«Мы едим айнтопф»
Где-то раз в десятилетие в Германии начинается дискуссия об уместности «нацистского вокабуляра»: слов, порожденных режимом распоясавшимихся ролевиков эпохи Victoria и Hearts of Iron. Если проклятые нацисты говорили «партайгеноссе» («товарищ по партии») и «культуршаффенде» («деятель культуры») – значит, это плохие отвратительные слова, которые никогда нельзя повторять. Или можно? «Давайте сядем в кружок и вызовем дух Виктора Клемперера порассуждаем».
Автор этого блога сидел в таком кружке как минимум трижды – в разных декадах – и однажды изрядно удивился, когда нацистским словом был объявлен «айнтопф»: незамысловатая деревенская еда, нечто среднее между рагу и густым супом.
- Позвольте, - удивился я, - как же «айнтопф» может быть нацистским? Крестьяне им питались ещё в те времена, когда Браунау был баварским, а Моцарты жили в Аугсбурге.
В ответ мне посоветовали меньше спорить со старшими. «Айнтопф» – нацистский термин, точка. Хотя переименовывать сомнительное блюдо – а уж тем более отказываться от него – никто не будет. Поезд ушёл.
Я, конечно, не поверил: данный тезис звучал невероятно дико, примерно как «солянка – большевицкое слово». Но и спорить со старшими и уж наверняка более компетентными товарищами не решился. А потом, уже много лет спустя, мне в руки попала небольшая, но очень интересная брошюра Даниэлы Рютер, посвященная буквально одной теме: айнтопфу в т.н. «Третьем Рейхе». Не могу её не пересказать.
Но для начала немного контекста. Битва с неправильными словами – лишь часть великой войны, которую Германия ведёт с известной эпохой; это то самое «преодоление прошлого» на практике. И шараханье от слов, которые брал в рот Гитлер, ещё не самая причудливая её часть.
Вот пример свежий (и весьма наглядный). В июле министерство обороны Германии попыталось частично расширить континуитет традиций бундесвера и на события Второй мировой. Любой армии нужны героические фигуры из прошлого: результативные лётчики, танкисты-асы, герои-подводники и т.д. У самого бундесвера, которому ещё даже семидесяти лет не исполнилось, определённо маловато славных страниц: конечно, помощь обществу во время наводнений и эпидемий заслуживает похвалы, но построить на этом военную традицию как-то сложно. Соответственно, можно было бы обратиться к опыту других, более бурных эпох – но те лежат в запретной зоне. Единственный элемент эпохи ВМВ, не просто разрешенный к использованию, а ставший фундаментом идеологии бундесвера – это неудачная попытка военного переворота, святое и праведное 20 июля 1944 года.
(Правда, с ним тоже получилась какая-то ерунда, потому что сначала государство долго объясняло армии, что её самым правильным поступком за всю историю существования был мятеж против правительства, а потом начало систематически устраивать показательные процессы над членами бундесвера, которые – это же надо до такого додуматься! – задумали мятеж против правительства)
Как на идею военного министерства чтить выдающихся (т.е. набивших много фрагов) немецких военных, сражавшихся во Второй мировой войне, отреагировало общество, вы прекрасно можете догадаться сами. Общее настроение отлично суммирует возмущенный вопль колумниста TAZ Дирка Эккерта:
«Он [бундесвер] скрупулезно фиксирует, сколько «воздушных побед» одержали летчики-истребители во Второй мировой войне: 352, 301 и 275.Таким образом, сбитые самолеты союзников и их экипажи, которые отсрочили поражение нацистской Германии и падение нацистского режима, оцениваются как нейтральные военные достижения. Но это не так. Любая подобная воздушная победа была лишней»
Видите? Опять разоблачили подлую натуру живших в нацистской Германии «нацистских немцев»: они, негодяи такие, поленились заглянуть в хрустальный шар и узнать, что в 1946 году НС-режим признают преступным, а их самих, соответственно, преступниками. Вместо этого они продолжили выполнять приказы, следовать государственным законам и общественным нормам. «Народ-урод», ну что тут поделать.
(Не проигрывайте мировые войны. Избегайте этого любой ценой. Кстати, вот неплохая стратегия, как не доводить до поражения в мировой войне – не начинать её)
Конечно, идею бундесвера похерили. Образцом военной доблести снова будут герои, бесстрашно эвакуировавшие из Афганистана 65 тысяч банок пива. Надеюсь, однажды их именами назовут какую-нибудь авиабазу.
А вот пример комичный – но тоже показательный. Немцы очень гордятся тем, что именно Германия первой изобрела и внедрила систему почтовых индексов, которая существенно упростила жизнь почтальонам и почтовым ведомствам. Но есть одна проблема: этот административный прорыв случился в 1941 году. То есть, получается, что проклятые нацисты сделали что-то хорошее, а бедные люди до сих пор вынуждены их сатанинским изобретением пользоваться. Как теперь пользоваться почтой, когда из каждой цифры индекса на тебя смотрит Гитлер?
Немцы выкрутились так: было объявлено, что систему почтовых индексов изобрел не hostis humani generis, а некто Карл Бобе. И не когда-нибудь, а в 1917 году, когда «наблюдаемого Гитлера» ещё не существовало.
Вы спросите – а почему же тогда индексы ввели только четверть века спустя? Отвечаю: дело в том, что Карл Бобе был сумасшедшим. С милым таким, безобидным хобби – оптимизировать существующие системы. В 17-м году он придумал современную систему индексов, потом загорелся идеей улучшить немецкие железные дороги – рейхсбан. Бобе непрерывно слал письма в дирекцию рейхсбана, фонтанируя новыми рацпредложениями; в какой-то момент он всех утомил и ему просто перестали отвечать. Тогда Бобе, протестуя против чиновничьей черствости, нарисовал себе «билет» с правом «использование всех существующих и будущих средств передвижения в пределах Вселенной» и начал с ним ездить в поездах. Иногда удавалось проехать бесплатно; чаще скромного гения всё же ссаживали. Потом ему присылали счета на оплату штрафа; Бобе в ответ отправлял юмористические стихи собственного сочинения.
В какой-то момент борца с системой отправили в психиатрическую лечебницу, но потом всё же выпустили. Основания к тому, видимо, имелись, потому что для действительно сумасшедшего Бобе оказался слишком живучим: он пережил и нацистов, и войну. Тем не менее, финал оказался достаточно предсказуемым – в феврале 1947 году возле Билефельда (которого не существует) гениального изобретателя переехал британский грузовик :-) Бадум-тсс!
Я привел эти два примера, чтобы продемонстрировать, насколько немцы не любят обращаться к нацистской эпохе. Видите, чтобы не отказываться от приоритета даже в такой мелочи, как почтовые индексы, был придуман целый Карл Бобе: псих с нелепой биографией – но зато не нацист. С военными подвигами, конечно, сложнее. Предположу, что смелое начинание министерства обороны провалилось из-за того, что правильный момент ещё не настал. В конце концов, в СССР тоже был период, когда единственно верная точка зрения на Отечественную войну 1812 года заключалась в том, что царские генералы преступно отсрочивали поражение дикой отсталой России, сопротивляясь прогрессивным силам Наполеона. И вообще, «я предлагаю Минина расплавить, Пожарского. Зачем им пьедестал?». А потом «что-то случилось» и Кутузовы-Багратионы-Барклаи вдруг стали великими героями прошлого, примерами для подражания и вообще гордостью страны.
(Впрочем, лично на мой взгляд, это была бы слишком большая цена. И в таком случае, черт с ними, с Хартманном и Топпом. Оно того не стоит)
Ну а теперь возвращаемся к айнтопфу. Как ни странно, но тезис «айнтопф придумали нацисты» почти верен. Почти.
Блюдо, для приготовления которого нужно свалить покрошенные продукты в один котел, разумеется, существовало примерно всегда. Но единого названия для него существовало; в каждом регионе его именовали на свой лад и имели собственный рецепт – из доступных в этом же регионе ингредиентов.
(При этом, например, айнтопф практически не готовили в по немецким меркам сытой и благополучной Баварии и пафосном Берлине)
Само слово «айнтопф» – Eintopf – появилось в немецкой устной речи лишь в XIX веке (точная дата сильно плавает); а достаточную распространенность получило лишь во время Первой мировой войны как фронтовая пища солдат, позволявшая минимизировать отходы и максимизировать калории. После войны айнтопф стал основным блюдом в благотворительных столовых и однозначно ассоциировался с нищетой, разрухой и военным поражением.
Официально «айнтопф» вошёл в немецкий язык в 1934 году, когда это слово – первоначально в варианте Eintopfgericht – появилось в словаре «Дудена», определявшим тогда языковую норму. Поскольку произошло это при нацистах, появились законные основания говорить о «нацистском происхождении» термина. Однако дело, разумеется, не только в этом.
Поскольку произошло это при нацистах, появились законные основания говорить о «нацистском происхождении» термина.
Однако дело, разумеется, не только в этом. Ведь нацисты внесли искомое слово в «Дуден» не просто так: это случилось в рамках масштабной программы организации и популяризации «айтопфзоннтагов» – «айнтопфных воскресений».
Так как нацисты не приходили к власти демократическим путём, они пытались легитимизировать себя благодаря социальной демагогии и популизму. Великая депрессия ввергла Германию в новый экономический кризис, и немцы, которые только-только успели понюхать нормальной жизни в середине двадцатых, снова оказались в нищете. И значительная часть тогдашней нацистской риторики была построена не на ресентименте (Данциг на хлеб не намажешь), но на обещаниях дать работу безработным, накормить голодных и согреть замерзших. Важной частью этой программы стали регулярные «Винтерхильфсверки» (WHW, Winterhilfswerk – зимняя помощь): акции по сбору пожертвований для безработных и малоимущих, чтобы помочь тем пережить тяжелые зимние месяцы.
Сама идея WHW не принадлежала нацистам; они целиком и полностью содрали её с аналогичной программы, созданной в последние годы Веймарской Германии для той же цели: помогать резко обнищавшим из-за кризиса немцам. Нацисты поначалу этого не скрывали, но обещали делать всё лучше, в первую очередь – собирать больше денег. Это всячески подчеркивалось в пропаганде первых нацистских лет, где НСДАП хвасталась собранными суммами. Объем пожертвований действительно был выше, чем во время аналогичных сборов между 1918-м и 1933-м; вот только в Веймарской Германии участие в благотворительности было добровольным.
Да, поставив себе задачей превзойти благотворительные программы властей-предшественников, нацисты начали выжимать деньги из населения. Доходило до смешного: после запуска первого WHW осенью 1933 года, нацисты очистили улицы от попрошаек – буквально, чтобы избавиться от соперников, получавших зимнюю помощь «напрямую». Впрочем, эффект от этой акции был скорее пропагандистский («Гитлер пришёл – порядок навёл!»); потому что главным конкурентом НСДАП по сбору пожертвований у населения была сама НСДАП: она к этому времени отрастила кучу щупалец в виде разнообразных партийных организаций, которые общипывали зарплаты рабочих бесконечными добровольно-принудительными сборами на разнообразные хорошие дела. Тот самый «полтинник на детей Германии», только Швондер приходил не один, а их выстраивалась целая очередь; так что в 1933 году немецкий рабочий отдавал на «благотворительность» в четыре раза больше, чем в 1932-м.
Айнтопфзоннтаг стал ещё одной стратегией по выкачиванию денег из граждан. Сначала идея выглядела совсем просто: по воскресеньям на улицах проводят очередное мероприятие по сбору денег, заодно предлагая всем желающим пообедать айнтопфом. Сэкономленные деньги (раз люди наелись дешевым айнтопфом, а не более дорогой едой) предлагалось также пожертвовать на WHW. Затем Геббельс предложил устраивать айнтопфзоннтаги не только на улицах, но и дома: с осени до весны, в первое воскресенье месяца, немецким семьям предлагалось готовить не традиционные воскресные блюда – сложные и дорогие – а скромно варить айнтопф. Опять же, сэкономленные на этом деньги, порядка 50 пфеннигов, следовало отдать блокварту (управдому / районному старосте) на WHW. Те же рекомендации получили все заведения общепита, включая гостиницы и вагоны-рестораны. Везде подают айнтопф, все едят айнтопф (пусть и всего шесть раз в год) Идиллия!
Большинство историков сходятся в том, что WHW и особенно айнтопфзоннтаги не были какой-то заранее продуманной программой нацистов, а вышли случайно. Нацистам требовалось выдоить из населения как можно больше средств (в том числе и для соцпрограмм, но смысл-то от этого не меняется), так что они ухватились за веймарский благотворительный проект и начали его модернизировать по ходу дела, пытаясь добиться максимальной эффективности. В принципе, это можно сказать про любые нацистские инициативы. «Государство непрерывной импровизации», как однажды их остроумно охарактеризовал историк Дэвид Шонбаум.
То, что WHW в первые годы режима существовали для выкачивания денег у населения, следует из того, с какой назойливостью и упорством нацисты занимались сбором средств «на благотворительные программы». Дело не ограничивалось блоквартами, которые по воскресеньям обходили квартиры с кружкой для пожертвований. Геббельс с самого начала трезво оценил реальный уровень солидарности трудящихся с партией, поэтому пожертвование в пользу WHW стало фактически ещё одним налогом, который просто вычитали из зарплаты; однако всегда подчеркивалось, что речь идёт о добровольном взносе. В общем, нормальная налоговая такая нагрузка, как при любом другом социализме. Они ведь действительно не так уж сильно отличаются.
(В какой-то момент нацистское руководство пришло к выводу, что сильно перестаралось с перераспределением средств. Скажем, в 1934 году выяснилось, что рабочий, получавший 120 рейхсмарок в месяц – а это довольно мало, но таковы были зарплаты – после всех налогов и сборов, включая «добровольное» пожертвование на WHW, имел на руках лишь ~92 марки. Считайте, на четверть меньше. В общем, даже в современной Европе налоговая система как-то гуманнее: там государство хотя бы не покушается на минимальную зарплату.
Наличие «перегибов на местах» было признано в отдельном меморандуме рейхсминистерства экономики: там отмечались курьезные случаи, когда пожертвование на WHW сдирали с тех, кто получал настолько малое жалование, что оно не облагалось подоходным налогом или когда взнос требовали с человека, получившего благодаря пожертвованиям значок WHW и, по идее, освобожденного за счет этого от дальнейших выплат)
Масштаб поборов был огромным; нацисты не брезговали вымогать пожертвования и коммунистов с евреями. Это оправдывалось включением и их в программу помощи. В 1935 году, выступая на открытии WHW 1935/36, Гитлер сказал:
«Мы не мелочны. Если он [коммунист] голоден, он должен получить еду».
(Ужасно смешная фраза, конечно. Звучит как мем с Форчана :-)
Набрав силу, нацисты исключили евреев из общенемецкого WHW, создав для них в 1938 отдельный, еврейский.
Но поскольку разговоры про деньги всё же, не вполне приличны, официально нацисты апеллировали к «духовной» составляющей айнтопфзоннтагов. Есть айнтопф нужно не ради экономии и пожертвований (хотя это и важно); нет, просто это сплачивает нацию. Вся Германия в первое воскресенье месяца, и бедные и богатые, приносят общую жертву великой цели и вместе едят одно и то же блюдо, символизирующее подлинный немецкий дух. Тут режим делал упор именно на богатых: с точки зрения пропаганды было выгодно показать неимущим классам, как «проклятые буржуи» хотя бы раз в месяц хлебают айнтопф, а не жуют рябчиков с ананасами. Это подчеркивалось в снимках, которые публиковались в прессе и в плакатах, посвященных WHW. Солидарность! Прищучили богатеньких, поставили их на место.
(Также были предприняты попытки оправдать айнтопфные дни религией: дескать, христиане постились по пятницам, заменяя мясо рыбой – в память о жертве Спасителя. Почему бы немецкой нации не поститься по воскресеньям, питаясь айнтопфом, чтя погибших в Мировой войне?
В принципе, уже этого предложения достаточно, чтобы трезво оценить, какое отношение нацизм имел к христианству – конечно же, люди, буквально предлагавшие заменить Иисуса жертвами войны, и ввести в честь этого эрзац-пост, были очень набожными и богобоязненными. Но тут, как мне кажется, интересно другое: это очень похоже на современный культ «мертвой войны»: ведь у и нас есть и погибшие за наши грехи на Великой войне, и храмы в их честь, и, пожалуй, настоятельные рекомендации совершить акт самопожертвования – например, изменить диету; в том числе и для того, чтобы почтить память мучеников и отсрочить грядущий конец света. Ну вы знаете: Ju will it se bags und so weiter. Что не удивительно, ведь национал-социализм был не реакцией, а торжеством модерна, хотя ролевики-косплейщики довольно успешно убедили окружающих в обратном)
Как реально простые немцы относились к принуждению есть айнтопф и кидать деньги в нацистскую кружку? Именно так, как вы и подумали – люди себе не враги. И то и другое при любой возможности саботировалось. По воскресеньям они старались готовить воскресные блюда – ну не гуся, ладно, так богато люди не жили – но хотя бы свинину какую-нибудь с кнёдлями. С деньгами всё еще очевиднее. Как пела величайшая группа мира:
And give away absolutely nothing
Если была возможность поборы не платить, их, конечно, не платили. Избавиться от вычетов из зарплаты на производстве было сложно, а вот закрыть дверь перед блоквартом во время воскресного визита – очень даже легко. Это подтверждалось и внутренними правительственными документами («тут платят, тут не платят»), и отчётами разгромленных социал-демократов, ушедшими в изгнание, но продолжавшими собирать данные о ситуации внутри Германии – пока это было возможно. Вот выдержка из такого отчёта, речь идет о ситуации в 1934 году в одном из местечек Рура:
«В первое айнтопфное воскресенье целые [многоквартирные] дома отказались сдавать деньги. Сильнее всего сопротивлялись женщины. Они прямо заявили, что их прежде всего заботит, как они сами переживут зиму – и них нет ни одного лишнего пфеннига на WHW. Звучали намёки на нацистское руководство. Сборщики упорно давили. Данные отказников записывали. Женщины продолжали сопротивляться: «Перепишите хоть всех, у нас от этого больше денег не появится».
Да и сама идея есть айнтопф тоже не нашла особого понимания у беднейших слоев: самые состоятельные из них и так его ели семь дней в неделю.
Средний класс саботировал как раз сам айнтопф, рассчитывая, что после того, как он внесёт пожертвование, государство перестанет лезть на его кухню. Государство не переставало: появились карикатуры, где состоятельный бюргер откупается от сборщика пятьюдесятью пфеннигами, а у него с кухни тянет запеченным гусем. От общепита правительство, как вы помните, тоже требовало подавать в соответствующие дни только айнтопфы (что, очевидным образом, было направлено против среднего класса, так как бедняки в рестораны не ходили); однако эти государственные ограничения действовали только до 17:00, поэтому публика стала просто приходить обедать вечером.
(Первым в итоге сдалось партийное руководство в Гамбурге, которое предложило отменить айнтопфные ограничения для ресторанов, разрешив подавать любую еду – в обмен на доплату в фонд WHW).
И средний класс, с его нежеланием есть айнтопф, раздражал нацистов ничуть не меньше, чем «жадные» бедняки. Гитлер, открывая WHW в 1935 году, озвучил это прямым текстом:
«И не надо мне говорить: «Ах, эти взносы, они так утомительны!». Вы никогда не испытывали голода, иначе бы знали, как утомителен бывает голод. <…> Или вот другие говорят: «Ну знаете, этот айтопфзоннтаг, я, конечно, сделаю взнос, но у меня желудок, проблемы с желудком, не понимаю я этого, вот вам десять пфеннигов!». Нет, мой дорогой друг! Мы всё это сделали специально. Дело даже не в том, что это айнтопфное воскресенье принесло тридцать миллионов марок, а ты бы никогда не смог посчитать всех людей, которые получили горячий обед и все те миллионы, которые мы собрали. Ты, мой фольксгеноссе, наверное, этого не понимаешь. И раз не понимаешь, мы можем тебе это сказать: очень полезно вернуть тебя обратно, к твоему народу, к миллионам твоих фольксгеноссе, которые были бы счастливы, если бы у них на столе был тот айнтопф, который ты ешь, может, раз за зиму. Мы всё это сделали специально, и менять ничего не будем. Напротив, мы убеждены, что это почётный день немецкой нации; а тот, кто от него уклоняется – бесхребетный вредитель среди нашего народа».
Куда уж прямее. «Ешь айнтопф, Ганс. И деньги плати. Выбирать что-то одно – нельзя».
Вот ещё хороший фрагмент оттуда же:
«Так что сегодня я вновь обращаюсь ко всему немецкому народу. Ко всем без исключения. Как к богатыми, так и тем, кто не оказался столь же удачлив. Пусть каждый из них помнит, что есть фолькгеноссе ещё беднее, чем они. Мы обращаемся ко всем нашим фолькгеноссе, что верят в наше государство и наш Рейх. И в первую очередь ко всем национал-социалистам, поскольку именно они должны стать примером для остальных. И ещё я хотел бы добавить, что те, кто не понимает этого обращения, в моих глазах выглядят лишь жалкими выгодополучателями среди нашего народа. Да, они участвуют в общем труде, прежде всего в обеспечении стабильности Рейха. Но общую жертву приносить они не хотят. Я надеюсь, что их число всегда будет уменьшаться, а тех, кто готов идти на жертвы, будет всё больше; и готовность отдельных личностей к жертвам будет неуклонно расти».
«Спрыгнуть не получится ни у кого». Так, в общем-то, и случилось.
Забавным образом от айнтопфзоннтагов страдала и нацистская верхушка. Для пропагандистских фото было мало фюрера с тарелкой правильного блюда – бодро стучать ложками должны были все партийные бонзы. Но они (кроме Геббельса, автора этого чудного проекта) при любой возможности почётной обязанностью манкировали.
Шпеер потом вспоминал, что на обедах у фюрера в айнтопфзоннтаг действительно подавали только одинокую супницу с айнтопфом, поэтому число гостей в эти дни отчего-то сократилось до пары человек – но тут дело было даже не в гастрономических пристрастиях нацистов, а в необходимости делать пожертвования. Со своей команды Гитлер состригал не пятьдесят пфеннигов, а намного больше; сам Шпеер жаловался, что каждый айнтопф с фюрером обходился ему в 50–100 марок.
Однако у нацистов имелась и третья причина – помимо описанных выше финансовой и идеологической – пичкать людей айнтопфом. Она, на мой взгляд, и была самой важной.
Популяризация айнтопфа была важна для нацистов, потому что позволяла сократить потребление продуктов населением. Режим с самого начала готовился к войне, так что под нож шли любые невоенные расходы. О чём, в принципе, тоже было сказано прямым текстом. В начале 1936 года Геббельс объявил:
«Если что, мы сможем обойтись без масла, но никогда – без пушек».
Позже это переформулировал Гесс в виде известного лозунга «Пушки вместо масла».
Я не думаю, что для кого-то это прозвучит откровением, но на всякий случай скажу ещё раз: немцы при национал-социализме жили бедно. Процветающей страной они могли показаться только жителям великого Советского Союза, где примерно в ту же эпоху натурально случился массовый голод со случаями людоедства. На таком фоне, конечно, и айнтопф будет выглядеть достижением.
Нацисты действительно решили вопрос безработицы, возникший из-за последствий Великой депрессии; причем поначалу в приоритете были гражданские проекты и субсидии частному сектору. Но затем все ресурсы стали доставаться военной промышленности в ущерб легкой; одновременно с этим государство ограничивало импорт, чтобы оставлять в стране драгоценную валюту. В итоге, например, немцы остались без текстиля – его производство было фактически убито госрегулированием и невозможностью импортировать сырье; иностранный текстиль в продаже был редок и дорог. А к концу тридцатых вместо безработицы страна испытывала дефицит кадров: все рабочие руки высосала оборонка (позже к ней подключится вермахт), поэтому государство сознательно разрушало частный сектор, выдавливая его работников на военные заводы; в марте 1939 года был принят позволявший закрывать мелкие предприятия, если их владельцы «не соответствовали личным и материальным требованиям, установленным государством». Ну и т.д., и т.п.; вы это знаете всё сами, не хотелось бы пересказывать по 100500-му разу тезис «Гитлеровская Германия была типичным социалистическим государством». Вернёмся к айнтопфу.
При нацистах немцы жили в условиях хронического дефицита продовольствия: потому что госрегуляции унд приоритет оборонки. Одним из следствий этого был феномен, известный в немецкой литературе как Fettlücke, т.е. дефицит жиров. Он существовал уже в момент прихода нацистов к власти и со временем лишь усугублялся: в 1936 году немецкое сельское хозяйство покрывало лишь 69% жира, требуемого для питания; остальное приходилось везти из-за границы. С жирами для промышленности всё было ещё хуже: в 1937-м 90% потребностей в них покрывали за счёт импорта. А поскольку доктрина звучала как «пушки вместо масла» (и никак не наоборот), то финал был предсказуем: немцам следовало меньше есть – и, конечно, есть меньше дорогого и дефицитного мяса. Отсюда и айнтопфы. Если брюкву и картошку хорошо проварить, да добавить крупы, морковки и «гороховой колбасы», то можно и без свининки обойтись.
(В тридцатые годы средняя американская семья – несмотря на последствия Депрессии – тратила на еду четверть своего дохода. А средняя немецкая – половину. Выводы довольно очевидны)
Призывами к «разумному потреблению», «самоограничению» и «умеренности» было немедленно заполнено всё информационное пространство. Именно тогда немцам объяснили, что правильно есть не белую булку, а дешёвый полезный цельнозерновой хлеб, и намазывать на него по утрам надо не сливочное масло, а творог и мармелад. Легендарная поваренная книга Мэри Хан, изданная первый раз в 1912 году и ставшая Библией немецкой кухни, немедленно пополнилась новыми разделами: «Айнтопфные блюда» и «Использование остатков».
В газетах и журналах рассказывали, как найти применение засохшим хлебным коркам, картофельным очисткам и скисшему молоку. Домохозяйкам напоминали, что самый немецкий фрукт – это яблоко, а желать бананов и прочих ананасов элементарно неприлично.
(Нетрудно догадаться, что современные призывы к тому же в Европе имеют под собой те же основания. В военные времена надлежит экономить, а страны включают режим автаркии, переходя с заморского газа и урана на родные ветер и солнце. И, конечно, совершенно неприлично становится есть авокадо. Есть же замечательные яблоки!
Рискну повторить ещё раз: в современности Гитлер бы абсолютно без шуток вступил бы в партию «Зелёных», потому что ничего ближе к покойной НСДАП в политическом пространстве ФРГ просто нет. Сортировка мусора, веганство, социализм и защита Фатерлянда – что может быть прекраснее?)
Если WHW худо-бедно работала – что неудивительно, учитывая сколько денег она выжимала из населения – то айнтопфзоннтаги заявленных целей не добились. Как я уже упомянул, бедные жалели полтинника, при этом сам айнтопф они и так ели регулярно; богатые были согласны откупиться, лишь бы им не мешали обедать. Никакого единения нации вокруг котелка с фронтовой похлебкой не произошло.
Это стало понятно еще в 1933 году, но нацисты решили сделать вид, что не замечают массового уклонения от айнтопфной повинности. Возмущение гражданской несознательностью началось лишь год спустя, когда газеты официально возопили «доколе?», «позор!», и пошли те самые карикатуры и фельетоны. К середине тридцатых пропаганда айнтопфзоннтага утратила накал, а мероприятие превратилось в рутинный ритуал. Однако с началом войны всё началось по новой: Геббельс стряхнул пыль со старой риторики о необходимости «жертвы» (она ожидалась в первую очередь от среднего класса, который должен был пожертвовать своим комфортом, уютом, традициями и, конечно, деньгами ради Великой Идеи). Айтопфзоннтаг в 1939 году переименовали в «Опферзоннтаг», то есть – «жертвенное воскресенье».
Геббельс тогда объявил об очередной идеологической победе: айнтопф, наконец, стал основной едой немцев, поэтому готовить его в специальные дни в частном порядке больше не требовалось – раз его, дескать, и так едят все (однако для общепита эта повинность сохранилась). Так что от населения требовались только регулярные денежные взносы. После 1943 года схему упростили дальше; слово «айнтопф» в посвященных опферзоннтагам статьях практически не появлялось. Нацистам пришлось расставить приоритеты и полностью отказаться от кулинарного контроля в обмен на сборы.
Айнтопф – это хороший символ нацистской эпохи, её материальное воплощение: бедность, экономия на всём и диктат государства, которое, не снимая сапог, вламывалось в кухню и требовало вместо городского воскресного ужина готовить деревенскую еду (знакомую большей части населения по полевым кухням прошлой войны). Если подумать, то немцы нормально не ели хрестоматийные сорок лет: сначала ПМВ и её итоги, потом двадцатые, когда хорошая жизнь кончилась, едва начавшись, потом военный социализм тридцатых, потом война, потом послевоенная разруха. Те, кто всё это пережил, сумели поесть вволю как при кайзере-батюшке только в начале пятидесятых.
(Тут мой конспект начинает полагаться на статью Элис Уэйнреб, посвященную кухне ранней ФРГ. Интересно, почему именно у женщин получается так интересно писать о еде?)
Тогда символом немецкого возрождения стал гавайский тост. Его подарил публике повар-телеведущий Клеменс Вильменрод. Немцы, которые десятилетиями до этого заедали брюкву картошкой, пораженно тёрли глаза. Белый хлеб, ветчина, ананас (!) и сыр? И всё это нам? В 1952 году среднее потребление калорий в ФРГ выросло до 2800 на человека: немцы бросились отъедаться. В следующие пять лет продажи взбитых сливок выросли на 40%, выпечки – на 90%, просто деликатесов – на 77%. К середине пятидесятых два из пяти жителя ФРГ закономерно имели лишний вес, но винить их в невоздержанности как-то не поднимается рука.
(Дела у их восточных камерадов шли не так хорошо, но всё же общий рост уровня жизни затронул и ГДР, так что к её жителям постепенно тоже вернулись сытые времена. Однако нормального кофе – и других ненужных Самой Передовой из Германий излишеств – вновь предстояло ждать всё те же сорок лет.
Собственно, гавайский тост тут является прекрасным индикатором. Он ведь появился и в ГДР, под названием «Карлсбадский ломтик», но:
- вместо дефицитной ветчины использовали сосиски, а еще более дефицитный ананас убирали совсем или заменяли томатной пастой
Вот вам и соревнование двух систем :-)
Кстати, именно из-за всего перечисленного выше, знаменитая фраза «Пили бы баварское» не имеет смысла в обоих контекстах её применения. «Баварское» – это райнхайтсгебот, соблюдение технологических процессов и качественное сырье; ничего из этого при военном социализме долго не протянет. В ГДР почти с самого начала её основания – и до самого Объединения действовал регламент (так сказать, «ГОСТ»), разрешавший при варке пива использовать кроме традиционных ингредиентов, цитирую, «сырой ячмень, рисовую крупу, кукурузную крупу, сахар, крахмальный колер, сахарин, концентрат пепсина, молочную кислоту, аскорбиновую кислоту, соль и танин». Всё это туда добавлялось, разумеется, ради вкуса и высоких качеств, а никак не из-за бедности и социалистической оптимизации производства.
Германия при нацистах просто не успела дойти до подобного, хотя темп взяла бодрый. Производители пива уже в тридцатые годы, помимо типичных для того времени проблем – семью Шюляйн, владевшую значительной долей «Лёвенброя», выдавили в эмиграцию как евреев – столкнулись, например, с регулярной нехваткой ячменя. Исчерпывающе картину благоденствия немцев при новом режиме даёт тот факт, что ячмень, среди прочего, шёл на производство эрзац-кофе.
(А настоящий кофе для немцев был дорог. Его потребление впервые за долгое время начало рости лишь в 1937 году – чтобы улететь в военную бездну два года спустя. На рождество 1941 года немцам в продуктовых наборах последний раз выдали по 60 грамм кофейных зерен, после этого приобрести кофе можно было разве что на чёрном рынке)
В Берлине предложили решить проблему, массово переведя пивоварни на выпуск пива с низким штаммвюрце (к сожалению, не нашёл как правильно звучит этот термин по-русски; речь идет количестве веществ, поступивших в воду из солода перед началом брожения), т.е. иными словам просто класть меньше заварки ячменного солода. Тогда пивоварам удалось отбиться, причем основную роль сыграли именно баварцы, но уже через несколько лет началась война и качество пива всё равно упало. Иронично, что после войны то самое «лёгкое» пиво с низким штаммвюрце баварцам пить всё равно пришлось, поскольку американская оккупационная администрация, чтобы не допустить нехватки продовольствия, первые годы разрешала варить только его. То есть, если бы нацисты свою идею продавили, то пиво бы с самого начала было как при американской военной оккупации: безвкусной бурой водичкой. Никакого «баварского» никто бы не пил, и в первую очередь – сами немцы.
Вообще, этот тезис в исторической литературе по понятным причинам крайне непопулярен, но в небольшом квазианонимном канале его озвучить, наверное, можно: первыми жертвами нацизма стали сами немцы. Кучка мутных личностей, узурпировавшая власть в обход законов, с первых дней активно начала разрушать прежнюю Германию, относясь к самим немцам – в интересах которых всё якобы происходило – как к ресурсу, причём недорогому. В конце концов, первый нацистский концлагерь, Дахау, изначально был построен для немцев и первым его заключенным стал типичный немец Клаус Бастиан: художник, юрист и немножко коммунист (а кто по молодости не совершал глупостей?).
(Некоторые вспомнят, что несколько восточнее в то же время происходило что-то похожее – ну так методы управления в колониях социалистических диктатурах не сильно отличаются. Да и красное знамя, к слову, впервые было поднято над Рейхстагом за десять лет до Кантарии и Егорова)
И никакого хеппи-энда для жителей нацистского режима в случае сугубо гипотетической победы во Второй мировой не ожидалось. Даже макабрический лор TNO оказался бы ближе к реальности чем пропагандистские постеры НСДАП.
Вот вы знаете, что в 1935 году – когда Гитлер окончательно разобрался с явными политическими противниками, а позиции НСДАП обрела всю полноту власти – были приняты известные Нюрнбергские законы. Они состояли из трёх частей: «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести», «Закон о гражданах Рейха», «Закон о флаге Рейха». Последняя часть делала государственным флагом Германии партийное знамя НСДАП вместо недавно возвращенного имперского триколора, а первые две определяли, кого считать евреями и что с ними теперь делать. Но не только.
«Закон о гражданах Рейха» официально вводил разные категории граждан:
- рейхсбюргеров: полноправных граждан
(За период до 1945 года этот список расширили, там появились:
- «граждане с возможностью отзыва гражданства» – предполагалось, что через десять лет они получат статус обычного гражданина, в противном случае перейдут в категорию ниже
- «Лица под защитой Германского Рейха». Та самая «категория ниже», куда, как правило, включали не-немецкое население Богемии, Моравии и Польши
- Ну, понятное дело, «евреи» и «цыгане». Тут стоить отметить, что эта категория предназначалась для евреев и цыган с оккупированных территорий, немецкие евреи имели немецкое гражданство – только толку от него с определенного момента не было)
И полными правами обладали, как вы понимаете, только рейхсбюргеры. Чтобы стать таким, было совершенно недостаточно иметь немецкую фамилию и внешность или свидетельство о рождении на немецкой земли; кто тут рейхсбюргер, а кто нет, должна была решать Партия, выдавая соответствующий аусвайс. Нацисты просто не успели реализовать программу до конца. В 1935 году НСДАП милостиво приказала считать рейхсбюргерами всех немцев, пока не будут сформулированы четкие критерии. Потом, опять же таки, началась война и выдачу волшебных аусвайсов решили отложить до Окончательной Победы. Если бы она произошла, немцев ждало бы много сюрпризов.
(У меня есть в запасе лишняя тысяча символов, поэтому я немного поаутирую в пространство и задамся вопросом: обращали ли вы внимание на то, что два самых популярных мода к HOI4, Kaiserreich и TNO, посвящены победе Германии в Первой и Второй мировых войнах соответственно? Причем сюжет каждого из них построен на том, что от этого стало плохо всем и в первую очередь – самой Германии, которая буквально разваливается под весом Победы. И если в случае с TNO это допущение вполне здраво, хотя и используется для построения совершенно сюрреалистических сюжетов, то вариант Кайзеррейха выглядит откровенно натянуто. Выходит, что даже век спустя победителям – у которых в реальном мире ничего подобного не случалось – требуется убеждать себя и окружающих, что всё было сделано правильно, «потому что могло стать ещё хуже»)
Конечно, нельзя не отметить, что нацисты всё же не доводили население (точнее, ту его часть, которую считали полезной) до откровенного голода – даже в самые тяжёлые моменты войны. Впрочем, сделано это было не потому, что НСДАП переживала за немцев и хотела им добра, а потому что учла урок ПМВ. Тогда превращение страны в одну большую воинскую часть с выделением всех ресурсов фронту в ущерб тылу привело к голодным бунтам уже в 1916 году. Этого старались избегать, но описанной выше экономии на всём такой подход не отменял.
Раз уж я так расписался, то могу ещё вспомнить смешной парадокс. Нацисты, чей режим зашёл в объединении Германии дальше всех, в какой-то момент стали продвигать региональные кухни. Объясняется это тем же прагматизмом: так проще организовать снабжение на местах. Если на юге будут есть свои шпецли, а на севере – свой грюнколь, то меньше нагрузки выйдет на логистику, инфраструктуру, etc. Но даже сломанные часы иногда показывают правильное время.
В ранней ФРГ популяризация региональных блюд тоже поначалу велась с совершенно конкретной целью: для реинтеграции свеженарисованных земель – что логично – и, внезапно, ради вовлечения женщин в политику; им так внушался легкий ресентимент. До эпохи Брандта ФРГ отказывалась мириться с утратой территорий за Одером; а полноценного признания ГДР вообще так и не произошло. В пятидесятые начали массово выходить поваренные книги, описывающие рецепты различных немецких регионов: Восточной Пруссии, Силезии, Судет, Саксонии, Тюрингии… Предполагалось, что у женщин – раз уж ими чаще пользовались женщины – в голове отпечатается образ Единой и Неделимой Германии от Рейна до Немана, а также возникнет вопрос, куда это всё подевалось. О результатах этого проекта есть разные мнения, но – как и в случае с Хайно – он спас важный культурный пласт старой Германии.
Ещё одна смешная история, о которой рассказывает Уэйнреб – борьба за восточный мёд. В 1956 году пчеловод Вальтер Аренс обратился в министерство внутренних дел ФРГ с просьбой разрешить ему продавать мед, импортированный из восточных регионов, «находящихся сейчас под польским управлением», как «немецкий». Власти в целом согласились, что такой мёд не является «иностранным продуктом», однако засомневались, точно ли его можно называть немецким. Министерство иностранных дел предположило, что поляки могут смешивать его с медом, собранным в «аутентичных польских регионах» или просто присылать мёд из областей вне старой границы 1937 года. Министерство внутренних дел выразило сомнения, что поляки производят мёд в соответствии с традиционными немецкими техниками. К важному вопросу подключилось и министерство юстиции, выразившее сомнение в том, что средний покупатель соотнесет надпись «Немецкий мёд» и происхождение продукта из региона, который хоть и по закону принадлежит Германскому Рейху, сейчас находится под иностранным управлением и населен людьми иностранного этнического происхождения. В итоге, мед из западной Польши было решено именовать «восточно-немецким», чтобы не путать с произведенным в ФРГ или «центральной Германии» (т.е. ГДР).
Погодите, это ещё не всё. В 1965 году этот цирк с пчелами закончился, и мёд стали маркировать нормально – как польский. Тогда появилось пронзительное обращение от Германа Янсена, представителя одного из филиалов «Союза Изгнанных», которые представляли интересы депортированных и переселенных с востока немцев. Янсен потребовал оставить восточный мёд немецким, ведь германская идентичность на восточных территориях сохранилась не только в почве, но и в цветах, и даже в пчёлах. Я не утрирую, это слова самого Янсена. Вот, пожалуйста: в утраченных немецких землях, мед производили «немецкие пчелы, которые остались там на совершенно немецких цветущих липах, которые всегда росли и продолжал расти в родной, полностью немецкой, почве».
- В ФРГ на пасеках работают голландцы или даже поляки, - продолжал Янсен, - но ведь это не делает произведенный там мёд «голландским» или «польским». Так что и поляки на немецких восточных территориях не могут делать «польский» мёд. Почва немецкая, деревья немецкие, пчелы тоже немецкие! Поэтому и мёд должен называться немецким!
Ну, что такое «Союз Изгнанных» я как-то немного рассказывал. Это перфоманс абсолютно в их стиле.
Подводя, наконец, итог, вынужден признать, что старшие товарищи были правы, и айнтопф, безусловно, имеет отношение к нацистской эпохе. Хотя само блюдо – вполне съедобное, надо просто уметь готовить – виновато не больше, чем другие элементы культуры прежней Германии, апроприированные нацистами: хоть имперский флаг, хоть старые песни.
При этом, как показывает Рютер, айнтопф – это символ идеологического провала нацистского режима и демонстрация того, что никакой консолидации общества нацисты не добились; да и пресловутая «всенародная поддержка» нацистов была вещью довольно фиктивной. В массовом сознании закрепилась чёрно-белая дихотомия: если люди не устраивают вооруженного восстания, значит, они поголовно сторонники режима и всецело его одобряют. Айнтопфный пример показывает, как немцы – в меру сил и способностей – пытались уклониться от государственных повинностей.
Рютер рассматривает финансовый (поборы) и идеологический (единение) аспекты айнтопфзоннтагов, не особо фокусируясь на третьем – экономии в условиях военного социализма и автаркии. Такая позиция понятна, потому что в Германии, как я уже упоминал, тезис о том, что немцы, вообще-то, тоже пострадали от нацизма, причем пострадали первыми (и даже может больше вс#%gt;&NO CARRIER) является неприличным; соответственно, подчеркивание низкого уровня жизни немцев при режиме НСДАП рассматривается как попытка уйти от ответственности. Это хорошо видно в массовой культуре, где бедность немцев охотно подчеркивается при демонстрации эпохи ГДР, (пост)военных сороковых или беспокойных двадцатых, но никак не между 1933-м и 1939-м.
Есть и другая причина, по которой этот тезис лишний раз не поднимают. Европа периодически вынуждена переходить в режим военной экономии, который включает в себя и такой важный пункт, как сокращение гражданского потребления. Методы и тогда, и сейчас одни и те же; просто девяносто лет назад есть айнтопф нужно было во имя национальной солидарности, а сейчас отказаться от авиаперелетов и мяса необходимо ради спасения планеты. Сравнение с Гитлером неприятно любому; поэтому на успехах нацистов в экономии стараются не акцентироваться. Но мы-то хорошо помним, что «Защита окружающей среды – это защита Фатерлянда» :-)
