И в дальний путь на долгие года: Пристань на том берегу (1971)

Когда простым и теплым взоромЛаскаешь ты меня, мой друг

Песня-лейтмотив странного тягучего мучительного фильма. Снят в 1971 году Соломоном Шустером по рассказу Юрия Нагибина «Перекур» для телевидения, и вроде бы отмечен всеми особенностями советского телевизионного: долгие статичные планы, разговоры, очевидно крошечный бюджет, скверная пленка. Но при этом - кино: на настоящей натуре, с выстроенной мизансценой, правильным монтажом, невероятным звукорядом и созвездием актеров; а кто его видел? Ну, наверное, по телевизору показывали пару раз, но я с того времени не помню, а сейчас кто будет смотреть такую тягостную, выматывающую душу историю; к тому же опять, как в случае с «Красной площадью», качество изображения кошмарное, так что рекомендовать не могу никому. Но мне он не дает покоя, всё время к нему мысленно возвращаюсь, засел как заноза.

Необычайным цветным узоромЗемля и небо вспыхивают вдруг

Удивительно: каждый раз, когда в памяти всплывают самые непроглядно потемневшие, черные эпизоды, фильм вспоминается как очень цветной, плотно цветной, в темно-красных, темно-зеленых, коричневых, удушающих тонах. Танцы в клубе шерочка с машерочкой, посиделки за скудным столом, монолог потерявшей рассудок ленинградки, всё это темно и ярко, как во сне.

Главное, что изменилось по сравнению с рассказом: здесь герои – не москвичи, а ленинградцы, и начинается фильм с проезда по Ленинграду от Ленфильма через Кировский мост. Он ныне Троицкий, но мы сейчас в Ленинграде, и повествование мечется от 1962 года к 1942 и обратно.

Веселья час и боль разлукиХочу делить с тобой всегда

История простая. 1942 год, деревня Ручьевка на реке Свири. Там живут местные, эвакуированные и расквартированные раненые. Лейтенант Алексей (Станислав Любшин) селится у Маруси (Инна Гулая). Со временем уходит обратно на фронт. Через двадцать лет возвращается. Она, понятно, замужем - за Федором, тоже из тех, раненых; есть сын. Алексей, потоптавшись, уезжает к себе в Ленинград. Ну вот как бы и всё.

С самого начала контрапункт: поездка Алексея из Ленинграда до Ручьевки, на всем протяжении которой он маячит неуместно, неприкаянно (говорит, стал режиссером? За столько лет один фильм и тот то ли выйдет, то ли нет?), перебивается кадром-воспоминанием: молодая, красивая Маруся шьет на лавке у окна; он скользит тенью, на нее из окон падает свет.

Музыка (Борис Тищенко) нервная, тревожная, не то пульс, не то азбука морзе. Потом, когда хронология метнется назад и юный лейтенант пасторально пойдет через цветущий луг, чтобы первый раз увидеть свою Марусю, музыка заскрипит сплошными диссонансами, как немазаная телега. Всё некстати, всё мимо, потому что у простой истории, увы, есть смысл глубокий и печальный, и каждая подробность ткани фильма вколачивает этот смысл нам в голову, как гвоздь.

Живые

Она плотно сбитая, вся уместная, плотская, земная, очень красивая, и по дому сноровистая, и на лесосплаве ухватистая, а в избе у нее светло, гитара и бабушкин сундук: Русский Базаръ. Она от мира сего, укорененного не только с «довойны», но с «дореволюции», бесконечно здешняя, но тоже успевшая краешком жизни зацепить Ленинград, этот ключ, камертон всей истории (жила там «в работницах»).

Но она не хочет говорить о Ленинграде и о смерти. Она живет сейчас, и прошлое у нее дело минувшее. И бесстыдные откровенные слова она говорит так просто, и тогда, и теперь, «баба, на всё готовая». И замуж за Алексея ей не надо, ни тогда («война ведь»), никогда.

Для нее ясно предназначен тот Федор, который тогда - на танцах - сидит в углу (в ногу ранен), такой же плотный, телесный, здешний. И сын у них будет такой же курносый, крепкий и с таким же взглядом исподлобья.

На тех печальных танцах состоялось первое явление великой песни, когда зашипела патефонная пластинка и картина погрузилась в самую глубь, в эту насыщенную плотность – когда простым и нежным взором… - где Маруся в обнимку с подружкой кружится под перекрестными взглядами двоих, одного прочно сидящего, выжидающего (и ведь дождется же) и другого, неуместного, подпирающего дверь, пока не подойдет бесшабашная «хорошая девочка» Лида (Майя Булгакова): она его вытащит танцевать, сама поведет, временно перетянет от дверного проема, оттуда – сюда.

На следующих хронологических перебивках туда, в воронку прошлого, к тем - живым – воспоминание затягивает через гитарный перебор бьется в тесной печурке огонь, возникающем прямо из морзянки главной темы. Там, в хрупком уюте, есть еще живые, мы их увидим после войны, есть пока живые – кого мы не увидим больше, и между жизнью и смертью – сумасшедшая с яркими сухими глазами, которая приглашает всех после войны в гости, в мир, которого больше нет.

- Табачку, земляк, не найдется?
- Для своих табак собирает. Просто забывает, что они погибли. А как вспомнит, назад раздает.

После войны мы ее здесь не увидим, и судьба ее нам неизвестна. Но оставшиеся живые верят, что и она жива, вернулась в Ленинград. Как и Алексей.

Мертвый

- А ты хорошим лейтенантом был? Хорошо воевал?
- Нет, я плохим был лейтенантом. Я никого не жалел. Про меня даже один человек сказал, что я… как мертвый.

Даже из тех, кто вернулся с войны, кто-то всё равно остался там навсегда.

Traum der Sommernacht! Phantastisch
Zwecklos ist mein Lied. Ja, zwecklos
Wie die Liebe, wie das Leben,
Wie der Schöpfer samt der Schöpfung!

Это он, «грустный лейтенант», с ужасающим акцентом читает Гейне своей Марусе, а мне слышится und klirrend stieg ein Ritter ab, an des Geländers Stufen, Ленора, баллада о мертвом рыцаре, вернувшемся за своей невестой. От Гейне он плавно перейдет к Пушкину, чтобы уж заодно и в любви объясниться «в этой глупости несчастной у ваших ног», и замуж позвать, но нет: она-то живая.

В сцене, когда Федор заходит прощаться перед отправкой на фронт, режиссер сделал всё, чтобы усилить контраст между героями, метафору жизни и смерти. Алексей в белой рубахе рубанком строгает доски, словно собственный гроб.

- Я тоже ухожу, Федя.
- Ну, вы-то.. вернетесь.

Звучит как будто «больше-то вас уже не убьешь, куда уж». И в заключительном эпизоде, уже в настоящем времени, печальное застолье смотрится поминками - по нему, по Алексею. Дальше – только последнее расставание, ширящийся зазор между бортом парома и досками пристани.

Расставания

- К вам приехал.
– Как это понять, к нам? В лесхоз или ко всей местности?

Маруся иронизирует, смотрит с бесконечным знанием, превосходством, насмешкой и тоской. А в избе не так уж всё и изменилось, и гитара висит, и сундук стоит. Но на сундуке аккордеон, фёдоров, и сын есть, фёдоров, и Марусе с Алексеем осталось только пройти всю череду расставаний, от прохода по полю на непреодолимом расстоянии друг от друга, через мучительный разговор, через посиделки-поминки, до финального, когда отчалит паром.

В середине фильма была потрясающая метафора, под тему «землянки», с видеорядом совсем в другом ритме, не в такт. Там, на причале – немые для нас гитара, балалайка и баян, черно-белые для нас цветастые платья, неслышные пожелания отъезжающим; гудок – тишина – предпоследние такты музыки (мне в холодной землянке тепло…) и девчонка танцует, машет платком под какую-то свою неведомую нам мелодию.

Песня

Этот удивительный фильм надо внимательно слушать.

«Землянка» – это тема живых. У них, живых, еще есть заполошные, почти истерические «Сени мои сени», есть знак эпохи «Четырнадцать минут», но именно «Землянка» перебрасывает к тем, кому «вьюге назло… тепло»; именно в нее перерастает разнобой основной музыкальной темы.

А «Когда простым и нежным взором» - это тема расставания. Козин поет ее с пластинки в 1942 году, еще не посаженный, и в 1962, уже вышедший на свободу. Сложную и трагическую историю песни можно найти, но я не докопался до первоисточника этого кочующего текста.

Живя нашу жизнь, невозможно никакую старую песню слушать просто так, беспечально. Она перекликается у меня - через фильм - со всеми бесконечными расставаниями нашей истории, в безыменном болоте, В пятой роте, на левом … - Ну что с того, что я там был. Я был давно. Я все забыл. Не помню дней. Не помню дат… – и живой, наперекор всему, нотой о том, что сильнее страсти, больше, чем любовь, и все равно вечным, вечным прощанием.

Давай пожмем друг другу руки,И в дальний путь, на долгие года.

Другие посты из цикла «Фильмы с участием Станислава Любшина»:
Вступительная статья
Пять вечеров
Щит и меч
Красная площадь

Этот пост также относится к челленджу #10постовпроекта: о важных для меня песнях. Ранее: Давайте восклицать, Красная бусина