Р. Брассье + Ж. Греле, ‹Теория-восстание. Ультиматум› (2005)
Осудить теоретический застой [marasme] и серийные сокращения мысли, которые были в порядке вещей в «интеллектуальной жизни» Франции и других стран на протяжении почти 30 лет? Или наметить программу, предложить средство для исправления ситуации? В любом случае отклики на призыв, направленный осенью 2004 года как можно более широко по свету, носят характер восстания, причем каждый толкует генитив по своему усмотрению. Ничего академического, ничего трудоемкого, но без того, чтобы была скомпрометирована строгость: если бунт сегодня является одним из девизов самодовольной тупости и расчета деловитых лицемеров, рвущихся ко власти на всех фронтах, то развитие теории-восстания, т.е. мятежа по каналам теории и даже прямого действия внутри нее, это ультиматум для тех, кто не разрабатывает — или более не вырабатывает — изобретательную, требовательную, ликующую мысль на самом острие, которую без-(кровные-)философии считают своим долгом почтить войной из-за неспособности их удовлетворить.
Жиль Греле Кормей-ан-Паризи, 18 июня 2005 года
[0?] Мы, без-(крова-)философии
Рэй Брассье, Жиль Греле, Франсуа Ларюэль
Общая аннотация одноименной книжной серии [Nous, les sans-philosophie] издательства L’Harmattan, редакторами которой Брассье и Греле выступали вместе с Ларюэлем (1937–2024).
Непрестанное воззвание к философии, к ее защите, к ее достоинству не может заслонить собой того обстоятельства, что сама философия призывает человека вписаться в порядок Мира, соответствовать его целям, благополучию, рассудку, диалогу и исправлению. Мы [Nous], без-(крова-)философии [les sans-philosophie], не участвуем в этом предприятии (при)мирения или мирозатворения: мы ищем дисциплину восстания против философии и мира, чьей извечной формой философия является, а вовсе не очередную переделку или праздное сомнение в их ценностях и истинах. Единственное управление, наступления которого мы ждем, — подчинение «гения» руководству метода. Мы не собственники мысли, а труженики теории, борющиеся с самодовольством-и-достатком господ-философов. Не столь важно, назовем мы ее гнозисом, материализмом, не-философией или теоризмом; важно лишь то, что наша дисциплина обладает способностью к разотчуждению, т.е. к изобретению. Не то чтобы не имелось философии, но философия не существует (реально). Мы, без-(крова-)философии, выдвигаем ультиматум.
Этот том составили итоги призыва к восстанию теории, разосланного на французском, в основном в электронном виде, нескольким сотням людей по всему миру, в большинстве своем университетским ученым, — прежде всего протяжения для многих той амбиции, что предполагает жесткую стратегию сдерживания болтовни: сказать в десяти предложениях (или на трех страницах) то, что кто-то еще говорит в целой книге, — или то, что другие в книгах не пишут. Затем — плотная, «теористическая» организация сорока текстов, дрейфующих от разоблачения состояния современной мысли до обозначения реальных условий восстания в теории, которое не было бы подобием [semblant]. Наконец, под знаменем без-(крова-)философии произошло объединение автор·ок из разных дисциплин (философия, религиоведение, психоанализ, география, экономика, социология, литература, градостроительство, исследования коммуникаций, кино…), различной национальности (Франция, Англия, Бразилия, Швейцария, США, Канада, Бельгия, Ирландия, Чили…) и степени известности. Первый «масштабный» пуск в ход радикальной проблематики: потрясти пальму мирской мысли — не затем, чтобы извращенно наблюдать, как с него падают кокосы, сколько с решительной надеждой повалить само дерево.
Под ред. Жиля Греле. Тексты Тристана Агилара [псевдоним Франсуа Ларюэля], Аристида Алонсо, Хуана Асенсио, Розане Азеведо де Араухо, Джейсона Баркера, Уорда Блантона, Рэя Брассье, Лорана Карраза, Гюга Шоплина, Жака Колетта, Карлоса Контрераса Гуала, Матиаса Даваля, Крестона Дэвиса, Натали Депра, Данило Ди Мунно де Алмейда, le Dojo cinéma, Бруно Дюваля, Сирила Эпштейна, Жана-Пьера Фая, Оливера Фелтхэма, Фабриса Флипо, Жака Фрадена, Женевьевы Фрэсс, Жиля Греле, Пола Хегарти, Жильбера Оттуа, Жильбера Киффера, Жана-Мишеля Лакроса, Франсуа Ларюэля, Мишеля Маффесоли, Потигуара Мендеса да Сильвейра-мл., Лафкадио Мортимера, Валентина Мулар-Леонара, Дидье Мулинье, Януша Пшиходзена, Сатьи Рао, Эрве Реньо, Пьера Риффара, Анны-Франсуазы Шмид, Паскаля Севеза, Бориса Сирбея, Ришара Сюндера, Франсиса Вибрана.
3.3. Ликвидировать человека раз и навсегда
Рэй Брассье
Философы хорошо знакомы с разумом, но только начинают открывать для себя интеллект. Возвещенный темным светом Просвещения, интеллект кладет конец бреду достаточности разума. Интеллект науки и наука интеллекта вместе объявляют, что ни мысль, ни реальное не рациональны. Наука рассматривает реальное как нерасшифровываемый ноумен на границах интеллигибельного, передающий несжимаемую информацию, зашифрованную алеаторными числами Хайтина. Будучи несводимым, это реальное, на которое указывает наука, побеждает любые разумные доводы. Грохочущее в квантовых переплетениях материи, журчащее на границах информатики, вырывающееся за пределы вычислений, оно, подобно Омегам Хайтина, остается без разума. Интеллект реального обретает разум лишь в качестве временной оболочки [enveloppe].
Два направления исследований выделяют этот интеллект: когнитивизм, подходящий к нему снизу, и гиперспекуляция, которая эксгумирует его сверху.
Когнитивизм, разыскивая реальность [réalité] разума в мышлении, уже объективированном как природный феномен, растворяет его в кодификации интеллекта в соответствии с информатическими процессами, последовательными или параллельными. Гиперспекуляция вслед за Хайдеггером пытается выявить реальное [réel] разума во все более «примордиальных» условиях объективации, таких как конечная трансценденция, прослеживаемая временящим экстазом, и демонстрирует разрыв между рациональной достаточностью мысли и ее оригинарным дарением.
Когнитивизм подрывает философское смешение интеллекта и разума. Человек? Смышленая обезьяна. «Разум», восхваляемый или очерняемый философией? Ряд стратагем, передающих хитрость млекопитающих. Человечество случайно натыкается на интеллект в ходе эволюции. Безличный, анонимный, бесстрастный, интеллект может обнаружить для себя контингентную опору в нервной системе млекопитающих, но уж точно не свой дом. «Нормы» чистого разума, равно как и интересы биологического знания, ему совершенно безразличны. Он не разделяет ни целей первого, ни интересов второго.
Устрашенная перспективой подобной детерриторизации интеллекта, трансцендентальная ортодоксия пытается чинить априорные препятствия натурализации мощи мысли [pouvoir de pensée], которую она ограничивает через восхваление ее как свойственной человеку. Поборники Разума (критического, законодательного, нормативного); доценты Смысла (феноменологического, прагматического, пропозиционального); партизаны Жизни (автоаффективной или неорганической) — современные философы разделены между консервативным рационализмом, либеральным герменевтизмом и левацким витализмом. Но, несмотря на идеологические различия, их объединяет стремление отстоять честь человека перед лицом философских вторжений «сциентизма».
Более проницательный сциентизм видит в этих надбавках Разума, Смысла и Жизни на торгах философской войны не более чем предлоги, скрывающие интересы в конечном счете [finalement] биологические. Но даже когнитивизм не застрахован от возврата собственных трансцендентальных препон. Целомудрие его эмпиризма, его спекулятивная невинность делают сциентизм жертвой похотливых порывов феноменологического трансцендентализма, алчущего ввести его в прелесть Интенциональности, Мира и Плоти. Отсюда попытки — столь же предсказуемые, сколь и тревожные — прикрутить мысль к плоти мира посредством интенциональности и интегрировать когнитивные исследования в спекулятивные рамки, где правит бал «якобы высшее мнение» (ur-doxa) феноменологии.
Но интеллект не есть нечто разумное, здравое или живое. Философам пора сделать выбор между плотскими рассуждениями и интеллектом «во плоти». Выбрать последнее — значит предотвратить акт самозащиты, посредством которой философы пытаются трансцендентально привить человека от заразы интеллекта, стремящегося высвободиться из человеческой смирительной рубашки. Посткантианский критицизм остается величайшим препятствием на пути трансцендентального освобождения интеллекта и ликвидации человека-зверя [bête humaine], запрограммированного еще со времен темной зари Просвещения. Ликвидировать человека, дабы высвободить интеллект: такова гиперспекулятивная программа, которая уничтожит все, что замедляет распад млекопитающей глупости [bêtise mammifère].
Против Разума, Смысла и Жизни, против апологии человеческого, лежащей в их основе, гиперспекуляция должна мобилизовать неиндивидуальное, безличное, небытие [néant], множественное, неозначивание, ничто-реальное [réel-rien]. Это значит противопоставить безличности жизни освобождающее разрушение, а не блаженное созидание; утверждать небытие [non-être] Единого и неозначивание бытия-множественным без того, чтобы прибегать к событийному дополнению; требовать трансцендентальной аннигиляции сообразно тождества небытия [néant], не имеющего более ничего общего с Dasein, сознанием или человеком.
Теоретическими средствами для подобной идентификации ничто [néant] мы обязаны Франсуа Ларюэлю. Тем не менее мы не можем принять его отождествление реального с человеком. Отдавать предпочтение неустранимости «имени Человека» [Nom-de-l’Homme] перед окказиональной контингентностью именований реального — значит вновь вводить «жесткий десигнатор», якобы достаточный для фиксации сущности реального таким образом, который в конечном счете неотличим от его конституирования философским решением. От «я мыслю в последнем тождестве с уже данным реальным» к «это реальное последнего тождества есть человек, коим я существую» скачок такой же стремительный, как между «я мыслю» и «я существую». Этот скачок приводит к решению: «Я существую как человек». Но что значит «быть человеком», если учесть, что радикально имманентное реальное не является человеком? Сказать, что мы познаем себя как людей в радикальной имманенции, значит неправильно употреблять термин «познание», вновь ввести мышление в имманенцию и сделать его ее ко-конституирующим, наконец, перефеноменологизировать — иными словами, субстанциализировать — реальную имманенцию. Познание себя реальным не подразумевает познание себя как этого, а не того, как человека, а не как предмета. Мы познаем себя как то, что (не) есть ничто [on se sait (n’)être rien]. То, что мыслится как существующее мною, не имеет никаких привилегий перед тождеством реального, которое уже дано независимо от всего, что я могу помыслить. Именно это в конечном счете произвольное отождествление реального с человеческим индивидом и трансцендентальный индивидуализм, к которому оно приводит, мы должны отбросить, чтобы раз и навсегда отъединить реальное от бытия. Реальное не есть ничто [le réel n’est rien] — и отсюда вовсе не следует, будто оно есть небытие [néant] «для-себя», пронзающее полноту «в-себе» (Сартр). В итоге именно потому, что реальное не привязано к инстанции человека, которая служит ему номинальной опорой, не существует «стольких» задействований реального, сколько существует инстанций человеческого. Реальное задействуется «раз за разом» во многообразии (т.н.) человеческих сущих, в конечном счете не более чем эмпирическом, скорее оно задействуется нигде и ни для чего: именно освободив интеллект-реальное [intelligence-(du)-réel] от био-феноменологической основы, мы ликвидируем человека раз и навсегда.
7. Тракт(ат) без-(кровных-)философии
Жиль Греле
[1] Что такое философия? Господство [la Maîtrise], становление человека как бытия-от-мира и, следовательно, как бытия-отведенного-смерти — или счастью, что одно и то же.
[2] Кто такие без-(кровные-)философии? Пролетарии теории — те, кто не верит в Мир, кто не придерживается доводов философии, кто отказывается дать ей свое согласие. Те, кто находится в Мире, но чувствует, что это не так. Те, кто не приспособлены для жизни. Не те, кто ничего не знает о философии, но «субъекты», которые ею занимаются, не считая себя приспособленными для нее и тем более обогащенными ею.
[3] Так, без-(кровные-)философии — враги мудростей, приспособлений — интеллекта — к Господству, той работы по постоянному приспособлению людей к Миру, которую философия бесконечно проводит через свои махинации под названием «такие дела» [sékommça]; теория — их оружие, демонтаж философской достаточности — их задача.
[4] Что не служит оправданием легкомыслия: философия — не игрушка без-(кровных-)философии, а их материал и их враг. Да и средства к существованию, в принципе, тоже.
[5] Ибо без-(кровные-)философии тем более радикально преданы ей, что они отделены и отъединены от нее. То, что они без-(крова-)философии, подразумевает, что они не только не отвергают философию и ее институты, но и что у них имеются позитивные «отношения» с Господством даже в его самых коварных или деградирующих формах. «Я молюсь, — писал Леон Блуа, — подобно вору, что просит милостыню у ворот усадьбы, которую желает поджечь».
[6] Именно при таком условии методичное восстание без-(кровных-)философии, искореняющее бесплодные формы мирской, академической или интеллектуальной серьезности, не может быть подобием [semblant].
[7] Цель устройства [dispositif] без-(крова-)философии* — утвердить строгость и острие этого восстания.
※ Это устройство, для которого Международная не-философская организация (Organisation Non-Philosophique Internationale, ONPhI) выступает двусмысленным, параакадемическим предвосхищением, конкретно работает на изобретение «народа теории» силами и в рамках движения без-(крова-)философии. Оно состоит из четырех полюсов: электронной сети, сборника, семинара и институциональной рамки для борьбы, чьим основным движетелем служит группа теоретического действия GREDIN (Греле–Фраден) [фр. gredin ‘бедняк; прохвост, негодяй’; Тютчев (1854): C’est la guerre des gredins contre les crétins; Эрже (1954, «Приключения Тинтина»): Ah, si jamais je le retrouve, ce sinistre gredin de Tournesol! — Прим. пер.].