теории, которая на самом деле принимает или отвергает саму себя (как и все теории) путем противостояния исторической реальности и теоретических прогнозов, что должны быть направлены на подтверждение теории.

Но в то же время, известно, что контрреволюция, беспрецедентной продолжительности, перевешивала силы революционного лагеря, который в достаточной мере не поддерживал теоретическую работу по актуальным вопросам, интересующим пролетариат (кризис, исторический итог контрреволюции, философский вопрос...). Элементы, которые основали журнал, поставили цель возвращения к Марксу, задачу, направленную на Инвариантность, но затем отказались от Инвариантности, что была произвольным заявлением для Мировой коммунистической группы.

Тогда наше признание инвариантности имело больше политическое, чем теоретическое (концептуальное) значение. Она позволяла нам обозначить абсолютный приоритет теоретической работе, не позволяя давать комментарии к актуальным событиям, и таким образом подрывала мысль о том, что в «новых фактах» и комментариях непролетарских теоретиков найдутся ответы на вопросы, касающиеся контрреволюции и эволюцией КСП в XX столетии. Она также позволяла нам избежать многих просьб, ссылаясь на традицию по вопросам, на которые у нас не было времени.

Остановка деятельности «Коммунизм или Цивилизация», как мы уже объясняли, (см. наш текст «Конец цикла»), отметила двойной провал. С одной стороны, это невозможность основывать на Марксе теорию разрыва современного капиталистического способа производства, которая могла бы послужить основанием для изменения тактики. С другой стороны, резкие отрицания, обусловленные исторической эволюцией прогнозов итальянских «левых» в отношении кризиса, войны и революции, но также и в отношении национальных и демократических вопросов: это сепаратистский выход из состава, иногда кровавый, как на Балканах, и никогда без борьбы, при том без мировой войны или холодной войны; создание новых государств в Европе, некоторые из которых никогда и не существовали ранее; прогресс в европейской интеграции и преодоление (еще очень ограниченное, но все же реальное) объявленных национальных государств. Для сравнения, приближаясь к Марксу, мы показываем всю действительность, всю силу анализа и прогнозирования, всю силу стратегии и тактики, и в то же время, огромную работу по интеграции оставшихся фактов. Возвращение к Марксу завершено не тем образом, как мы планировали ранее, но еще более последовательным и мощным. «Робин Гудфеллоу», несмотря на крах революционной среды и любую причину нашего ничтожного влияния, вернулись к Марксу, защищая марксизм, только марксизм, и ничего, кроме марксизма. В то время, как наша концепция является еще более инвариантной, чем когда-либо, нам необходимо окончательно преодолеть эту концепцию. Социализм стал наукой, которая может и должна рассматриваться как таковая и развиваться в нескольких направлениях.

В заключение, наше понимание марксистской теории - это не застывшие и неизменные догмы, включая повторение некоторых формул достаточных для анализа общества, его эволюции, и, особенно, для революционного прогнозирования. Как и всякая наука, марксизм развивается путем углубления своих понятий в рамках теории, которая характеризуется своей целостностью и полнотой. Как и всякая наука, марксизм должен бесконечно развиваться, приближаясь к объекту своего изучения, который тоже развивается. Марксизм делает это, исправляя свои недостатки, появляющиеся, когда ошибки прогнозирования показывают, что первоначальный теоретический арсенал недостаточен (если рекомпозиция окажется невозможной, то это приведет к чистому и простому отказу от теории, но ничего не может подвести к такому выводу, наоборот, что марксизм - единственная теория, способная давать научную точку зрения на мир). Как и всякая наука, марксизм уступит более развитому и более чистому выражению, когда соответствующие материальные условия будут готовы. Но любая критика марксизма, исходящая от буржуазного общества, может быть только нападением на него, и против такой критики следует бороться.

Другие тексты цикла в телетайп:

PCInt - Историческая инвариантность марксизма

https://teletype.in/@postcap/S1HZIbnCM

PCInt - Фальшивость активизма

https://teletype.in/@postcap/Hy_VUWn0f

PCInt - Теория и действие

https://teletype.in/@postcap/B18DUWnRM

PCInt - Немедленная революционная программа

https://teletype.in/@postcap/BkutUb2AM

n+1 - Законы инвариантности

https://teletype.in/@postcap/HJEnIbnRz

PCI - ДНК и марксизм

https://teletype.in/@postcap/r18kwb2Cf

PCI - Об инвариантности марксизма

https://teletype.in/@postcap/rkEfPbnAM

Интернациональная Коммунистическая Левая - Заметки к текстам Историческая инвариантность марксизма, Теория и действие и Немедленная революционная программа.

https://teletype.in/@postcap/BJbKwbhAM

[1] «Для нас так называемые «экономические законы» являются не вечными законами природы, но законами историческими, возникающими и исчезающими, а кодекс современной политической экономии, поскольку экономисты составили его объективно правильно, является для нас лишь совокупностью законов и условий, при которых только и может существовать современное буржуазное общество. Словом, этот кодекс есть абстрактное выражение и резюме условий производства и обмена современного буржуазного общества. Поэтому для нас ни один из этих законов, поскольку он выражает чисто буржуазные отношения, не старше современного буржуазного общества. Те законы, которые в большей или меньшей мере имеют силу для всей предшествующей истории, выражают только такие отношения, которые являются общими для всякого общества, покоящегося на классовом господстве и на классовой эксплуатации». Энгельс письмо Ланге, 29 марта 1865 года

«Следовательно, рабочее население, производя накопление капитала, тем самым в возрастающих размерах производит средства, которые делают его относительно избыточным населением. Это — свойственный капиталистическому способу производства закон народонаселения, так как всякому исторически особенному способу производства в действительности свойственны свои особенные, имеющие исторический характер законы народонаселения. Абстрактный закон населения существует только для растений и животных, пока в эту область исторически не вторгается человек». «Капитал» том 1

«Чем больше общественное богатство, функционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания, а следовательно, чем больше абсолютная величина пролетариата и производительная сила его труда, тем больше промышленная резервная армия. Свободная рабочая сила развивается вследствие тех же причин, как и сила расширения капитала. Следовательно, относительная величина промышленной резервной армии возрастает вместе с возрастанием сил богатства. Но чем больше эта резервная армия по сравнению с активной рабочей армией, тем обширнее постоянное перенаселение, нищета которого прямо пропорциональна мукам труда активной рабочей армии. Наконец, чем больше нищенские слои рабочего класса и промышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это — абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления. Подобно всем другим законам, в своём осуществлении он модифицируется многочисленными обстоятельствами, анализ которых сюда не относится». «Капитал» том 1

[2] Энгельс очень ясно писал в Развитие социализма от утопии к науке:

«Этими двумя великими открытиями — материалистическим пониманием истории и разоблачением тайны капиталистического производства посредством прибавочной стоимости — мы обязаны Марксу. Благодаря этим открытиям социализм стал наукой, и теперь дело прежде всего в том, чтобы разработать её дальше во всех её частностях и взаимосвязях».

[3] Кроме того необходимо, чтобы они были действительно установлены. Претензия на открытые обстоятельства, якобы непредвиденные теорией, - один из предвестников ревизионизма. Например, контрреволюция в России и бюрократическое явление были поводом для теорий о бюрократии как новом классе, о появлении бюрократического капитализма и т.д., знаменитый представитель такой теории – «Социализм или варварство».

[4] «С каждым составляющим эпоху открытием даже в естественноисторической области материализм неизбежно должен изменять свою форму. А с тех пор, как и истории было дано материалистическое объяснение, здесь также открывается новый путь для развития материализма» Энгельс, «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии».

Этот отрывок хорошо прокомментирован Лениным: «Следовательно, ревизия "формы" материализма Энгельса, ревизия его натурфилософских положений не только не заключает в себе ничего "ревизионистского" в установившемся смысле слова, а, напротив, необходимо требуется марксизмом» Ленин «Материализм и эмпириокритицизм».

[5] «суверенность мышления осуществляется в ряде людей, мыслящих чрезвычайно несуверенно; познание, имеющее безусловное право на истину, — в ряде относительных заблуждений; ни то, ни другое не может быть осуществлено полностью иначе как при бесконечной продолжительности жизни человечества» Энгельс «Анти-Дюринг».

[6] Это отношение, однако, не сохраняется, если они принадлежат к сфере точных наук, наук органической природы или исторических наук, чьи отношения идентичны полярностям определенным выше.

[7] «Но у этого абсолютного познания есть своя серьезная заковыка. Подобно бесконечности познаваемого вещества, которое составляется из одних лишь конечностей, так и бесконечность абсолютного познающего мышления слагается из бесконечного количества конечных человеческих голов, которые совершают при этой бесконечной работе познания практические и теоретические промахи, исходят из неудачных, односторонних, неверных посылок, идут неверными, кривыми, ненадежными путями и часто даже не распознают истины, хотя и упираются в нее лбом (Пристли).

Поэтому познание бесконечного окружено двоякого рода трудностями и представляет по своей природе бесконечный асимптотический процесс. И этого для нас вполне достаточно, чтобы мы имели право сказать: бесконечность столь же познаваема, сколь и непознаваема, а это все, что нам только нужно». «Диалектика природы»

Каутский в тексте, что мы комментируем дальше, совершенно следует этому тезису:

«Любое знание относительно, следовательно, обусловлено и ограничено, и нет абсолютных и вечных истин.

Это просто означает, что нет терминов в нашем знании, что процесс знания неограничен, бесконечен, и что действительно безумно предположить, что какое-то знание является окончательным истинным заключением. Любое предложение в качестве крайнего предела мудрости следует считать по меньше мере как то, что мы никогда не сможем обогнать».

[8] Опять то же изображение асимптоты, но несколько иное.

[9] О ревизионизме см. нашу книгу «Марксизм и теория кризисов», глава 3.

[10] Интернациональная коммунистическая партия

[11] Само понятие относится к области математики, вероятно, к работе Феликса Клейна (1849-1925)

[12] Здесь используется перевод, опубликованный в «Коммунистической программе» в 1971 году, его можно найти на сайте www.sinistra.net

[13] «Мы находимся в момент максимальной депрессии революционного потенциала: такой момент ничего не способствует рождению оригинальных исторических теорий».

[14] «Новая доктрина не может появиться в любой исторический момент, но существуют особенно благоприятные и редкие периоды истории, в которых новое учение может быть лучом света в темноте, и если в решающий момент этот свет не будет признан, то будут напрасны попытки зажечь крошечное пламя свечи, которым стремятся осветить путь академические педанты и маловерующие бойцы».

[15] «Принцип исторической инвариантности доктрины, отражающий задачи противоборствующих классов, а также возвращающий к основополагающим принципам...

Все мифы выражают этот принцип, особенно те, которые рассказывают о полубогах или пророках, имевших связь с «высшим существом». Довольно глупо смеяться над такими представлениями, и только марксизм смог раскрыть их реальные материальные основы. Рама, Моисей, Христос, Мохаммед, все пророки и герои, которые открывают эпические истории различных народов, являются выражением их действительности и соответствуют огромному скачку в изменении способа производства».

[16] Особенно гротескным является утверждение, что нам удалось вычитать, что, как и канонизация Евангелия, концепция инвариантности опирается на набор отдельных текстов, и поэтому рукописи Маркса 1844, как и рукописи 1857-1858 (Grundrisse) или 1861-1863 (6-я глава Капитала) не принадлежали к «Инвариантности». Левым были рады, что новые тексты Маркса стали наконец доступны. Впрочем бойцы левых, такие как Роже Данджвилл, сами были на передовой, переводили и публиковали их.

[17] « (…) теоретическое наследие революционного рабочего класса больше не было откровением, мифом и идеализмом (как это было у предыдущих классов), вместо этого являясь положительной «наукой»»

[18] См. например: «Проверка практики», Il programma comunista, n°11-12, 26 июня 1953.

[19] Например: «С тех пор как опасность феодального возвращения превратилась в тень прошлого (мы располагаем мировой датой не позднее 1917 года, когда произошла русская революция, так как с ней исчезла последняя национальная феодальная сила), с тех пор весь атеизм буржуазии и ее организаций завершился, и отношения буржуазии и религии перевернулись» «Христианство и политика», Battaglia Comunista, № 23,08 - 15 июня 1949

[20] «Мы здесь не говорим, что надо бы запретить, чтобы экономический анализ мог бы с последними данными давать иное представление проблемы, объекта одной из глав Маркса, о производительности земли, которую капиталистическое производство истощает из-за массового производства, когда сегодня в Калифорнии супермеханизированный сбор урожая каждый год даёт изумительные результаты там, где сто лет назад была самая настоящая пустыня» Церковь и вера, индивид и разум, класс и партия, Battaglia Comunista № 17, 1950.

[21] Например, в 325-м году, во времена властвования Римской Империи, Первый Никейский собор утвердил постулат о природе отношений Отца и Сына; разделение между церковью Запада и церковью Востока происходит в Средневековье; в середине XVI-ого века, в эпоху Возрождения, Тридентский собор канонизирует латинскую библию, переведенную с иврита, в то время как капиталистический способ производства только пребывает в своем детстве, в это время утвердилась протестантская Реформация и от Рима отделилась англиканская церковь; догмат непогрешимости римского папы датируется 1870 годом, когда распространяется уже развитый капиталистический способ производства. Можно привести еще больше примеров и упомянуть другие религии. Например, ислам испытал разделение между шиитами и суннитами, а исламские различные халифаты - османская империя, Хомейни или Бен Ладен - никак не выражают исторические интересы одного и того же социального класса.

[22] Здесь можно было бы привести все слова Энгельса о религии в работе Людвиг Фейербах конец классической немецкой философии. Отрывок:

«Потребность дополнить мировую империю мировой религией ясно обнаруживается в попытках ввести в Риме поклонение, наряду с местными, всем сколько-нибудь почтенным чужеземным богам. Но подобным образом, императорскими декретами, нельзя создать новую мировую религию. Новая мировая религия, христианство, уже возникла в тиши из смеси обобщённой восточной, в особенности еврейской, теологии и вульгаризированной греческой, в особенности стоической, философии. Лишь путём кропотливого исследования можем мы узнать теперь, каков был первоначальный вид христианства, потому что оно перешло к нам уже в том официальном виде, какой придал ему Никейский собор, приспособивший его к роли государственной религии. Но во всяком случае, тот факт, что уже через 250 лет оно стало государственной религией, достаточно показывает, до какой степени соответствовало оно обстоятельствам того времени. В средние века, в той же самой мере, в какой развивался феодализм, христианство принимало вид соответствующей ему религии с соответствующей феодальной иерархией. А когда окрепло бюргерство, в противоположность феодальному католицизму развилась протестантская ересь, сначала у альбигойцев в Южной Франции в эпоху высшего расцвета её городов. Средние века присоединили к теологии и превратили в её подразделения все прочие формы идеологии: философию, политику, юриспруденцию. Вследствие этого всякое общественное и политическое движение вынуждено было принимать теологическую форму. Чувства масс вскормлены были исключительно религиозной пищей; поэтому, чтобы вызвать бурное движение, необходимо было собственные интересы этих масс представлять им в религиозной одежде. И подобно тому как бюргерство с самого начала создало себе придаток в виде не принадлежавших ни к какому определённому сословию неимущих городских плебеев, подёнщиков и всякого рода прислуги — предшественников позднейшего пролетариата, — так и религиозная ересь уже очень рано разделилась на два вида: бюргерско-умеренный и плебейски-революционный, ненавистный даже и бюргерским еретикам» Энгельс «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии».

[23] «С религией, которая подчинила себе римскую мировую империю и в течение 1800 лет господствовала над значительнейшей частью цивилизованного человечества, нельзя разделаться, просто объявив ее состряпанной обманщиками бессмыслицей. Чтобы разделаться с ней, необходимо прежде суметь объяснить ее происхождение и ее развитие, исходя из тех исторических условий, при которых она возникла и достигла господства. В особенности это относится к христианству. Ведь здесь надо решить вопрос, как это случилось, что народные массы Римской империи предпочли всем другим религиям эту бессмыслицу, проповедуемую к тому же рабами и угнетенными, так что, наконец, честолюбивый Константин увидел в принятии этой бессмысленной религии лучшее средство для того, чтобы возвыситься до положения самодержца римского мира» Энгельс «Бруно Бауэр и первоначальное христианство».

[24] «Совершить этот освобождающий мир подвиг — таково историческое призвание современного пролетариата. Исследовать исторические условия, а вместе с тем и самоё природу этого переворота и таким образом выяснить ныне угнетённому классу, призванному совершить этот подвиг, условия и природу его собственного дела — такова задача научного социализма, являющегося теоретическим выражением пролетарского движения» Энгельс «Анти-Дюринг».

[25] Идеологии, которые сопровождали буржуазную революцию, были разнообразными: будь то права человека, формы ислама или марксизм-ленинизм.

[26] Еще один аспект концепции левых коммунистов Италии, способствующий сравнению с великими религиями (но принцип инвариантности касается и светских доктрин). Бордига считает, что действительно революционная доктрина частично включает в себя и веру («Цельная доктрина, в правоте которой мы убеждены, в которую мы должны и хотим верить...») и борьбу против любого интеллектуалистского подхода, чье особое внимание уделяется сознанию, образованию и культуре в ущерб классовому инстинкту («Сомнение и контроль отдельного сознания - выражение буржуазной реформы против ограничивающей традиции и власти христианской церкви. Они были выражены в самом лицемерном пуританизме, узаконившим и защитившим новое классовое господство и новую форму, в которой массы были порабощены под вывеской буржуазного соответствия религиозной этике или частным правам. Пролетарская революция берет совершенно другое направление: отдельное сознание - ничто, единый вектор коллективного действия – все», но «(...) коммунизм, что еще не понят (...) остается научной определенностью» («A Ханицио, мы не боимся смерти»)

[27] «Критика и сомнение во всех старых, устоявшихся позициях были решающей особенностью во времена буржуазной революции, которая гигантскими скачками атаковала естественные науки, общественный строй, политическую и военную власть, и позже уже с гораздо меньшим воодушевлением боролась с догмами наук о человеческом обществе и истории. Это было важным результатом эпохи глубокого переворота, находящегося между феодальным, землевладельческим Средневековьем и индустриальной, капиталистической современной эрой. Критика была следствием, а не двигателем этой огромной, сложной борьбы».

[28] См. тексты «Ослабевший сверхчеловек», «Баттилокио в истории», и т.д.

[29] Ленин, «Три источника, три составных части марксизма».

[30] Всю область познания мы можем, согласно издавна известному способу, разделить на три больших отдела» Энгельс «Анти-Дюринг».

[31] «Первый охватывает все науки о неживой природе, доступные в большей или меньшей степени математической обработке; таковы: математика, астрономия, механика, физика, химия... почему эти науки и были названы точными.

…Ко второму классу наук принадлежат науки, изучающие живые организмы. В этой области царит такое многообразие взаимоотношений и причинных связей, что не только каждый решённый вопрос поднимает огромное множество новых вопросов, но и каждый отдельный вопрос может решаться в большинстве случаев только по частям, путём ряда исследований, которые часто требуют целых столетий; при этом потребность в систематизации изучаемых связей постоянно вынуждает нас к тому, чтобы окружать окончательные истины в последней инстанции густым лесом гипотез» Энгельс «Анти-Дюринг».

[32] «...Но ещё хуже обстоит дело с вечными истинами в третьей, исторической, группе наук, изучающей, в их исторической преемственности и современном состоянии, условия жизни людей, общественные отношения, правовые и государственные формы с их идеальной надстройкой в виде философии, религии, искусства и т. д. В органической природе мы всё же имеем дело, по крайней мере, с последовательным рядом таких процессов, которые, если иметь в виду область нашего непосредственного наблюдения, в очень широких пределах повторяются довольно правильно. Виды организмов остались со времён Аристотеля в общем и целом теми же самыми. Напротив, в истории общества, как только мы выходим за пределы первобытного состояния человечества, так называемого каменного века, повторение явлений составляет исключение, а не правило; и если где и происходят такие повторения, то это никогда не бывает при совершенно одинаковых обстоятельствах» Энгельс «Анти-Дюринг».

[33] «Маркс не только полностью преобразовал историческую науку, но и преодолел разрыв между естественными науками и психологическими науками. В то же время он создал единство человеческого знания, и потому философия оказывается лишней, поскольку она стремится именно заменить это единство. Философия в действительности была только мудростью, располагавшейся над науками; это было некоторое единство мысли об эволюции мира» Каутский «Три источника марксизма»

[34] «В предшествующем изложении можно было дать только общий очерк марксова понимания истории и, самое большее, пояснить её некоторыми примерами. Доказательства истинности этого понимания могут быть заимствованы только из самой истории, и я вправе сказать здесь, что в других сочинениях приведено уже достаточное количество таких доказательств. Но это понимание наносит философии смертельный удар в области истории точно так же, как диалектическое понимание природы делает ненужной и невозможной всякую натурфилософию. Теперь задача в той и в другой области заключается не в том, чтобы придумывать связи из головы, а в том, чтобы открывать их в самих фактах. За философией, изгнанной из природы и из истории, остаётся, таким образом, ещё только царство чистой мысли, поскольку оно ещё остаётся: учение о законах самого процесса мышления, логика и диалектика» Энгельс «Людвиг Фейербах конец классической немецкой философии»

[35] «(...)в то время как указанный переворот в воззрениях на природу мог совершаться лишь по мере того, как исследования доставляли соответствующий положительный материал для познания» Энгельс «Анти-Дюринг»

[36] «Факты всё с большей и большей наглядностью показывали всю лживость учения буржуазной политической экономии о тождестве интересов капитала и труда, о всеобщей гармонии и о ��сеобщем благоденствии народа как следствии свободной конкуренции. Невозможно уже было не считаться со всеми этими фактами, равно как и с французским и английским социализмом, который являлся их теоретическим, хотя и крайне несовершенным, выражением» Энгельс «Анти-Дюринг»

[37] «(...)уже значительно раньше совершились исторические события, вызвавшие решительный поворот в понимании истории. В 1831 г. в Лионе произошло первое рабочее восстание; в период с 1838 по 1842 г. первое национальное рабочее движение, движение английских чартистов, достигло своей высшей точки. Классовая борьба между пролетариатом и буржуазией выступала на первый план в истории наиболее развитых стран Европы, по мере того, как там развивались, с одной стороны, крупная промышленность, а с другой — недавно завоёванное политическое господство буржуазии» Энгельс «Анти-Дюринг»

«Поэтому социализм является теперь не случайным открытием того или другого гениальног�� ума, а неизбежным следствием борьбы двух исторически возникших классов — пролетариата и буржуазии» Энгельс «Анти-Дюринг»

[38] Сталинизм также попытается противопоставить буржуазной науке пролетарскую науку. В то время как Энгельс объявил о завершении философии, господство обрела новая философия «диалектический материализм», поставленная выше наук, а предполагаемое движение социализма в СССР вперед якобы позволяло наладить производство науки, качественно отличающейся от науки буржуазной.

«Эта противоположность [между буржуазной наукой и пролетарской наукой] обрела иной смысл в истории, потому что буржуазия изменилась по своей природе, и пролетариат тоже изменился. Чем больше пролетариат организовывался и осознавал, тем больше буржуазия приходила в упадок, тем больше крепла концепция пролетарской науки, и углублялось противоречие между пролетарской наукой и буржуазной наукой. Сегодня победивший пролетариат уже построил социализм в Советском Союзе. Он идет к коммунизму. Сегодня оппозиция между буржуазной наукой и пролетарской наукой вступила в решающую фазу, до такой степени решающей, что можно утверждать сегодня, что слова «подлинная наука» и «пролетарская наука» стали синонимами. Сегодня, наконец, общество без классов, реализуемое властью рабочего класса и партией рабочего класса, содержит объективные условия для развития новой науки качественно отличающейся от науки буржуазной» (К комиссии по философии науки. Кружок исследований философов-коммунистов, La Nouvelle Critique № 8, июль-август 1949 год).

Как уже давно доказано нашей партией, вместо так называемого социализма у нас был капиталистический способ производства, а вульгарно материалистическая философия, которая сопровождает этот период, была всем, кроме его критики.

[39] «Мы смеялись над противоположностью между буржуазной наукой и пролетарской наукой, как будто может быть буржуазная химия или математика и пролетарская химия или математика! Но насмешки доказывали только то, что они не знают, о чем идет речь» Каутский «Три источника марксизма»

[40] «Естественно, противоположность между пролетарской наукой и буржуазной наукой выражается наиболее сильно в психологических науках, в то время как противоположность между феодальной или католической наукой и буржуазной наукой показывает себя наиболее удивительно в естественных науках. Но человеческая мысль всегда стремится к единству, различные научные области всегда оказывают друг на друга взаимное влияние и по этой причине наши социальные проекты действуют в ответ на наш общий дизайн мира. Таким образом, противоположность между буржуазной наукой и пролетарской наукой, наконец, проявляется также и в естественных науках» Каутский «Три источника марксизма»

[41] «Технология вскрывает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства его жизни, а вместе с тем и его общественных условий жизни и проистекающих из них духовных представлений. Даже всякая история религии, абстрагирующаяся от этого материального базиса, — некритична. Конечно, много легче посредством анализа найти земное ядро туманных религиозных представлений, чем, наоборот, из данных отношений реальной жизни вывести соответствующие им религиозные формы. Последний метод есть единственно материалистический, а, следовательно, единственно научный метод. Недостатки абстрактного естественнонаучного материализма, исключающего исторический процесс, обнаруживаются уже в абстрактных и идеологических представлениях его защитников, едва лишь они решаются выйти за пределы своей специальности» Маркс «Капитал» Том 1

[42] «Эта борьба вокруг законодательного ограничения рабочего времени велась с тем большим ожесточением, что, независимо от испуга жаждущих прибыли, здесь дело шло о великом споре между слепым господством закона спроса и предложения, в котором заключается политическая экономия буржуазии, и общественным производством, управляемым общественным предвидением, в чем заключается политическая экономия рабочего класса. Поэтому билль о десятичасовом рабочем дне был не только важным практическим успехом, но и победой принципа; впервые политическая экономия буржуазии открыто капитулировала перед политической экономией рабочего класса.

Но предстояла еще более значительная победа политической экономии труда над политической экономией собственности. Мы говорим о кооперативном движении, в частности о кооперативных фабриках, основанных без всякой поддержки усилиями немногих смелых «рук». Значение этих великих социальных опытов не может быть переоценено. Не на словах, а на деле рабочие доказали, что производство в крупных размерах и ведущееся в соответствии с требованиями современной науки, осуществимо при отсутствии класса хозяев, пользующихся трудом класса наемных рабочих; они доказали, что для успешного производства орудия труда вовсе не должны быть монополизированы в качестве орудий господства над рабочим и для его ограбления и что, подобно рабскому и крепостному труду, наемный труд — лишь преходящая и низшая форма, которая должна уступить место ассоциированному труду, выполняемому добровольно, с готовностью и воодушевлением» Маркс «Учредительный Манифест Международного товарищества рабочих»

[43] В этом смысле, наука - термин, который появившийся в XVII веке, означающий конкретный способ производства, всеобщий труд, свойственный капиталистической эпохе. С этой точки зрения марксизм является критикой науки.

[44] Рассмотрим несколько примеров. В Германии, теории Кантора о бесконечности злили верующих математиков, для которых единственной настоящей бесконечностью был Бог, и Кантор, будучи верующим, принял совет церкви в создании «трансфинитных» чисел (концепция, взятая из схоластики, сегодня они называются порядковыми числами). Он даже подумал, что, благодаря ему, христианская философия теперь обрела реальную теорию бесконечности.

Но поскольку вообще диалектика бессознательно бродит в мозгах ученых, она должна опираться на устаревшие идеологические формы. Работа Кантора пересекалась с трудами российских математиков (Егоров, Лузин, Флоренский), которые зашли дальше, чем их французские коллеги (Борель, Лебег, Бэйр, математики первого плана, позитивисты и картезианцы), но помимо этого были мистиками-«имяславцами». Ньютон посвятил большую часть своего времени на работы, связанные с алхимией, мироустройством, которое, впрочем, позволило ему преодолеть возражения к дистанционному действию, которое постулирует его теория гравитации.

Во Франции Бертло, республиканец и эсперантист, известный химик, боролся до конца своей жизни за теорию Авогадро и, сочетая свой ученый престиж и политическое влияние (будучи министром образования), он требовал наличия в учебниках давно устаревших конструкций.

Нацисты, придя к власти, уволили ученых евреев, в то время как часть нацистских ученых и экспериментаторов оказались ошеломлены математическим развитием физики и теорией относительности и квантовой механикой, осуждаемых во имя науки немецкой арийской физики.

То же самое касается диалектического материализма сталинистов, что приводил к аналогичным соображениям по поводу теории относительности, психоанализа и разрушения биологии (дело Лысенко), а также математики (упомянутые «имяславцы» пали жертвами сталинизма, тогда как русская революция смогла уделить им место).

Стивен Гулд (1941-2002), теоретик эволюции, и, в исключительных случаях, довольно хороший диалектик, напал на нее же в статье в своей книге о ложном измерении человека, направленной против Мортона (1799-1851), ученого с международной репутацией в XIX веке. Гулд обвинял последнего в манипуляции измерениями и в том, что, по-видимому, сами замеры множества черепов были искажены из-за его расистской идеологии, весьма популярной в XIX веке. Исследование, которое опирается на новые методы измерений, показывает, что если Мортон и делал низкие ошибки при замерах, то они были случайными и, следовательно, возникли не идеологически. Кроме того, Мортон не манипулировал (бессистемное разложение на подкатегории, на взвешивание образцов, предвзятость в определении категорий и подкатегорий), даже бессознательно, данными измерений, когда выдвигал свои тезисы. Идеологические соображения в реализации и лечении измерений Мортона, как бы те ни были расистскими, скорее присутствуют в анализе Гулда, когда он анализирует псевдо-манипуляции Мортона. Перерасчеты Гулда в результате стали априори демократическими и соответствующими идеологии «политкорректности», которая повернута лицом к мелкой буржуазии.

Идея, что метеориты имеют внеземную природу, не двигалась до начала XIX века. Ученые неохотно приветствовали такую идею, которая определенно противоречила предрассудкам крестьян и старым концепциям, что видели в этих падениях божественный знак.

Леверье, чьи расчеты позволили обнаружить Нептун, на самом деле ошибся в расчете орбиты, потому что он больше рассуждал о математике, чем об астрономии (сложность расчетов привели к упрощениям). Если, по указаниям Леверье, Галле нашел Нептун в окрестностях выделенного положения, то это отчасти удача.

[45] «Теорию Ляйелля было еще труднее примирить с гипотезой постоянства органических видов, чем все предшествовавшие ей теории. Мысль о постепенном преобразовании земной поверхности и всех условий жизни на ней приводила непосредственно к учению о посте-пенном преобразовании организмов и их приспособлении к изменяющейся среде, приводила к учению об изменчивости видов. Однако традиция является силой не только в католической церкви, но и в естествознании. Сам Ляйелль в течение долгих лет не замечал этого противоречия, а его ученики и того менее. Это можно объяснить только утвердившимся в это время в естествознании разделением труда, благодаря которому каждый ограничивается своей специальной областью знания и немногие лишь способны обозреть его в целом» Энгельс «Диалектика природы».

[46] «Если земля была чем-то ставшим, то чем-то ставшим должны были быть также ее теперешнее геологическое, климатическое, географическое состояние, ее растения и животные, и она должна была иметь историю не только в пространстве, но и во времени. Если бы стали немедленно и решительно работать в этом направлении, то естествознание ушло бы в настоящее время значительно дальше того места, где оно находится» Энгельс «Диалектика природы»

[47] «Средний класс чувствует, что лишь рабочий класс может освободить его от господства попов, превратить науку из орудия классового господства в народную силу, превратить самих ученых из пособников классовых предрассудков, из честолюбивых государственных паразитов и союзников капитала в свободных тружеников мысли! Наука может выполнять свою истинную роль только в Республике Труда» Маркс Первый черновик «Гражданской войны во Франции»

[48] ​​«Реальность была для буржуазии разочарованием, и все, что ей оставалось, - это побег в чистую мысль и преображение реальности искусством, где она бросилась вперед и создала великие вещи» Каутский «Три источника марксизма»

[49] С этого момента его мысль еще более расцвела. Нет ничего более ошибочного, чем считать марксизм чисто немецким произведением. Он был с самого начала интернациональным.

[50] Выражение Каутского более тонкое и диалектическое, чем выражение Ленина, который пишет:

«Его [Маркса] учение возникло как прямое и непосредственное продолжение учения величайших представителей философии, политической экономии и социализма». Точно так же говорить о «трех составляющих частях» марксизма значит сводить к минимуму работу по синтезу, преодолению и критике, проводимых Марксом. Каутский говорит о слиянии. Было бы также неверно рассматривать этот тройной вклад как своего рода коллаж из элементов, один из которых (английский) якобы приводит факты, другой (немецкий) - метод, а третий (французский) - политику. Выражение Ленина о «составных частях» предлагает коллаж из разных элементов без учета как слияния/преодоления, так и критического аспекта марксизма, а также эффекта обратной связи, которую этот синтез провоцирует в каждом из них.

Интернациональная Коммунистическая Левая

31 января 2016

Историческая инвариантность марксизма

 1. Термин «марксизм» используется нами не в значении доктрины или открытия, сделанного человеком Карлом Марксом, «марксизмом» мы называем доктрину, которая возникает с современным промышленным пролетариатом и «сопровождает» его на протяжении всей социальной революции, и мы сохраняем термин «марксизм», несмотря на обширное поле спекуляции и эксплуатации его рядом контрреволюционных движений.

(От редакции: мы сразу же находим подчеркивание безличности марксизма, считающимся в своем роде доктриной, появившейся с современным промышленным пролетариатом, следовательно, из данной конкретной социальной ситуации происходит теоретическая работа, содержащаяся в текстах персоны по имени Карл Маркс. В качестве доказательства этого утверждения мы приведем несколько строк из «Неизменные основы коммунистической теории партии»: «...нашу формулировку, неприятную для многих, которую Маркс вывел не только в результате своих умственные усилий, но как следствие социальных факторов, мы находим в том же тексте рукописей в конце главы о «частной собственности и коммунизме». Истина восторжествовала.

«Но даже и тогда, когда я занимаюсь научной и т. п. деятельностью, — деятельностью, которую я только в редких случаях могу осуществлять в непосредственном общении с другими, — даже и тогда я занят общественной деятельностью, потому что я действую как человек. Мне не только дан, в качестве общественного продукта, материал для моей деятельности — даже и сам язык, на котором работает мыслитель, — но и мое собственное бытие есть общественная деятельность; а потому и то, что я делаю из моей особы, я делаю из себя для общества, сознавая себя как общественное существо».)

2. Сегодня марксизм в своем единственном и адекватном понимании сталкивается с тремя основными группами противников:

Первая группа: буржуа, которые называют рыночный капиталистический тип экономики окончательным, считая его историческое преодоление социалистическим способом производства ложным, а также те, кто последовательно полностью отказался от экономического детерминизма и классовой борьбы.

(От редакции: Буржуазный класс поддерживает внеисторическую неизменность их способа производства и, следуя своим практическим интересам, теоретизирует о «естественной» инвариантности свободного рынка. Хотя предыдущие способы производства, очевидно, были деформированы этой «вечной природой вещей», текущий способ производства будет наоборот сопротивляться естественной сущности вещей. Это положение оценивается в марксизме как идеологическое, что согласно принципу «общественное бытие определяет сознание», демонстрирует, как основной классовый интерес буржуазии выдает за естественную экономику свободный рынок).

Вторая группа: так называемые коммунистические сталинисты, которые утверждают, что отстаивают историческую и марксистскую экономическую доктрину, но представляют и защищают (везде, даже в развитых капиталистических странах) те нереволюционные требования, что идентичны политическим (демократия) и традиционным экономическим (народный прогрессивизм) требованиям реформистов, если не хуже.

Третья группа: явные последователи доктрины и революционного метода, которые, однако, связывают тот факт, что сегодня большинство пролетариата отказалось от доктрины, с дефектами и недостатками в первоначальной теории, нуждающимися в исправлении и обновлении.

Отрицатели, фальсификаторы и обновители. Мы боремся со всеми тремя группами, считая, что сегодня наихудшей является последняя.

(От редакции: Мы недавно пытались рассуждать по поводу текста, что теоретизировал об изменчивости, и, следовательно, облагораживании марксистской теории, критикуя данный труд 1952, что мы сейчас предлагаем и комментируем. Ответ на критику концепции исторической инвариантности марксизма находится в конце последней страницы).

3. История марксисткой левой, радикального марксизма, или, более конкретно, марксизма состоит в последовательном сопротивлении всем «волнам» ревизионизма, атакующим разные пункты марксистской доктрины и метода, начиная с органического и монолитного выражения марксизма - Манифеста 1848 года. Также можно сказать иначе - история борьбы Третьего Интернационала (скорее, трех Интернационалов) направлена против утопистов, рабочистов, либертариев, социал-демократов и демократических реформистов, левых и правых синдикалистов, социал-патриотов и сегодня национал-коммунистов или коммунистов-популистов. Эта борьба, охватившая четыре поколения и разные этапы истории, не является наследием нескольких громких имен, но принадлежит четко определенной и узкой школе и в историческом смысле ясной партии.

(От редакции: даже в последних трех строках, подчеркнутых нами, возникает двойной важный аспект; первый аспект: теоретическая и политическая борьба против оппортунизма, чьи тенденции воплощены в волне «утопистов, рабочистов, либертариев, социал-демократов и демократических реформистов, левых и правых синдикалистов, социал-патриотов и национал-коммунистов или коммунистов-популистов», является длительной борьбой, которая начата в 1952 году и длится, по крайней мере, четыре поколения. На сегодняшний день, в 2016 году, мы, возможно, являемся шестым поколением, и борьба с оппортунизмом - особенно в его активистском-иммедиатистском варианте - в постоянстве буржуазного общества, и в постоянстве последствий предыдущих поражений пролетариата в классовой борьбе, является еще более интенсивной и сложной. Второй аспект: мы еще раз укажем на безличность, в данном случае это относится к борьбе с оппортунизмом, которая на самом деле не может быть отнесена ни к индивидуальным мыслителям, ни к политическим деятелям или блестящим академикам, но «принадлежит четко определенной и узкой школ